Читать книгу Без ума от диско - Мария Серрадо - Страница 3

Пробежав метров двадцать семь в попытках успеть влезть в закрывающиеся двери, я почувствовала, что сердце готово разорваться, и пришлось сесть на скамейку, чтобы восстановить дыхание. Если бы у автобуса был водитель, он, может быть, увидел бы меня и подождал, а с этой автоматикой одни беды. Придется пройти пешком четыре километра по самому нелюбимому району. Нелюбимому, потому что по выходным здесь вечно собираются люди, ходят по дешевым барам, клубам и другим противным местам, где играет плохая музыка и воняет спиртным.

Пройдя меньше километра, я вытащила из кармана пакетик с таблетками и высыпала остатки на ладонь. Я совершенно не помнила, чем они отличаются друг от друга – а у меня было две зеленые капсулы, три белые таблетки с буквой L, а также горсть розоватого порошка, по запаху напоминающего сахарную пудру с ароматизатором персика. Проглотив все вместе, я закашлялась, потому что запить было нечем, и порошок комками облепил язык.

Вовремя пришло осознание большой проблемы: мои запасы были на исходе. Если верить карте, ближайший киоск с лекарствами должен быть за углом, но судя по тому, как всего лишь за пару месяцев здесь все изменилось, и старые заведения сменились новыми, несчастную коробку фармацевта уже могли оттеснить в соседний район.

Но ура, киоск был на месте, и осталось только отстоять очередь из шести человек. Стоя на пустой улице (не считая этих бедолаг), я ощутила фантомный холод, будто на меня дул настоящий ветер – недостаток препаратов иногда начинает сводить с ума.

Рядом послышался знакомый голос, и это уже было странно. У меня немного знакомых голосов, и никогда бы не думала, что один из них может прозвучать здесь.

– Что значит нет? Я вижу эти коробки у тебя за спиной! Не надо мне втирать, что все закончилось!

Я узнала эту черную куртку. Либо недостаток препаратов правда начинает сводить с ума, либо все это действительно происходит. Лицо продавца – невзрачного мужчины средних лет с залысиной, слишком карикатурного, чтобы быть настоящим – скривилось в страхе. Я любила страх на чужих лицах, и сделала несколько шагов в сторону, чтобы было лучше видно. Через пару секунд его туша уже вылезала из двери. Ярон держал его за воротник обеими руками и тащил на улицу, а дядька упирался ногами в порог и орал, дико орал «Спасите! Помогите ради бога!». Меня переполняло чувство, которое интеллигенты называют Schadenfreude, а по-простому – злорадство где-то на границе с приятным волнением. А потом меня разобрал смех, так громко, что обернулась вся компания, которая до сего момента пристально наблюдала за стычкой. Я поняла, как глупо выгляжу: спортивные штаны «адидас» с классическими белыми полосками, поношенные кроссовки той же марки, черная ветровка и смеющиеся красные губы – и все это вместе почти два метра ростом, возвышается над всеми, как столб. Только мой пепельный блонд, который я быстро надела перед выходом, придавал каплю стиля этому луку.

– Отлично выглядишь! – крикнул Ярон, пиная ногой в живот продавца, который уже лежал на полу.

Помогите ради бога!

– Не поможешь? – крикнул он, зайдя в ларек и открывая одну из коробок.

– Ну, хорошо. – Я подошла к ноющему работнику месяца и ударила его ногой по почкам.

Спасите!

– Нашел, вот оно. – Ярон вытащил розовые пакеты из коробки и уронил картонку на пол. – Бери, что надо, пока копы не подъехали.

Он вышел, а я зашла в ларек и начала рыскать в поисках нужных таблеток, хотя я никогда не знала, какие мне нужны – просто брала то, что предлагали. Какой-то парень попытался составить мне компанию, но Ярон резко отпихнул его локтем со словами «в порядке очереди».

