Читать книгу Тайный воин - Мария Семёнова - Страница 9

Когда оботуры начали отдуваться, пробиваясь в снегу, вперёд выгнали мальчишек. Полозновицу, оставленную санями по дороге сюда, успело замести по колено, спасибо хоть на том, что ледяного черепа не намёрзло. Новые ложки привычно засновали лапками, уминая и раскидывая косые белые гребни. Навьюченный Сквара двигался тяжелее других, но, когда наступал черёд рушить целик, выходил и рушил. Малышня по-прежнему толклась за спиной, боясь отойти. Ознобиша пытался держаться за кожух, но через рукава получалось плохо, а варежки он потерял. Временами малыш силился говорить, начинал сбивчиво о чём-то рассказывать, потом смолкал и лишь часто дышал Скваре в шею. От него пышело жаром. Похоже, дела у сироты были по-настоящему плохи.

Когда Сквара, взопревший и красный, в сто первый раз свалился назад, к нему по готовому тору на широких беговых лыжах подошёл Ветер.

– Что не бросишь? – спросил весёлый котляр. – Умаешься эдак, завтра совсем ног чуять не будешь.

Сквара перевёл дух, ответил:

– Не брошу. Атя своих покидать не благословил.

Ветер засмеялся:

– А у тебя надея осталась родителя повидать?

Сквара покосился на Лихаря, подошедшего с другой стороны.

– Надеючись, – пробурчал он, – и оботур рогами наподдаёт.

Теперь котляры смеялись уже вдвоём.

– Учитель, – сказал Лихарь. – Воля твоя, а я паршука отобрал бы да об дерево головой.

В нём угадывался недавно повзрослевший юнец. Гордый каким-то подвигом и жаждущий продолжения. Сквара всем телом повернулся к нему, постаравшись и Ветру спину не подставлять. Хотя умом знал – бесполезно.

– Я те отниму!

Лихарь снова заулыбался:

– Учитель, воля твоя… вразумлю ощеулку?

Сквара оскалил зубы. Схватка намечалась безнадёжная. Хотён с дружками оглядывались, боялись что-нибудь пропустить.

– Бить надо, кто плачет, а наставлять, кто слушает, – задумчиво проговорил Ветер. – Этот сам себе казнитель, ему других не надобно. Пусть несёт, коли охота. Щады запросит или с рук спустит – мозглёнка в сугроб, неслушь в кулаки. Всем любо?

Сквара промолчал. Лихарь поклонился.

– Иди тропи, дикомыт! – крикнул Хотён, недовольный, что обидчик увернулся от колотушек.

– Учитель, воля твоя, всё же надо было младшего брать, – вновь начал своё Лихарь, когда котляры вернулись к саням. – Тот как воск, что вылепишь, то и будет…

– Дурак ты, – сказал Ветер.

Лихарь поклонился и замолчал.

Когда наконец клеть растворили, дикомыты вышли молча и не глядя ни вправо, ни влево. Берёга Звигур хотел было помочь вытаскивать из собачника санки. Он пытался утешать, говорил что-то о великой доле, коей удостоился Сквара… Пенёк отпихнул бывшего друга. Не пожалев больной руки, всё сделал сам. Светел бегом принёс из амбара остатки припасов. Народу во дворе было вовсе немного, гости заспешили по домам ещё накануне. Кто-то уложил на санки мешок со съестным. Мешок сразу полетел наземь. Пенёк с сыном выволокли санки на снег. Светел пристегнул Зыку. Походники зашагали на север.

Жог сразу встал впереди и с места погнал так, словно пытался избыть горе и срам, размыкать по целику. Санный след немедленно заметала позёмка.

Светел несколько раз подходил к отцу, просился тропить, но тот его прогонял. Пенёк даже не пытался искать знакомых дорожных примет – дрался на мах, неторником, только чтобы скорей.

К вечеру Подстёгин погост остался далеко в стороне. Светел так и не разглядел ёлок, порождённых то ли разными корнями, то ли одним. Как весело собирались они бежать здесь назад, с новыми вестями, с завидными рассказами, со сладкими Оборохиными гостинцами… с душистыми пряничками…

К этому времени Светел уже плохо различал впереди пятки Жоговых снегоступов. Не из-за сумерек, просто потому, что в глазах плавала муть. Отец шёл с прежней яростью, будто вовсе не собирался останавливаться до самого дома. Светел вынужден был поспевать. Не жаловаться же, действительно.

