Читать книгу Лебединая Дорога - Мария Семёнова - Страница 21

Но оказалось, что все добрые вести, привезённые Хельги с тинга, на том и кончились.

– Я видел Гудмунда херсира, брат, – рассказал он Халльгриму, когда за нартами уехавших квеннов улеглась снежная пыль. – Гудмунд нынче летом ездил торговать в Скирингссаль… Теперь он говорит, что рад был выбраться оттуда живым и увести корабли. Там, в Вике, теперь большое немирье. И всё из-за этого Харальда конунга, того, что сидит в Вестфольде.

Халльгрим только молча кивнул. Чему удивляться, если дед этого Харальда – Гудрёд Охотник – когда-то согнал с наследной земли и их с Хельги деда? И тот скитался не год и не два, и лишь сыну, Виглафу, удалось крепко сесть на берегу…

– Люди передают, – продолжал Хельги, – будто Харальд недавно посватался к одной девушке по имени Гида. Это дочь Эйрика, конунга хёрдов. И ты знаешь, что она велела ему передать? Что, мол, пойдёт за него, и с радостью, но только если он прежде станет конунгом всей Норэгр. А то конунг, у которого всего пара фюльков, ей совсем ни к чему!

– Красивая, наверное, – сказал Халльгрим. – Но глупая. Хочет, видать, чтобы он и вправду со всеми схватился. И начал при этом с её отца!

– Может, и так, – ответил Хельги. – Однако надобно тебе знать, что Харальд и в самом деле поклялся не стричь и не чесать волос, покуда не станет конунгом всей страны. И его уже прозвали за это Харальдом Косматым. И весь Вик его слушается, будто так тому и следует быть.

Халльгрим сказал задумчиво:

– А Рунольв ходил служить его отцу Хальвдану. И тот, как говорят, водил с ним дружбу, пока не утонул в полынье. Так что вряд ли Харальду охота будет разбираться, кто здесь нарушил закон, мы или Рунольв. Если уж кто жаден, тот не насытится половиной куска!

Оба понимали, что предзнаменования были недобрыми. И Хельги заметил:

– Вот уж верно сказано, не зарекайся утром, что вечером уляжешься здесь же. Это хорошо, брат, что у нас теперь есть ещё один корабль…

Впрочем, до лета было далеко.

Однажды Видга и Скегги отправились на охоту. Днем раньше над побережьем белой северной совой пролетела метель; эта метель пригнала из заваленной снегом тундры великое множество куропаток, лакомых до заледенелых ягод и почек, ожидавших тепла на ветках берёз… Видга надеялся на добычу, и поэтому Скегги тащил за собой берестяные салазки. Когда они выходили за ворота, Скегги сказал так:

К кому он обращался, оставалось неясным. Наверное, как это часто бывало, к Ас-стейнн-ки. Видга двинулся первым, прокладывая лыжню. Малыш весело затрусил следом за ним.

Мальчишек ждали к вечеру… Но ещё до полудня Скегги что было духу примчался обратно к воротам – один.

– Меня Видга послал, – кашляя, объяснил Скегги удивлённым и встревоженным сторожам. – Он сейчас придёт, он человека нашёл.

Скоро сын хёвдинга и впрямь показался из леса. Его лыжи тяжело приминали пушистый искрившийся снег: Видга тащил спасённого на плечах. Тот слабо шевелился, видно хотел идти сам, но сил не хватало. Видга вошёл во двор, и человека сняли у него со спины.

– Это женщина, – сказал внук Ворона и вытер снегом распаренное лицо. – Отнесите её в женский дом, пускай разотрут…

– Мы увидели сугроб, из которого шёл пар, – возбуждённо рассказывал Скегги. – Тогда Видга велел мне забраться на дерево, а сам приготовил копьё и стал ворошить этот сугроб. Мы думали, что там зверь, но потом Видга мне крикнул, чтобы я слезал. Мы долго её тормошили, и она сперва только стонала, а потом очнулась. Мы её спрашивали, кто такая, но она не сказала. Видга её потащил, а меня послал вперёд. Вот!

К вечеру любопытные молодые хирдманны вызнали у женщин, что Видга спас девушку, и притом совсем молоденькую, никак не старше себя самого. Что у девчонки были волосы по колено длиной, густые, как водоросли, и рыжие, как осенние листья. И кожа белее всякого молока. И глаза – карие, блестящие и большие, но не слишком весёлые. И она действительно не могла говорить. Хотя оборачивалась на голос и понимала, если к ней обращались.

– Может, ей мой голос понравился бы? – спросил один из парней. – Уж я бы её развеселил и научил заодно, как произносить моё имя…

Видга, слышавший эту похвальбу, только усмехнулся.