Я набила карманы штанов блистерами со знакомым транквилизатором и накидала пакетов с разными штуками, которым не знала названия, в сумку. Выходя, я увидела, как тело продавца рассыпалось на зелено-голубые квадраты, как фрагменты лего.

– Я так и думал, – сказал Ярон, застегивая куртку.

– Наверху уже проверяют наши лица.

– Ничего они не проверяют. – Он повертел в руке крохотный предмет красного цвета, похожий на гибрид мини-фонаря и присоски, и спрятал в кармане. – Наш друг в машинном раю со стертой картой. Но это секрет, никому не говори.

Я молча смотрела на людей, жадно набросившихся на остатки товаров. Зеленоватый свет фонаря придавал их лицам отстраненно-мертвый оттенок.

– Они нас не вспомнят, – уверил меня Ярон.

– А можешь и со мной это сделать? Чтобы я тебя не вспомнила.

– Нет. Я еще не успел сделать тебе гадость. Выпьем?

– Нет, спасибо. Я спешу. Я вообще случайно здесь оказалась. Забудь. Ты меня не видел.

– Ты просто богиня иронии. Ну же, сделай исключение. Сегодня тридцать первое, у нас выходной, твои великие дела подождут. Благодаря мне у тебя есть запас лекарств от жизни без преследований со стороны стражей порядка. Давай, каких-то полчаса, и в ближайший год я не буду доставать.

Я представила себе, как захожу в одно из шумных заведений с плохой музыкой, сползаю там со стула, как желе, и валяюсь на полу, содрогающемся от громких басов. Меня затошнило. Я облизала губы так, что съела бо́льшую часть помады.

* * *

Я сразу сказала, что не могу слушать рок-музыку, но это никого не волновало: она грохотала так, что казалось, будто конец света начался раньше срока, а мой переключатель как всегда барахлил.

На экране Ярона высветился обратный отсчет. Снова эти красные цифры, показывающие, сколько нам осталось до часа Х.

– Давно надо отключить. Поставил на ежедневное напоминание, когда еще верил во всю эту херню. – Ярон выключил экран и положил голову на сложенные на барной стойке руки.

– А теперь не веришь? – Я наконец снизила вокруг нас внешний звук, покрутив датчик на экране.

– Не-а. Ничего не будет. Никакого астероида. Забудь.

Давно уже не слышала версии, что «ничего не будет». Все те же пятнадцать лет назад в сеть просочилась информация о том, что к Земле летит – о боже – астероид, сложное название которого мне так и не удалось запомнить, но я и не особенно старалась. А потом высшему начальству пришлось все признать. И «эксперты» из уже закрытых космических агентств, которые десятилетиями пиарили несуществующие разработки и снимали в кинопавильонах полеты в космос, все подтвердили. Через тридцать три года и три месяца будет Биг Бада Бум, и все наши проблемы отпадут. Только вот тридцать три года – это фиаско, потому что задолбаешься ждать. А теперь он говорит, что ничего не будет. Какая неслыханная дерзость! – прозвенел мой комический внутренний голос.

– Но есть доказательства.

– Не верь всему, что слышишь – это ты сама мне сказала. А теперь тупишь. Любые доказательства можно сфабриковать. Что-то когда-то кем-то было доказано, а мы верим, вопросов не задаем. Вот серьезно? Нам показали какие-то фото, какие-то графики с траекториями, которые никто не понял. Прикидываешь, сколько осталось людей с IQ выше сотни?

– Уж больше, чем со здоровым сердцем.

– Мм… Очко в твою пользу. У меня порок второй степени, ты же в курсе?

– Не знала.

– Ну, теперь я не так уж удивлен. Не знаю – это твой универсальный ответ на любой вопрос. Ты долго сидела на нарко-синтетике? Замечаю, что у людей, которые изрядно прожгли ей мозги, напрочь отсутствует любопытство.