Раньше за них обоих пожаловался бы Сквара. «Атя, – молвил бы он, смеясь, – что не дашь передыху? Совсем мы с тобой мальца уморили…»

Скварко…

На бедовнике, на полпути до пустых прибрежных болот, мудрый Зыка принял решение. Остановился, лёг, скрестил передние лапы, устроил на них голову. Я, мол, тут пока поживу. Лыжный делатель обернулся с кайком в здоровой руке – поднять лодыря. Однако посох замер, не опустившись. Жог увидел потускневшего и тощего сына, пытавшегося не свалиться подле саней.

Тогда он впервые с утра раскрыл рот:

– Отпрягай. Здесь заночуем.

– Ты меня… у дороги сложи, – сипел Ознобиша. – Я ничего… я засну… тебе щада…

Сквара отвечал почти так же сипло:

– Ты мне… не с поля вихорь… чтобы в снегу покидать.

Он стискивал одну руку в другой. Пальцы немели и съезжали, он их перехватывал. Иначе всем смерть.

Лихарь смотрел косо и зло. Словно мешок денег поставил на то, что Сквара не сдюжит, и уже опасался проигрыша. Опёнку, впрочем, было особо не до того, чтобы смотреть на него или на Ветра. В ушах стоял гул, он боялся не услышать крик «Тропи!» и промешкать, ведь тогда котляры решат, что он сдался.

Он даже не сразу сообразил, что сани остановились.

– Иди шатёр воздвигать, – сказал Ветер.

Сквара повернулся к нему.

– Да ссади уже мальца-то, – расхохотался котляр. – Твоя взяла, дикомыт. Завтра в сани возьмём.

Сквара попытался поставить Ознобишу, но вместо этого сам осел на колени, придавленный неожиданной тошнотой. Он задохнулся, близко увидел перед собой снег… А на снегу – отпечатки лапок.

Они сразу показались очень знакомыми. Здесь прошагал тот, кто из меткого самострела всадил в спину болт несчастному Деждику. А потом подошёл к тёте Дузье, пытавшейся приподнять мужа.

Поверх следа возникли носки широких беговых лыж.

Сквара поднял голову и сказал Ветру:

– Отдал бы пояс-то.

– На что тебе?

– Нож, как ты, крутить поучусь.

– Нож крутить?.. С лучинкой натореешь, там поглядим.

Пока разом ослабший Сквара с уцепившимся за него Ознобишей ковыляли кругом саней, шатёр уже подняли. Мальчишеский народец успел набиться вовнутрь. Сквара не столько сел, сколько свалился на привычное место у входа. Ознобиша прижался к нему. Младшие ребятишки окружили обоих, кто-то заговорил с Ознобишей, кто-то натягивал Скваре куколь на мокрые всклокоченные вихры. Дрозд заботливо спрашивал, не потерял ли он кугиклы.

Вошёл Ветер, за ним Лихарь. Мальчишки сразу притихли.

Сквара поднял голову. Ветер держал в руке самострельный болт. С острым гранёным железком и коротким толстым древком, расширявшимся кпереди. Сквара хотел рассмотреть болт, но Ветер проворно закрутил его в пальцах.

– Дай руку.

Сквара протянул руку, обрадованный, что котляр решил показать ему свою хитрость. Однако Ветер вдруг цепко взял его кисть и… быстро кольнул наконечником в мякоть ладони.

Юный правобережник вскочил, сжал кулаки, уязвлённый болью, а пуще того несправедливостью. Потом что-то случилось. Кулак разомкнулся, рука отнялась и повисла. Коленки начали подгибаться, но совсем не как от усталости. Сквара прислушивался к собственному телу, не желая верить тому, что с ним творилось. Наконец из него словно выдернули все кости. Сквара обмяк, свалился, неуклюже подогнув проколотую руку. Он поводил глазами, но не мог ни шевельнуться, ни молвить внятное слово.

– Он кому-то из вас вчера нос разбил, – сказал Лихарь.

Хотён сразу выступил вперёд:

– Мне!

Лихарь кивнул:

– Отверстайся, если хочешь.

Хотён подскочил к Скваре, принялся пинать. Дружки с готовностью последовали за вожаком.

Ознобиша закричал и на четвереньках устремился им под ноги. Оборонить Опёнка он не надеялся, но хоть собой прикрыть… Лихарь с Ветром даже переглянулись, когда следом за Ознобишей подбежал Дрозд, потом ещё несколько мальчишек помладше. В шатре началась драка.

Лыкаш жадно смотрел на потасовщиков, но не встревал. Не знал, чью сторону выбрать.

Тем временем Сквара на полу начал дёргаться, сперва судорожно, потом всё осмысленней. Подняться не получалось. Дотянувшись, он сцапал Хотёна за ногу. Свалил и подмял.

Котляры снова переглянулись. Ветер кивнул.

