Читать книгу Там, где лес не растет - Мария Семёнова, Елена Милкова - Страница 9

Смешливая девочка принесла ему не маленькую миску, как он просил, а изрядное деревянное блюдо. Коренга сперва пришёл в ужас, живо представив, что сейчас неминуемо съест всё и потом будет маяться брюхом, – но увидел, что на блюде отдельными горками лежали небольшие кусочки, взятые от рыбы разных пород и по-разному приготовленные.

– Вот палтус, он солёный, ты его пивом запей, – посоветовала кудрявая стряпуха. – А это рыбка баламут, мы её пластаем, с яйцом и сыром заворачиваем да так и печём. А тут – морской острец[16], под гнётом с луком и сметаной пожаренный…

Запах над блюдом поднимался такой, что Коренга мало не захлебнулся слюной. Торон принюхался и тоскливо отвернул голову: хозяин ест – негоже в рот заглядывать. Страдал он, впрочем, недолго. Ему вынесли целое корытце гречневой каши, сдобренной всякими мясными остатками. Довольный пёс зачавкал и заурчал. Коренга рассчитывал как следует выгулять его перед отплытием. И потом уже до Фойрега не кормить.

Девчушка, у которой, видно, выдалась передышка в трудах, присела рядом. Надо же присмотреть, всё ли окажется вкусно и не попросит ли гость добавки, чтобы немедля её принести!

Он не попросил, хоть жадность и требовала.

– А ты по делу здесь? – спросила она, когда Коренга дожевал последний кусок и хлебом подобрал с блюда подливу. – Или родственников навещаешь?

Почему-то её любопытство не показалось ему обидным, и он похвастался:

– Я отсюда на аррантском корабле поплыву за море, в город Фойрег.

Она удивилась:

– А что тебе там, у нарлаков?..

Коренга как раз думал о том, до чего, наверное, славно было бы путешествовать вместе с ней, такой смешливой и неугомонной. Поговоришь с такой, поболтаешь – и как солнышко в душу глянуло. Разводить перед ней турусы[17] Коренге не хотелось. Распоследнее это дело – женщине лгать. Но на сей счёт у него имелся сугубый материнский наказ, возбранявший сторонним людям знать правду. Наказ мудрый и справедливый, ибо речь шла о чести целого рода. Однако люди – известное дело, на всякий роток не накинешь платок – знай спрашивали да спрашивали. А когда тебя спрашивают – ври как угодно, но не молчи, иначе обидятся. Так что Коренга волей-неволей солгал раз, другой… и за время дальней дороги даже начал получать от этого удовольствие. Придумывал очередную небывальщину и словно приоткрывал дверь в какую-то иную жизнь, которую при других обстоятельствах мог бы прожить, но вот не довелось.

Одного жаль: во всех этих вымышленных жизнях он так и оставался безногим.

Для начала он таинственно огляделся по сторонам.

– Знай же, – сказал он. – Еду я избывать срам неизбывный…

– Срам? – шёпотом всполошилась она. – Да как же это?

– Два года назад, – принялся он рассказывать, – у нас дома прослышали, что в соседнем роду подросла девушка-славница, новая невеста. И отправились мы с моим батюшкой просить у той славницы для меня бус…

Если басенка[18] придётся по душе милой девчушке, она, может быть, спросит, как его звать, и станет он для неё уже не просто очередным «гостем желанным» без имени и лица. Отныне он будет настоящим добрым знакомцем. Полудру́жьем, которого она сможет время от времени вспоминать. И признать, когда он вернётся. А уж если в ответ и она пожелает сказать ему, как зовут её люди, это прозвание он увезёт с собой, словно награду…

От приятных размышлений Коренгу отвлёк хриплый лай, близившийся по улице. Он оглянулся как раз вовремя, чтобы увидеть всё того же Шаняву, входившего в распахнутые ворота. Дородный сольвенн вёл на верёвке здоровущего пса, не иначе взятого прямо с цепи… на которой, судя по кривоватым задним ногам, зверюга так отродясь и сидел. То есть ещё кто из двоих кого вёл. Кобель рвался вперёд, с рыком прядал вправо и влево, распугивая народ, Шанява едва его сдерживал и шёл слишком быстро для себя, чуть ли не вприпрыжку бежал. Провожаемый сердитыми криками прохожих, он стремился во дворик «Утреннего улова». Цепняк между тем завидел соперника и, свирепо хрипя, давился в ошейнике, отросшие когти выдирали щепки из мостовой.

