Читать книгу Седьмая чаша. И вылил ангел в воду чашу свою, и стала кровь - Мария Равильевна Хамзина - Страница 7

Март, проснувшись, дрожит крылом, умывается талым снегом.

И зелёным блестит стекло под морщинистым птичьим веком.

Он на ветку взлетит, звеня, покачается для разбега,

И в молочную пенку дня вдруг добавит дождя и снега.

По колено в живой воде, будут липы стоять и клены,

Каждый ствол догола раздет, но у сердца – уже зеленый,

Ветки тонкие заломив, к небу рвутся кусты сирени,

Распустившись, сидят на них воробьи, подогнув колени.

В этот птичий тревожный хор март вплетает свои свирели,

Вот – ручьи расчертили двор мокрой кистью по акварели,

Вот – собака бежит, ее догоняет старушка в шубе,

Солнца яркое острие серый лед на пластины рубит,

Снег арбузно еще хрустит, и от свежести сердце ломит,

Я сжимаю его в горсти: «Март, он все еще посторонний,

Март, пожалуйста, дай мне сил, человека в ночи кромешной,

В одиночку невыносим твой холодный глоток надежды!»

Март щебечет, махнув крылом, и с души облетают тени.

И стою я. И мне светло. Разгорается день весенний.

«Все растущее – будет жить, слышишь – травы под снегом дышат?

Тише, девочка, не дрожи.» Поднимаю глаза. Я слышу.

***

Я просила Тебя о чуде. В окна бился февральский ветер,

Коэн тихо мурлыкал блюзы, кот тянулся под одеялом.

Было тихо, тепло и больно, где —то в ребрах, под левой грудью.

Говорил Ты: «Болит? Живая!» Но мне этого было мало.

Я просила Тебя о чуде. Как смотрел на меня однажды,

Тот, с мальчишеской длинной челкой, я немела и замирала.

Лепестки опадали с яблонь, мы вином утоляли жажду,

Говорил Ты: «Люби и смейся!». Но мне этого было мало.

Я просила Тебя о чуде. Стало чудо вином и хлебом,

Стало Словом, и Слово было, и в груди моей оживало,

Рассыпало по миру искры, и сливались любовь и небо,

Говорил Ты: «Твори для мира!». Но мне этого было мало.

Я прошу Тебя – дай мне чуда! Дай мне жизни, любви и Слова,

Ты забрал их, меня послушав, крепко запер ворота Сада.

Я осталась одна в пустыне. Дай мне чуда, Всевышний, снова!

Только небо молчит и смотрит. Но пока не отводит взгляда.

***

Все они были меня моложе, все они жадно меня хотели.

Пальцы и губы ожогом ныли, кожи соленой едва касаясь…

Я их учила любви и боли, пить без закуски, курить в постели,

Стали они мастерами в этом… Но уходить научились сами.

Все они были меня моложе. Крепче, упрямей, гораздо злее,

Сколько? Они протекли, как реки, в памяти строчками записались.

Я отдала им слова и тени, все, что отпущены, не жалея.

Взяли, сказали: «Спасибо, детка». Но предавать научились сами.

Все они были меня моложе, все они были. Прости, Создатель.

Все они стали вином и хлебом, звонкими птичьими голосами,

Первой надеждой, девятым небом, пеплом, рассыпанным на кровати,

Мертвым молчанием после боя. Но убивать научились сами.

Все они были меня… И бились волнами плоти в мои колени,

Все они… Лица уже не помню, только уроки – тот предал, этот

Стал на мгновение лучше прочих, не различая любви и лени.

Я научилась прощать и верить. Пить в одиночестве. Ждать рассвета.

Все они были меня моложе. Может быть, хватит уроков, Боже?

Дай мне глоток не вина – покоя. Чья голова под моей рукою

Снова склонится, все ниже, ниже… ну, подойди же ко мне поближе.

Нежности дай мне. Уйдем из круга. Будем учиться любить друг друга.

***

Если мысль о ком-то ставится на поток,

Значит, глупое сердце вновь пропускает ток.

На печать уходит список былых утрат…

Человек человеку – горечь и Герострат.

Человек человеку – полночь и пулемет,

Если пуля – дура, выживший – идиот,

Человек к человеку в мутной бредет тоске,

И под током щелкает жилочка на виске.

Человек человеку – мрак, тишина и боль.

А четвертый гвоздь вбивается за любовь.