Вдвоём они быстро раскидали драчунов в разные стороны. Обозлённый Сквара так вцепился в полузадушенного Хотёна, что, казалось, убить было проще, чем отодрать, но, конечно, двое старших мигом победили его.

Хотён хватал ртом воздух, тёр намятую шею. Сквара тоже хрипло дышал, заново учась двигать ногами.

– Уразумели вы то, что должны были? – спросил Ветер. – Не бей лежачего, он ведь и встать может… Или уж бей так, чтобы вовсе не встал. Ещё кто возьмётся без дозволения кулаки чесать, накажу! – И вдруг обратился к Скваре: – Где палец попортил?

Дикомыт размазывал кровь по верхней губе. Одетого в толстый мех поди запинай, но Хотён метил в лицо. Сквара блеснул светлыми глазами, ответил дерзко:

– В носу ковырял!

Ветер ему отвесил затрещину. Сквара прянул уклониться, но какое там. Пол-лица онемело, кровь потекла гуще.

– А ты говорил – младшего, – сказал Лихарю Ветер.

Светел был уверен, что свернётся под боком у отца и заснёт мёртвым сном… Как бы не так. Сон не шёл. Светел то уплывал в неглубокое забытьё, где горели далёкие костры и детскими голосами плакали кугиклы, то открывал глаза и не мог взять в толк, куда делись дощатые стены собачника. Когда он в третий или четвёртый раз встал разогнать онемение, до него вдруг дошло, что отец с вечера так и лежит недвижно. Индо на другой бок не повернулся.

– Атя?..

Добиться ответа удалось не сразу. Сын дёргал его и тряс, даже щёки варежкой тёр. Жог, в дороге всегда спавший очень чутко, никак не хотел отзываться. Наконец он приоткрыл глаза, назвал Светела Скварой и отвернулся. Он, оказывается, даже не опростал рукавов. Вот когда Светелу стало страшно. Он переполз через Жога, схватил его правую руку, лежавшую прямо в снегу.

Огонёк отца, неизменно основательный и надёжный, метался, как на ветру.

Светел хотел было погреть его руку, спрятать в рукав, но сразу забыл. Тряпка, заскорузлая от крови, глубоко впилась в кожу. Пробитую пясть безобразно раздуло, из неё, достигая плеча, растекался недобрый жар.

Светел поискал было узел, но узел тоже пропитался гнойной пасокой и засох, а может, замёрз. Светел вытащил нож, срезал повязку. Жог застонал, перекатил голову.

Подошёл Зыка, всунул морду, принюхался, стал вылизывать хозяйскую боль.

– Атя… – заикаясь, выдавил Светел.

Кругом на несколько десятков вёрст не было совсем никого. И ничего, кроме снега и темноты. Светел вновь стоял у забора, глядя на идущего к нему котляра. Никто не поможет.

Он отобрал у Зыки руку отца. Взялся греть, тесня чистым теплом гнильно-бурый прилив. Глаза часто моргали, а разум уже прикидывал, как поутру навьючить Жога на санки, как привязать, как устроить, чтобы отец, привязанный, не застыл – ведь впереди раскинулись самые морозные места, куда не дотягивалось дыхание больших зеленцов.

Светел даже подумал, а не вернуться ли в Житую Росточь. От этой мысли желудок поднялся к горлу. Мальчишка десяти вёсен от роду сидел под кожаным пологом, натянутым на два посоха, удерживал огонёк отца и молча ждал, пока станет хоть немного светлей.

Как только тьма начала редеть, Светел вытащил мёрзлую рыбину, начал стружить. Он, конечно, всё умел, только самому от начала до конца раньше не доводилось. Руки почему-то дрожали, стружки получались не особенно тонкими и красивыми. Он по привычке отделил самые сытные для отца.

– Атя… поешь…

Жог что-то промычал, снова затих.

Сколько Светел ни старался – не смог ни уговорить его, ни силой всунуть в рот пищу.

Он долго смотрел на кучку стружек, потом тяжело вздохнул и самые жирные, сколько влезло, проглотил сам. Влезло, вообще-то, немного. Убрав остатки, Светел распрямил складную лопатку, принялся копать длинную яму в снегу, устраивая отлогий подъём с северного конца. Когда яма была готова, он затащил в неё санки. Приготовил верёвку. Скуля от натуги, стал перекатывать тяжёлое тело. Бездвижное и оттого особенно неподъёмное. Глубоко в сердце ещё трепыхалась отчаянная надежда, что вот сейчас отец раскроет глаза, засмеётся, схватит его сильными руками, похвалит за упорство и смекалку.