Бармен поставил перед нами кувшин с жидкостью медного цвета и два пластиковых стаканчика, хотя я ничего не заказывала. Я отвернулась и сделала вид, что застегиваю сумку.

– Ладно, ладно. Не принимай всерьез.

Я лениво повернулась к нему. Мне казалось, что все на нас смотрят. Возможно, из-за моей внешности. В этом месте я ощущала себя неуместным предметом интерьера. Я пробежалась глазами по стенам в поисках «хочудомой», но, к своему удивлению, их не нашла. Обычно, когда я не дома, они тут как тут.

– В общем, у меня был друг, его отец раньше работал в НАСА. Сказал, что ничего не будет.

– Почему веришь?

– Они были под NN2. Знаешь, как эта дрянь действует. Мы тогда все на ней сидели. Были времена… – Он сделал объемный глоток и опустил голову, она тут же утонула в синем свете, который лился откуда-то сверху. – А теперь все только ищут, что еще запретить.

– Допустим, конца света не будет…

– Не-а, – Ярон вновь наполнил стакан.

– Тогда что произойдет, когда отсчет дойдет до нуля?

Он уставился в стену измученным взглядом, будто ему было лень рассказывать, будто он уже много раз повторял все это.

– Ты проснешься по будильнику, придет сообщение, что твой контракт продлен. Ты встанешь и начнешь работать. Твой контракт бессрочный?

– Угадай.

– Ну вот. Ты не привилегированное сословие, ты еще не достаточно отработала, чтобы тебя сняли с крючка. А вся эта хрень с апокалипсисом – это для того, чтобы мы больше тратили. Долгосрочная экономия и накопительство не имеют смысла, когда жить осталось не так много. Восемнадцать лет – они пробегут быстро.

– Они будут тянуться, как столетия.

– Как столетия будут тянуться годы, которые начнутся потом. А ты будешь работать. А если не сможешь, то тебя переработают в электричество, и ты продолжишь работать в проводах. – Он усмехнулся.

У меня затряслись руки. Снова это, ужасно надоело. Я теряла последний заряд спокойствия и скатывалась в черную дыру, снова.

– Я работаю у нас пятнадцать лет. Ты это понимаешь?

И снова за мной закрываются двери в здании-конусе, и я прикладываю палец к сенсору, подписывая контракт, начиная новую жизнь, и мне снова шестнадцать, на мне линзы, и я вижу Симона. Он был первым, кого я по-настоящему увидела; должно быть, поэтому не могу заставить себя думать о нем плохо. Меня взяли работать в компанию, там я стала частью коллектива. А если я часть команды, значит, еще кто-то знает, что я существую.

– А я работаю девять. Тебе кажется, что значительно меньше? По ощущениям как пятнадцать, поверь.

Я катилась куда-то вниз. Показалось, что даже со стула я падаю.

– Ты не знаешь моих ощущений.

Моему воображению предстала картина того, как я выполняю задания еще десятки лет. Я положила локти на стол и сделала нескольких глубоких вдохов, пытаясь не впустить панику в голову. Я видела, как мои кисти трясутся, слышала, как кольцо на мизинце стучит о стеклянную стойку. Мне показалось, что у меня украли что-то ценное, и я не имею понятия, как это вернуть. Все, что я могу – это сидеть здесь, в душном помещении ободранного рокерского бара, у стойки, вокруг которой развешаны постеры групп, участники которых давно лежали в земле. Я повернулась и поймала взгляд Иэна Кертиса, отпечатанный на выцветшей бумаге. Он был мертв и не понимал, насколько должен быть счастлив. Когда-то можно было просто повеситься на бельевых веревках – и все, ты свободен от всех проблем. Тебе никогда не придется работать, никогда больше не нужно будет себя жалеть. На самом деле, я тоже знала, что такое счастье: счастье – это проходить мимо аптеки, зная, что тебе там ничего не нужно. Но, увы, со мной это было лишь однажды.

– Ты говоришь, что я буду работать. Будто тебе самому не придется.