– Я не разглядывал, так ли она красива… Но она не застряла бы там в лесу, если бы не сломала лыжу, можешь мне поверить. И ещё я приметил, какой нож висел у неё на поясе… подлинней твоего! Думай дважды, если вправду решишь её обнимать!

Сам Видга женщин ни о чём не расспрашивал. Был зол – девчонка испортила ему охоту. Правду сказать, он не встречал ещё ни одной, от которой следовало бы ждать добра…

Откуда шла найденная в лесу и где стоял её дом, расспросить так и не удалось. Зато очевидно было, что в Сэхейме ей нравилось и уходить отсюда она не собиралась. Отлежавшись, девчонка принялась помогать по хозяйству, и грязная работа пугала её меньше всего. Но почему-то ей особенно нравилось в конюшне, среди вздыхавших и косившихся лошадей… Скоро там у неё завелся любимец: большой серый жеребец, тот самый, на котором когда-то ездил Рунольв. Со времени гибели хозяина жеребец сильно скучал – стоял понурый, плохо ел и бока у него запали. А славный был конь и мог дать совсем не плохих жеребят. И радостно было видеть, как потянулся он к рыжеволосой. Встречал её ржанием, обнюхивал с ног до головы, ловил пальцы ласковыми губами… Скегги видел однажды, как она сидела там, в стойле, и кормила жеребца из рук чем-то вкусным. Конь тихо пофыркивал, а девчонка, как обычно, молчала, но Скегги почему-то померещилось, будто они разговаривали. Ему стало страшно, и он убежал. Он никому не стал рассказывать про этот колдовской разговор и про свой страх. И про то, как странно блестели у рыжеволосой глаза…

Несколькими днями попозже Видга разыскал её во дворе:

– Пойдём… Отец хочет на тебя поглядеть.

Потом он вспоминал, что она мгновение промедлила и вроде даже призадумалась, опустив глаза… И пошла за ним к дружинному дому.

Халльгрим увидел её, когда она только ещё входила в дверь. И умолк на полуслове, забыв, о чём разговаривал с братом. Может быть, жили на свете девушки красивее этой рыжеволосой. Наверное, жили, но теперь Халльгрим знал, что такие ему не встречались. И больше не встретятся. Потому что перед ним было лицо, которое он искал тридцать четыре лета и столько же зим. Второго такого не видала земля…

Она шла к нему по длинному дому – высокая, почти как Видга, одетая по-мужски. Сидевшие в доме посматривали на неё и весело шутили, но она не глядела ни вправо, ни влево. Подошла к лежавшему Халльгриму и остановилась, и пламя очага отразилось в карих глазах.

И Халльгрим подумал про себя, как скверно, когда не заживают раны и эта красавица должна видеть перед собой не вождя, а беспомощную развалину под одеялом…

– Мои люди называют меня старшим сыном Виглафа, – сказал он ей хмуро. – А это Хельги, мой брат.

Что он ещё собирался ей сказать, этого он никогда впоследствии припомнить не мог. Потому что как раз тогда-то они и услышали её голос. Голос девчонки, не умевшей говорить!

– Так значит, вот ты каков, Халльгрим Виглафссон, – сказала она негромко. – А моё имя Вигдис. И Рунольва Скальда называли моим отцом!

Халльгрим почему-то не удивился ни её голосу, ни этим словам. А может, и хотел удивиться, но не успел. Рыжая Вигдис прыгнула к нему, как кошка на мышь. И тяжёлый нож взвился у неё в руке!

Но как ни проворна была дочь Рунольва Скальда, Хельги Виглафссон оказался проворней. Железная рука сына Ворона встретила её посередине прыжка… И отшвырнула, оглушённую, на десять шагов, едва не опрокинув прямо в очаг. Вскочить ей не дали. Видга подоспел едва ли не прежде, чем она растянулась на полу. Пригвоздил острым коленом, завернул за спину руки. Вигдис сражалась молча и яростно, извивалась, пыталась укусить… Кто-то протянул Видге верёвку. Видга затянул узел и одним жестоким рывком поставил девушку на ноги – снова лицом к отцу.

– Стало быть, вот в кого ты такая рыжая, – сказал ей Хельги. – А кормили тебя, верно, мясом волка, ворона и ядовитой змеи, чтобы стала свирепой. Вот только зря ты думала, что лучшего из нас так просто убить. Думай теперь о том, что будет с тобой!

– А ничего не будет, – сказал Халльгрим угрюмо. – Женщинам не мстят. И она делала то, что должна была сделать.

Вигдис стояла молча и глядела куда-то сквозь стену, поверх его головы… Теперь в её лице не было ни кровинки. Наверное, она заранее готовила себя к расправе, что последует за свершившейся местью… Но чтобы кончилось так!