Ага, а потом зашуршит, осыпаясь, сугроб, и объявится Сквара.

А ещё разойдутся вечные тучи, выглянет солнце…

Рыбные стружки горели в животе, словно костёр. Светел размял в руках прихваченный морозом алык.

– Зыка!

Обычно при виде шлейки работящий кобель подбегал, виляя хвостом, сам просовывал голову. В этот раз он лишь покосился на Светела. Сел возле санок, стал обнюхивать хозяина.

– Зыка! Тормошись, что ли!..

Пёс слушаться не желал. Светел даже обошёл место ночлега: может, что-то потерялось в снегу? Нет, всё было на месте, и лопата, и рукавицы. Делать нечего, пришлось натягивать на Зыку алык прямо там, где тот сидел. Потом вытаскивать оставшуюся строганину и подманивать кобеля, чтобы встал перед санями.

Заново найдя север, Светел вздохнул поглубже… начал пробивать путь.

Шагов через двадцать он оглянулся. Зыка сидел.

Сообразив, что с дополнительным грузом санки стали много тяжелей прежнего, мальчишка вернулся, взял в руки потяг.

– Вперёд!..

Зыка неуверенно встал. Оглянулся на хозяина. Сделал шаг. Санки были слишком тяжёлыми. Пёс обернулся, заворчал, схватил зубами потяг.

Светел обежал санки. Чтобы упереться руками в задник, понадобилось почти лечь. Меховая харя съехала на глаза, стало понятно, что в одиночку ему санки из ямы не вытолкать.

– Зыка, миленький… ну пожалуйста…

Кобель, не иначе, понял его отчаяние. И то, что двигаться вперёд было почему-то необходимо. Он чихнул и наконец как следует влёг в упряжь. Полозья скрипнули. Санки выехали по откосу, одолели несколько протоптанных саженей, снова остановились. Светел отлепил руки от задника, вышел вперёд.

К середине дня он перепробовал уже всё. Приминал снег лапками и раскидывал сугробы лопатой. Брал таском, впрягаясь вместе с Зыкой. Толчком двигал сзади…

Когда место ночлега скрылось за подъёмком, стало казаться, будто пройдено необычайно много. Тогда Светел доел строганину, чтобы не угасал костёр в животе.

Несколько раз он устраивал себе передышку. Бросал тропить, принимался теребить отца, разминать ему руки и ноги. Даже обталкивал бока кулаками, обутыми в рукавицы. Чего не сделаешь, чтобы разогнать кровь. Самому Светелу было и без кожуха жарко.

Когда Жог завозился, начал поднимать голову, сердце радостно взлетело: очнулся!.. Вот теперь всё будет хорошо. Сейчас отец встанет и…

– Атя, я сейчас, сейчас… – Он начал было развязывать верёвку, но отец смотрел на него, не узнавая.

– Куда в обрыв правишь, дурень, я тебя!.. – захрипел Жог, пристально разглядывая впереди что-то незримое остальным. – Лево, Зыка, лево!..

Пёс так обрадовался хозяйскому голосу, что вскочил и усердно поволок влево, даже с тора сошёл.

– Зыка, право!.. – заорал Светел, до смерти испугавшись, что санки сейчас застрянут на целине.

– Я тебя, дурня, – повторил Жог и уронил голову.

Зыка посмотрел на одного, на другого… отвернул голову, улёгся.

Светел подошёл к нему, хромая на обе ноги.

– Зыка… вставай…

Кобель приоткрыл один глаз, с неодобрением глянул на бестолкового щенка, опять отвернулся.

Светел беспомощно смотрел на него. Хотелось лечь рядом, уткнуться лицом в снег и не вставать больше. Тащиха-позёмка небось скоро все следы заметёт…

В мохнатый бок с силой въехал твёрдый нос снегоступа.

– А ну вперёд, дрянчуга!.. Вперёд, говорю!..

Кобель оскорблённо вскинулся, рявкнул, зубы лязгнули. Светел бросил посох, припал на колени, обнял грозно ворчащего пса.

– Вперёд, маленький… Ну давай, давай…

Зыка встал. Сердито вытряхнул шубу. Нагнул голову. Сделал шаг…

Светел побежал к задку саней, торопясь, покаме Зыка не перерешил. При мысли о том, что завтра всё повторится… и послезавтра… у него начали отниматься руки и ноги. Поэтому он оставил думать и просто толкал.

– Зачем меня взяли? – в сто первый раз спрашивал Ознобиша. – Ведь Ивень… Второго сына прежде не забирали…

Ветер выполнил обещание. Подстёгин сирота ехал в санях. Иногда он вылезал из болочка и шёл сам. Потом уставал, тогда Сквара подсаживал его обратно.