Кухта сразу вскочил, подхватил мису с недоеденным хлёбовом[19] и кинулся в дверь. Благо та была близко. Торон уже стоял на ногах, выпрямившись и насторожив уши, хвост воинственно гулял туда-сюда.

– Цыц! – коротко приказал Коренга.

Кобель так же коротко покосился на него, словно кивнув: дескать, слышу, хозяин…

…А дальше всё произошло гораздо быстрей, чем можно про то рассказать.

Юная стряпуха подхватилась на ноги и, раскидывая руки, бесстрашно побежала навстречу Шаняве.

– Ты куда? Держи его, держи, подерутся ведь!..

Знать бы ей, что Шанява именно за этим сюда и пожаловал. Злой пёс на неё большого внимания не обратил. Зато Шанява с разлёту не то ударил, не то оттолкнул:

– Ты-то, дура, прочь с дороги пошла…

Силы в дородном мужике было немерено, а и много ли её надо против девчушки? Отлетела, с глухим стуком ударилась головой о забор.

И сползла, подломившись в коленках.

– Атата́!.. – не своим голосом послал пса Коренга.

Торон с места прыгнул прямо к руке, нанёсшей удар. Прыгнул, вообще-то, гораздо быстрее и дальше, чем положено самой проворной собаке, и попонка странновато встопорщилась на его боках и спине… Но этого в общем переполохе никто не заметил. А полмига спустя уже Шанява взвыл не по-людски. Кобель снёс его с ног, шарахнув челюстями поперёк вскинутого локтя. И отскочил, побрезговав добивать: этот, мол, больше не опасен, другие враги где?..

Других врагов не было. Пёс Шанявы оказался сметливей хозяина. Он заметил всё то, что ускользнуло от косного внимания людей. И в отличие от них понял, на кого напоролся. И теперь улепётывал, завернув хвост под впалое брюхо и не разбирая дороги. Куда? А куда глаза глядят, лишь бы подальше. Сольвеннские волкодавы отличались наглостью и бесстрашием в драке; было только одно существо, от которого они удирали не помня себя и не почитали это позором… Но никто не сделал выводов из цепнякова бегства, разве что Коренга, но и ему было не до того. Коренга что было силы толкал рычаги тележки, торопясь к упавшей стряпухе. Подле неё уже стоял на коленях одноглазый, бережно гладил по голове.

– Как ты, сестрёнка?

Девушка не отвечала. На её лоб из-под волос быстрыми каплями скатывалась кровь. Через дворик к ним бежал вышибала. Он выглянул на шум, как требовал долг его ремесла, и всё видел. Вот только поделать ничего не успел.

Углядев его перекошенное лицо, Коренга было решил, что грозный дядька сейчас ка-ак задаст хорошего пинка либо ему, либо Торону… Ошибся. Колючебородый сгрёб юную стряпуху на руки, прижал к сердцу, принялся целовать:

– Дитятко, солнышко моё, очнись, глазки открой…

Голос дрожал и срывался. Девочка в самом деле встрепенулась, приходя в себя, обхватила его руками за шею и жалобно, по-детски, заплакала.

– Батюшка…

Шанява сидел на мостках и уже не кричал, а тихо выл, хватая здоровой пятернёй воздух около напитанного кровью рукава и не решаясь притронуться. Судя по тому, как свисала от локтя рука в том рукаве, пользоваться ею Шаняве доведётся не скоро.

– Ты, заморыш!.. – рыча и плача, выдавил он сквозь зубы и даже попытался подняться. – За мою, значит, обиду поскаредничал собаку спустить!.. А за девку никчёмную – сам свирющего[20] натравил?!

– Я-то заморыш, – кивнул Коренга. – А вот ты моему псу ещё спасибо скажи, что он тебя закладышем[21] не оставил! Потому что она была ко мне приветлива и добра! А ты – касть![22]

«А не было бы Торона рядом, я тебя сам бы убил. Совсем убил бы! Я тебе не пёс – миловать не горазд! И даже на то, что мы с тобой вроде как разговаривали, не посмотрел бы…»

– Стражу позвать надо, – сказал одноглазый.

– А на что? Дело ясное, – отозвался его друг. Он стоял за спиной у Шанявы, готовый ухватить за шиворот, буде тот не так ворохнётся. Он посетовал: – Морду набить бы, да мохнатый уже сполна наказал.

– Ясное-то ясное, а ты всё равно сходи, – сказал одноглазый. – Да хорошо бы старшину какого привёл, пускай поглядит. А то знаю я его, вечно ему все кругом виноваты. Начнёт жаловаться: среди дня ни про что собаками затравили…