– Не-а. Я куплю себе исчезновение на черном рынке. Или придумаю что-то получше.

Я засмеялась так громко, что на нас обернулась дюжина человек.

– Что? – Ярон посмотрел на меня с долей изумления.

– Тебе никогда на него не накопить. Только если будешь работать три жизни подряд. Забудь.

– Я узнал…

– Все, что ты узнал, – перебила я его, – ложь и провокация. Даже не начинай.

– Как хочешь, – произнес он, убирая бутылку. Его уверенность заметно пошатнулась.

Я прекрасно знала, сколько стоило исчезновение на черном рынке. Когда я сумела выйти на подпольщиков в прошлом году, визит к продавцу чуть не стоил мне огромного штрафа. Мне все объяснили на пальцах, как работает и сколько стоит. На деле это всего лишь небольшой цифровой шифр. Один из них назвал это «молитва». Как и любой прочитанный текст, он автоматически записывается в облачной копии сознания и запускает там процесс полного уничтожения данных, а заодно ищет коды всех имеющихся копий и стирает данные в них. Как только ячейка опустошена, вирус дает сигнал о ликвидации носителя. Тогда чип тикает и останавливает деятельность мозга. Это не больно и довольно быстро, хотя и не мгновенно. Процесс длится в среднем девяносто три секунды, как мне объяснили. И стоит это больше, чем вы можете себе представить. Я ушла, сдерживая в себе беспомощные стоны и ругательства, потому что даже с моей зарплатой мне пришлось бы работать еще как минимум четырнадцать лет, чтобы это получить. Может, если бы я так не кормила своими деньгами элитные маркетплейсы, то меньше, но деньги за ненужные шмотки не вернешь. Впустую потраченная жизнь обмену и возврату не подлежит.

– Хорошо нашему боссу. – Видимо, мой коллега захотел перевести разговор в немного другое русло. – Еще годик, и он свободен.

– Он это заслужил.

– Ну-ну. Симон Тор стоял у истоков всего этого конвейера. Все-то он заслужил. Работает всего на пару месяцев дольше тебя. И все его индексы – тоже вранье. Все подделка. Он и дерьмового анекдота придумать не сможет. Гнилой кадр.

– Он мог не работать вовсе.

– Угу, изначально на это и надеялся, я уверен. Пока не понял, что те, кто выше в пищевой цепочке, его надули.

– Не знала, что он настолько тебе неприятен.

– Он урод.

– Ты его не знаешь.

– Он нравится только тебе. Но это потому что у вас давняя интрижка, да? Я не осуждаю. У него дома крутой интерьер, наверное?

Меня немного удивила его прямота.

– У него один минимализм.

Перед глазами промелькнула огромная гостиная его особняка на холме. Я вхожу, стуча каблуками по мраморному полу, мои длинные рукава в блестках описывают в воздухе рваные фигуры, когда я танцую под «Шарлин», которую Симон всегда считал моей любимой песней по понятной причине. Я придерживаю двумя пальцами бокал с белой кока-колой и улетаю далеко, дальше, чем вы можете себе представить. Когда это закончилось? Когда я была там в последний раз? Когда-то между отметками «давно» и «очень давно».

– Старая школа. Ясно…

– Это в прошлом. И я не поэтому его защищаю. Кто-то еще знает? – Я попыталась сделать так, чтобы выражение моего лица было идеально спокойным.

– Санни. Больше никто, насколько я осведомлен.

– Ты с ней общаешься?

– Редко. В прошлом году был на ее вечеринке. Она показала, где черпает вдохновение для работы. Я еле ноги унес. Такие люди нужны обществу. Смотришь на них и понимаешь, что ты не такой уж и псих. Тебе надо сходить. Мне кажется, ты из тех, кто получает удовольствие от, так сказать, хорошо прописанного садизма.

Шрамы на руке начали жечь, и я подтянула рукав куртки.