В голосе Ознобиши звучала такая тоскливая тревога, что Сквара сказал ему:

– Я Ивеня всего раз и видел… плохо помню его. Он добрый был? Раньше?

Ознобиша ответил с трепетной убеждённостью:

– Он лучше всех был.

– Значит, и сейчас лучший, – сказал Сквара. – Может, он так мораничам полюбился, что младшего брата в котёл решили забрать.

Это была, конечно, неправда. Два нагих тела посреди кровавого пятна, замаравшего чистый снег. Пепельные косы тётеньки Дузьи… Вот от кого Ознобиша унаследовал серебристую голову. А от дяди Деждика – серо-голубые глаза и способность слово в слово повторить рассказ, услышанный полгода назад.

Сюда не добралась метель, прошедшая полосой. Сани ехали по своей полозновице, оботурам было легко. Никто не гнал мальчишек тропить. Вчера они думали только о том, как отстоять черёд впереди и не упасть от усталости. Сегодня, переведя дух, вновь начали гадать о будущем и бояться.

Ознобиша всхлипнул.

– Плакса, хнюня, рёвин сын, – немедленно раздалось сзади. – Проглотил горелый блин!

Вместо того чтобы окончательно повесить голову, Ознобиша вдруг улыбнулся, вытер нос.

– А я и есть рёвин сын, – сказал он, обернувшись. – Мне можно. Мой отик от людей зовётся Деждик Подстёга… косой дождь.

– Подстёга!.. – захохотал дружок Хотёна, Пороша. – Ну ты башка осетровая! Подстёгами знаешь кого ругают?

Одно и то же слово от зеленца к зеленцу имеет разное бытование. Там, где вырос Пороша, подстёгой именовали непотребную девку.

– На себя оборотись, – фыркнул Сквара. – Порошица!

Жители Конового Вена этим словом поминали самое заднее, сорное отверстие тела. Пороша глядел вначале недоумённо, потом вспомнил, покраснел, сжал было кулаки. Однако кругом смеялись, и Хотён всё-таки удержал прихвостника, не стал портить веселье. На самом деле Сквара и для Хотёна держал про запас гадкое назвище: Похотень. Но оно, означая дитя прелюбы́, срамословило не самого гнездаря, а скорее родителей, поэтому Опёнок оставил его пока при себе.

– Вот бы блина проглотить, – размечтался Дрозд. – Хоть горелого.

У Сквары тоже сосало в животе. Жирные лепёшки давали силу идти, но не как строганина.

Сани между тем катились всё веселее, приходилось наддавать шагу. Время от времени оботуры поднимали косматые головы, нюхали воздух, глухо ревели. Было ещё светло, когда впереди показалась хорошая оттепельная чисть. Горячие подземные токи здесь не рвались на поверхность бурлящими кипунами, но летом снег стаивал. Посреди леса лежала широкая поляна, заросшая пупышем. Оботуров распрягли пастись. Они тут же скрылись в низком тумане, только слышно было, как хрустят на зубах стебли хвощей. Ребятня уже ползала на четвереньках, жадно обламывая и жуя толстые красноватые побеги. Ветер не стал отзывать новых ложек, позволив лакомиться вволю. Взрослые обозники сами растянули шатёр. Принесли пилу, начали кряжевать на дрова большое дерево, поваленное тяжестью инея.

Сквара сидел в пупышах и блаженно улыбался. Было тепло, травяная сладость щекотала язык. Он не пошёл далеко в туман, зная из опыта, что у края оттепелей хвощи бывают сочнее. Вот бы набрать их с собой, пожевать завтра в дороге. С утра можно и не успеть. Нарвать сегодня – завянут. В снег положить?..

Лихарь принёс из оболока два деревянных меча, с поклоном протянул один Ветру. Тот взял, чинно поклонившись в ответ. Каждый сделал по шагу назад, мечи встретились концами, очень похоже на то, как встречались их руки в приветствии возле входа в Житую Росточь.

Из тумана выполз объевшийся Ознобиша. Устроился подле Сквары, приткнулся к нему, начал икать.

Меч Лихаря свистнул. Сквара невольно вздрогнул: он знал, легко ли заставить деревяшку так рвать воздух. Ветер отвёл удар, устремив его в землю. Ещё раз и ещё. Котляр не пёр силой на силу, он уклонялся и танцевал – легко, красиво. Потом они снова поклонились один другому. Теперь удары стал наносить Ветер. От ноги, из-за плеча, сверху вниз… Лихарь не зря называл его учителем, разница в умении была очевидна даже бестолковому дикомыту. Ветер ещё и берёг ученика. Мог забить, но не делал этого, не унижал. Просто учил.