А Халльгриму она казалась ещё краше прежнего, другое дело, что он не собирался говорить об этом вслух. И теперь он знал, для чего родился на свет. Для того, чтобы когда-нибудь покрыть эти волосы свадебным платком. И дождаться от неё сына. Такого же рыжего, как она сама. Как Рунольв…

А за плечом Вигдис стоял Видга. И держал в руке отнятый у неё нож. И никто не придумал бы для неё казни достойнее, чем он… Но Халльгрим едва его замечал.

– Вот только придётся всё-таки тебя запереть, – сказал он пленнице. – А то ещё перережешь нас всех.

И воины засмеялись, хотя многим сразу стало казаться, что этакое благородство не должно было довести до добра.

Ближе к празднику Йоль, после которого день принимается расти, Халльгрим начал садиться, а потом и вставать. И вот наконец Видга впервые вывел его во двор, разрешил постоять немного на вольном воздухе, в бледных солнечных лучах, светивших всё-таки ярче очага.

Видга показал ему крепкую бревенчатую клеть, стоявшую отдельно:

– Вон там Вигдис сидит…

– А не холодно ей? – спросил Халльгрим. И, наверное, как-то странно спросил, потому что сын посмотрел на него с удивлением.

И ответил:

– Как раз! Ас-стейнн-ки таскает ей еду, и они разговаривают. Вигдис ей всё рассказывает, какой великий хёвдинг был Рунольв, и Ас-стейнн-ки её слушает. А я сторожу, чтобы эта Рунольвдоттир не выскочила и не убежала!

Халльгрим подумал о том, что не окажется первым, кто женится на дочери врага… И дал Видге увести себя в дом.

Женщины поставили пиво для праздника Йоль. Согласно обычаю – на сто сорок горшков! По тому, хорошее ли получится пиво, станут судить о благосклонности богов. А потом запьют им священное мясо коня, которое всегда готовят для жертвенных пиров…

Вот в такое время, в сырую метельную ночь, и пропала рыжая Вигдис.

Звениславка и Видга обнаружили это прежде всех других. Тяжёлый засов, запиравший клеть снаружи, был поднят; уж как она ухитрилась с ним справиться, можно было узнать только у неё одной. И вместе с Вигдис пропал серый конь, наследство Рунольва. Следы копыт вели на лёд застывшей бухты и дальше за сваи – могучий конь перескочил через них без большого труда. Когда это увидели, многие припомнили конский топот, и впрямь будто бы послышавшийся в ночи. Хельги, запоздало схватившись, пошёл проверить, на месте ли копьё Гадюка и меч Разлучник, которые он повесил над своей постелью. Он не удивился бы, если бы исчезли и они. Но меч и копьё оказались нетронуты.

– Рыжая ведьма! – сказал Хельги. – Если бы она сюда забралась, уж точно прирезала бы и Халльгрима, и меня. Умереть спящим!

Не нашли только нож, который она принесла с собой в Морской Дом. Этот нож Видга воткнул в стену конюшни, возле стойла серого жеребца. Там, должно быть, Вигдис его и взяла…

Люди шумели, обсуждая случившееся. Халльгрим хёвдинг молча взял лыжи и отправился на лёд – посмотреть, в какую сторону уходили следы. Видга хотел было его остановить, но Халльгрим ему даже не ответил. Метель, притихшая было, поднималась снова, и мокрый снег валил плотной стеной, залепляя глаза. Во главе десятка людей Халльгрим выбрался из бухты и пошёл по следам.

И довольно скоро следы привели их к большой полынье, из которой валил пар, и ветер нёс его прочь. Снежные хлопья падали в полынью и, набухая, плавали в чёрной воде.

Полынью обошли, но на другой стороне следов видно не было. Могло быть и так, что их просто замело. Но могло быть и иначе. Халльгрим остановился у кромки льда и велел спустить в полынью якорь на длинной верёвке. Это было сделано, но так и не удалось зацепить ни Вигдис, ни коня. Тогда Халльгриму показалось, что по дну шарили не очень старательно, и он взялся за дело сам.

– Раны откроются, – сказал ему Видга. Халльгрим промолчал и на этот раз. Никогда он не был особенно разговорчив.

А потом наступил самый короткий день в году, и было съедено мясо коня и выпито пиво. Люди разложили на дворе костры, плясали и веселились, кто как умел. Один Халльгрим просидел сиднем все три дня, вертя в руках полупустой рог. Малыш Скегги хотел было сказать при нём только что сложенную хвалебную песнь о битве с Рунольвом. Но не посмел – и сказал её только Ас-стейнн-ки. И та одобрила, хотя поняла не более чем наполовину.

А когда его спрашивали, отчего невесел, Халльгрим отвечал односложно: раны, мол, не все ещё затянулись, болят.