– Я не пойду.

– Мне кажется, в психопатах есть толк. Среди наших подопытных их полно. Например…

– Не хочу о работе, – перебила я.

– Да не проблема. Кстати, тебе не показалось, что она сегодня странно себя вела?

Кроме того, что она лежала на полу в туалете, запрокинув голову с пустыми глазами так, что должна была увидеть обратную сторону этого мира, – нет, не показалось.

– Не обратила внимания.

Я осмотрела зал (делала это каждые четыре с половиной минуты), чтобы вновь оценить обстановку, так сказать, актуализировать данные. Народу было много, почти все одеты в рокерское ретро, причем некоторым совершенно не идет. На меня уже никто не смотрел, но не оставляло ощущение, что мне здесь не рады.

– Странные вещи открываются. Вот я работаю с тобой девять лет, а не разговаривал ни разу. Ты с кем-то из наших общаешься?

– Нет желания.

У Ярона на дне стакана еще оставался напиток, названия которого я не знала. Я подозвала бармена и заказала себе солевой раствор.

– Знаешь, я видел, как люди заливали в себя бензин, и это не казалось мне такой уж дикостью. Но вот это… – он посмотрел на изящный бокал с прозрачной жидкостью, – то еще извращение.

– За обезболивающие! – предложила я.

– Аминь, – сказал он и прикончил свою порцию. – Вот скажи, каково это жить с индексом фантазии девяносто семь? Учитывая, что средний сейчас тридцать… – Он задумался.

– Тридцать четыре. Как живется? Да нормально. Альтернатив не знаю, сравнить не могу. А какой у тебя индекс, если не секрет?

– Это написано в моем файле, у тебя есть доступ.

– Я не читала.

– Ну, конечно. Восемьдесят один.

– Ну ты и лох.

Он засмеялся так, что на глазах выступили слезы. Лучи света от включившихся где-то сбоку ламп выхватили его голову из относительной темноты, и я заметила зачатки седины на его русых висках. Седеть ему было рано.

– Тебе же тридцать п…пять? – спросила я и почувствовала себя идиоткой из-за корявого произношения цифры.

– Мне тридцать шесть с половиной. А тебе двадцать четыре с хвостиком, верно?

– Смейся дальше.

Он снова засмеялся, будто по команде, и достал откуда-то бутылку, чтобы дальше пить прямо из горла.

Может быть, врет насчет возраста. Это легко проверить, но мне никогда не было интересно, поэтому я просто отсчитала от того момента, когда Симон взял его на работу и сказал, что ему «чуть больше двадцати пяти». Вероятно, он округлил, и из-за этого я считала неправильно. Сама я округлять не могу. И да, возможно, насчет любопытства он в чем-то прав.

– Мне пора. Останешься здесь или у тебя тур по всем барам района? – спросила я.

– Надо работать. Важный проект.

– Сегодня тридцать первое. До конца выходного еще – я посмотрела на часы – семь часов сорок восемь минут. Не верю, что ты будешь усердно трудиться. Или работать – для тебя это порошком закинуться?

На его лице появилась таинственная улыбка и тут же исчезла.

– На неделе у меня не будет возможности заняться оставшимися сюжетами. Я буду занят другим, кое-чем поважнее.

– Чем же?

– Тебе же не интересно. И все равно это секрет, – сказал он, застегивая куртку. – Хочешь помочь в написании сценки?

– Задания не выполняются в паре. Это правило.

– Ну да. – Он усмехнулся и посмотрел на меня будто свысока. – Какие мы законопослушные.

– Мне не нужно работать с тобой в паре. Я хочу не этого.

– Мм, и чего же ты желаешь?

– Чтобы все было, как раньше. Чтобы мы с тобой не общались. Никогда.

Я взяла с соседнего стула сумку и направилась к выходу, не оборачиваясь на ослепительные огни, появившиеся из только что родившихся на потолке ламп. А потом они исчезли, будто я распылила вокруг себя аэрозоль с холодной пустотой.