– Смотри… – тихо сказал Сквара. – Мы тоже так плясать будем.

Ознобиша не ответил. Сквара посмотрел на него и увидел, что сирота заснул, разомлев от сытости и тепла. У него даже брови были измазаны в зелени. Сквара хотел вытереть ему лицо рукавом, но раздумал: пусть спит.

Ветер и Лихарь последний раз поклонились друг другу. Ученик подал источнику полотенце и не без робости о чём-то спросил. Ветер, только поднёсший утирник к лицу, вдруг швырнул его наземь. Отвернулся, сжав кулаки. Лихарь виновато подобрал ширинку, унёс оба меча.

Скваре попался на глаза сухой стебель хвоща. Дотянувшись, он сорвал его, устроил между пальцами, попытался крутить. От шиша к мизютке и обратно. Получалось медленно, неуклюже. Стебелёк то вываливался, то съезжал накось и застревал. Зато сразу стало понятно: чтобы лихо управляться с тяжёлым боевым ножом, пальцы требовались железные. Сквара нахмурился, вздохнул. Как-то Светел там… Атя… Небось уже Светынь переходят…

Подошёл Лыкасик. Сел наземь.

Сквара смотрел на свою кисть, стараясь сообразить, как правильнее скрещивать пальцы.

– Не сидится тебе руки сложа, – сказал Воробыш. – Ничего ведь не получается.

Сквара буркнул в ответ:

– А персты торчат, работать мешают.

Занятно: он ждал помехи от сломанного шиша на левой руке, а хуже управлялась почему-то правая.

Лыкаш спросил, помолчав:

– Что с нами будет-то, а?..

– Будет что будет, – кивнул Сквара. – Даже если будет наоборот.

Раньше бабкина присказка не казалась ему такой мудрой и верной. Иные слова только поймёшь, когда самого в один синяк изобьют.

Воробыш шмыгнул носом и на всякий случай сказал ему:

– Я тебя тогда не пинал. Это Хотён с Порошей и…

– Да я знаю.

Лыкаш искоса посмотрел на него:

– Я всё как есть вызнал… Нас знаешь куда ведут? В какую-то Пятерню!

Сквара никогда прежде не слыхал такого названия. Сразу представилась огромная лапа, которая всех сграбастает и утащит. Стало жутко.

– Это где?

– Не знаю. Я только понял, там башня есть. Наклонная. И вертепы.

У края снега мальчишки затеяли кидаться снежками.

– А с пальцем что сделал? – спросил Лыкаш.

– Кривым веретеном прищемил.

Воробыш засмеялся. Сквара осторожно подложил крепко спавшему Ознобише под голову свой кожух. Встал, тоже побежал перекидываться снежками.

Вечером, проглотив лепёшку, он снова взялся за стебелёк. Движение казалось чуть более привычным, но ненамного.

– Ух ты, – сказал Дрозд.

Все придвинулись ближе.

Сквара старательно и неловко переставлял пальцы:

– А ты возьми тоже спробуй.

– Ну-у… Я так не смогу.

Сквара фыркнул, тотчас вспомнил Кербогу:

– Нет такого слова «я не могу». Сперва попытайся.

Подошёл Лихарь, некоторое время смотрел.

– Сам ничего не умеешь, а других взялся наставлять, – бросил он неодобрительно.

Сквара поднял голову:

– А покажи, как надо.

Лихарь вытащил нож, блестящий и острый. Клинок замелькал, поди что-нибудь разбери. Со старшим котляром ученику было не равняться, но против Сквары Лихарь глядел великим умельцем.

– Ветер всем учитель, – сказал Лыкасик. – Источник. А ты нам кто?

– Господин стень, – ответил Лихарь и спрятал нож. – Ты, дикомыт, только не думай, будто в один день всему выучишься.

Сквара буркнул:

– Был бы ты источник, а не подобие, других бы под ноги не топтал.

Лихарь усмехнулся, глаза стали как шилья.

– У тебя, случаем, зубов не многовато во рту? А то можно поубавить…

Сквара пожал плечами:

– Зубов не станет, болеть нечему будет.

Ребята неуверенно засмеялись.

Появился Ветер, немного послушал, сел перед Скварой на корточки. Глазу радостно было смотреть, как двигался. И не только в любошном бою, а и самым простым обыком: повернулся, встал, сел…

– Показывай, дикомыт, чему научился.

Сквара сосредоточенно свёл брови, зашевелил пальцами.

– Молодец, – коротко похвалил Ветер.

– А можно мне с оботуров пуха пощипать? – спросил Сквара.

– Пуха? На что тебе?

– Тут один варежки потерял.

– Вязать-то умеешь?

– Умею.

– Щипли.

Поднялся, ушёл. За ним убрался и стень.

Когда все улеглись и стали шушукаться, Ознобиша ткнулся носом в ухо правобережнику:

– Страшный он… Ветер этот…

Сквара вздохнул:

– Ты ещё не видел, как он с Лихарем на любки воевал.

Ознобиша содрогнулся:

– Да и так видно, что хоть кого одним ногтем убьёт…

– Убьёт, – согласился Сквара.

Ознобиша помолчал и тоже вздохнул. Шмыгнул носом:

– Домой бы…

– Не, домой нам ходу нет, – хмуро пробормотал Сквара.

– Потому что убьёт?

Сквара промолчал.

– А ты его не боишься, – сказал Ознобиша.

Скваре хотелось сказать: ещё как боюсь! Вслух он ответил:

– Страхов много, смерть одна… Толку-то прежде смерти помирать.

Он очень хорошо запомнил, как переворачивался в полёте острый клинок. А ещё сегодня он наконец рассмотрел следы лапок, благо теперь котляры, не скрываясь, подвязывали каждый свои. У зимовья, тогда ещё безымянного, под крайними соснами стоял и наблюдал Ветер. А убивал – Лихарь. Рано или поздно придётся рассказать малышу, но как открыть рот, вытолкнуть наружу слова?..

Ознобиша посопел, сказал:

– А нравно ты на кугиклах. Я вот сколько ни пробовал… Оботур на ухо наступил, говорят…

На третий день огонёк Жога Пенька ещё трепетал, хотя заметно ослаб. Светел долго баюкал руку отца, ставшую похожей на подгнившую репу. Пытался ободрить, очистить, поддержать его огонёк… Беда только, у самого сил почти не осталось. Зыка тоже это чувствовал. Кобель артачился, дичал. Неохотно ел, ещё неохотнее впрягался в работу. И совсем не желал слушаться.

Одно утешение – кончилось проклятое левобережье. Под ногами был добрый речной лёд. Ещё немного, и в сером тумане явят себя заледенелые кручи. А там-то уж…

Светелу упорно казалось: вот выбраться на Коновой Вен – и всё станет хорошо. Дома стены помогут.

Трезвый рассудок напоминал: где тот дом, где те стены! Ещё потратишь самое меньшее день, разыскивая тропинку наверх!.. Да каково-то санки взопрёшь!.. А не взопрёшь, только останется совсем Зыку распрячь. Может, догадается домой побежать. А и догадается, всё равно никто уже не успеет…

Тем не менее Светел дрался к родному берегу так, будто вправду выручки чаял.

Около полудня он увидел Арелу. Кудрявая девочка невесомо стояла на ледяном черепе, почему-то босая, в тонкой рубашке, по-андархски перехваченной их со Скварой пояском о семи цветах. Светел обрадовался, побежал к ней, с треском расшибая наракуй.

– У меня жених есть, – строго сказала Арела.

И развеялась облачком тонкой морозной куржи.

Светел очнулся, обнаружил, что убежал далеко в сторону. Шагов на пятнадцать, если не больше. Нужно было поворачиваться, тащиться обратно. От этой мысли он едва не завыл. С него и так уже, невзирая на туго затянутый гашник, норовили съехать штаны. Каждый переход сжигал так много сил, что потраченное не восполняла и жирная строганина. Светел просто не мог столько съесть.

Он высоко задрал ногу в лапке, разворачиваясь на следу. Зацепился пяткой за ледяной край, не удержал равновесия, упал.

Судьбы пишутся на скорбном листе… Светел немного побарахтался, отчётливо понимая: если не встать сразу, желание шевелиться очень скоро совсем оставит его. А потом к нему, замершему, склонится и одарит последним теплом Та, Которую принято было величать Незваною Гостьей.

Светел лежал. Даже мысль об отце, беспомощном и неподвижном на санках, поднять его уже не могла. Всё начало уплывать в печальную белизну.

«Сквара. Я с тобой не простился. Я обидел тебя. Я тебя обязательно разыщу. Может, через много лет. Ты уже старый будешь, седой, но я тебя всяко узнаю. Возьму за руку, домой отведу…»

Жаркая пасть сомкнулась на завернувшемся куколе. Жутко рыча, Зыка тряс его и возил, как нашкодившего щенка. Светел заскулил, попробовал перевернуться. Руки и ноги ещё не успели зайтись. Он уцепился за Зыкин алык, кое-как поднялся на колени.