– Эй! – Он догнал меня и схватил за плечо. Я моментально вывернулась. – Мои дела подождут. У меня идея. Пойдем смотреть на драконов.

Я молчала. Мы стояли у входа, и на улицу просачивался дым. Воздух менял свои свойства, и в голову заползали неправильные мысли.

– Ладно.

* * *

Два дракона сидели в клетках в шестнадцати метрах от нас. Не уверена, что вы имеете понятие о размерах среднестатистического дракона, как и я сама, в принципе. Но внизу перед клетками есть вывеска, и там голубым по черному написано – среднестатистический дракон. Еще у нас были среднестатистические олени, белуги, орлы и много кто еще – для тех, кто уже не помнил, как выглядят животные. Мы не живем в романе про Рика Декарда[2], так что домашних нам никто не сделает. Зоопарк открыт три часа в сутки, но драконы стоят отдельно. И это не голограммы, а огромные машины, которые жрут электричество.

– Как настоящие.

– Дааа… Вот это реализм.

Мы сели на скамейку, сделанную из поваленной на бок старой телефонной будки. Больше никого вокруг не было. Неподалеку стояла такая же будка – на вид нерабочая и заброшенная, с граффити на стеклах.

– Я бы завел себе такого дома. Уменьшенную версию. У тебя были животные раньше? Ну, до всего.

– У нас была собака.

– И что с ней стало?

– Она упакована.

– В смысле?

– В коробку. А коробка в земле.

Все, кто у меня был, были упакованы в коробки и лежали в земле.

Внимание. Район переходит в режим энергосбережения.

Все фонари разом погасли, и мы остались в кромешной тьме. Минуты три мы просидели молча.

– Мне долгое время казалось, что мы машины. Новая модель, созданная специально для выполнения нашей работы. А эмоциями мы наделены потому, что так мы лучше ее выполняем. Вообще весь Город населен исключительно машинами. А все люди давно погибли.

– Я спрашивала про это у Симона. Он сказал, что у машины не может так болеть спина.

Он рассмеялся.

– Какая фантастическая ирония.

Показалось, будто мне на голову падают капли дождя. Будто кто-то накрывает меня одеялами, одним, потом вторым сверху, третьим, пока от меня не остается всего лишь слабозаметная выпуклость на ровной одеяльной поверхности.

– Возможно, он лукавит. По идее, так все имеет смысл: замена деталей, бессмертие, и покупная смерть работает, потому что код каким-то образом сбивает нашу узко специализированную систему. Меня тоже беспокоил этот вопрос когда-то. Теперь как-то все равно. Думаю, мы никогда не узнаем.

– Думаешь, удобнее считать себя человеком?

– Конечно. Это тебя возвышает. Человек же имеет право на всех смотреть свысока. Но я, наверное, машины люблю больше, – сказала я.

– Проблема машин в том, что они легко замещаются. Стоит лишь немного надавить, и они уже вытеснены из мыслей. А человека так просто не выкинешь из головы.

– Люди тоже быстро забываются. Посмотри по сторонам, – продолжила я, – все эти среднестатистические человечки с фантазией тридцать четыре, тебе они кажутся живыми? Иногда я вижу их на улице, и они такие…серые, неприметные, без индивидуальности. Мне сложно поверить, что там есть нечто большее, чем базовая программа. Они проходят мимо и, наверное, то же самое думают обо мне.

– Смотря на тебя, невозможно так думать. И ты разве часто бываешь на улице?

– Хожу за таблетками.

– Вот и доказательство. Ты просто не в курсе, где искать не серых. А я знаю места.

– Я в такие места не хожу и ходить не буду.

– Ты только что была в одном из них.

– В качестве исключения!

– Не обязательно кричать, – еле слышно прошептал он.