По снегу волочился перегрызенный потяг. Светел оскалил зубы, посмотрел на север. Туда, где вроде бы уже выступали из мглы далёкие громады утёсов.

Неужто сдаться у порога так долго снившейся земли…

Светел вернулся к саням. Хотел размять Жога, но убоялся, что свалится опять, на сей раз окончательно. Нет уж.

Как бы ещё нагнуться, надвязать потяг, не ткнувшись в снег головой…

– Вперёд, Зыка. Вперёд…

Когда на пределе видимого возникла чёрная точка, Светел решил было, что это опять шутила шутки усталость. Однако точка знай росла, быстро превращаясь в резвые санки.

Светел вскинул руки, размахивая посохом и крича.

Санки приближались на удивление скоро. Трое походников вихрили лыжами снег, саженными шагами дыбая через Светынь. Сзади, вывалив язык, поспевал прилежный кобель. Светел узнал сперва рослого, широкоплечего Жога, потом Сквару, Зыку… последним – себя самого. Походники весело разговаривали и смеялись, только слов разобрать Светел почему-то не мог. И трое встречных тоже его не услышали, сколько он ни кричал.

«Следь моя – смерть моя…»

Увидеть обычно незримого двойника – это предупреждение и предвестье.

«Значит, смерть?.. Всем?..»

Горькая вроде мысль принесла чуть ли не облегчение. Жаль было Сквару, Зыку и отца, да и то… уже как-то не очень. Всё имеет предел, и свой предел Светел, кажется, перешагнул. Санки пронеслись мимо, не потревожив сугробов, так близко, что снежком можно было добросить… Растаяли в морозном тумане левобережья.

Да и нам бы не изгаснуть вконец… Так он дошёл, что ли, дядя Кербога?.. Светел уставился на неясные очертания впереди, заковылял через реку. Снег ласково увивался в ногах, стелился пуховыми перинами, сулил отдых.

Шагов через десять Светел оглянулся. Зыка сидел.

– Вперёд!.. Убью!..

И опять он тропил, возвращался, срывал голос, поднимал недовольного Зыку, толкал санки. Падал… Вставал…

«Аодх, брат, что с тобой? Отзовись!..»

Светел понял, что ему опять чудится. Голос шептал в оба уха сразу, перекатываясь в голове. Светел вскинул глаза. Серое небо было пустынно. Хотя… Погодите…

Крохотная золотая искра над далёкими обрывами Вена…

Она разгоралась…

У неё мало-помалу обозначились крылья…

Зыка вскинулся на дыбы, завыл, дёрнул потяг, сдвинув санки.

Этого не могло быть.

Искра падала из-под облаков прямо на Светела. Могучие крылья подняли такой вихрь, что обессилевший мальчишка не устоял на ногах.

И уж это ему точно не примерещилось.

– Рыжик… – простонал он куда-то в шею припавшему к нему на грудь симурану.

Кое-как поднял руки, запустил пальцы в густой огненный мех. Рыжик царапал передними лапами его кожух, горячий язык вылизывал запавшие щёки.

«Аодх, что случилось? Где Сквара?.. Почему…»

Светел мог только распахнуть перед ним свою память и беспорядочным потоком выплеснуть всё случившееся на левом берегу. Благо в таких потоках симураны умеют разбираться гораздо лучше людей.

Рыжик зашипел от горя и бешенства. Отпрянул от Светела. Ударил крыльями. Отлогий летящий прыжок сразу перенёс его к санкам. Зыка смиренно опрокинулся перед ним на спину, ведь против симурана самый грозный матёрый пёс беспомощен, как котёнок. Рыжик навис над ним, вновь жутко зашипел. В его шипении звучали слова, но это были пёсьи слова, Светел не понимал их. А вот Зыка понял, и очень хорошо. Вскочив, упёрся лапами в снег, натужно сгорбился – поволок санки.

Симуран, испускавший, казалось, собственное золотое сияние, легко перебежал назад к Светелу.

«Садись. Я тебя домой отнесу».

– Ты меня не поднимешь…

«Подниму».

Голова закружилась. Светел оглянулся на Зыку. На недвижного Жога. Когда он ему руки последний раз оттирал?..

– Нет. Лети, брат. Скажешь, отцу плохо совсем…

Рыжик снова прильнул к нему, развернул широкие крылья. Светел провалился в его золотой огонь и некоторое время знал только родной спасительный жар. Потом симуран взял короткий разбег, ушёл в небо.

Что стремительному летуну расстояние, которое бодрые походники одолели за две седмицы, а Светел никак не надеялся проползти в одиночку!..

Светел провожал его глазами и не мог поверить, что помощь придёт, что будет всё хорошо.