Я замолкла и снова уставилась в темноту. Совершенно ничего не было видно, и уже казалось, что Ярон тихо ушел, оставив меня одну с моими исключениями.

– Не устали глаза от темноты?

Нет, не ушел.

– Я два года прожила без зрения. Не может быть, что ты не в курсе.

– Помню, как ты пришла на нашу вечеринку под руку с боссом и просидела все представление в черных очках. Но я думал, что так ты просто выражаешь всем нам свое презрение.

Да, на меня снова их напялили. Но на этот раз это были очки Гуччи. По крайней мере, меня в этом уверил продавец.

– Для этого мне очки не нужны. И знаешь, когда мне вернули зрение, я не была особенно рада здесь что-то видеть. Все одно и то же. Вслепую даже лучше.

Я вспомнила день, когда истек срок моего наказания, и я увидела сразу все костюмы, купленные мной в интернете вслепую за два года. Такой контраст чуть не свел меня с ума, думала, у меня начнет гореть мозг, как от порции ядреной кислоты.

На самом деле, не могу сказать, что мне было так уж сложно без зрения, учитывая то, как я жила до моих инновационных линз. И если все сложить, то слепой я прожила не два года, а девятнадцать лет. А эта цифра еще страшнее, чем пятнадцать, несмотря на то, что она не круглая.

Внимание. Поэтапный выход из режима энергосбережения.

Первыми загорелись драконы – глубоким красным светом, что на фоне полной темноты вокруг выглядело невероятно. Они задвигали огромными крыльями, разносящими вокруг контрастное сияние, и глухо заревели. Отблески сделали мои глаза алыми, поглотив слабую голубизну линз.

– Скучаешь по солнцу?

– Иногда.

А я, несмотря на всю эту фигню со светобоязнью, зрением и тем, что солнце я-то практически и не видела, скучала по нему, как мне казалось, больше всех в Городе.

– Лет шесть назад мы с друзьями хотели сделать что-то вроде диверсии. Заставить весь Город сразу перейти в режим энергосбережения. Чтобы стало темно совсем, везде. И неизвестно, когда бы все починили.

– В офисах компании по электроснабжению автономные генераторы, их бы вам вывести из строя не удалось, так что, думаю, починили бы все довольно быстро. Но эффект мог быть весьма забавным. Я бы на это посмотрела. Вернее, послушала. Ты сказал «хотели». Хотели, но не сделали.

– Да так, не выгорело.

– Жаль. Слушай, а ты давно пользуешься той штукой, которая стирает данные?

– Пару месяцев всего. А что, хочешь такую же?

– Нет.

А я бы не отказалась.

– У меня есть и другие. Это кое-кто из моих друзей делает, хорошо на этом зарабатывает. Только никому не говори. Я вообще не должен об этом рассказывать, но вот, пожалуйста. Скоро все секреты разболтаю.

– А у меня как раз просыпается любопытство. Ты же наврал по поводу астероида, ну, что его нет?

– Не совсем. Про мужика из НАСА я не врал. Но подтвердить, что он говорил правду, невозможно. Ты же на самом деле никогда не знаешь, как эти вещества подействуют. Сейчас у многих есть желание нас запутать. Другие мне говорили, что все будет, но намного раньше, и реальную дату никто нам не скажет – это резко повлияет на экономический баланс. То, что нам известно – в любом случае дезинформация, только до сих пор не понятно, где искать правду.

– Знаешь, раньше всерьез считали, будто человечество осваивает космос. Жаль, что все оказалось очередным фарсом. Хотя есть шанс, что я с другой планеты, и в последний момент мои сородичи сами прилетят за мной. Но это не точно.

– Что ж, если это случится, зови. Я щедро заплачу за билет в любое другое место. Хотя не судьба, да? Место-то занято.

– В смысле?

– Как там его зовут, Джулиан?

– Юлиан.

Действительно. Как я могла забыть.

– Оу, с таким именем интересно жить. А ты уверена, что он не играет за другую команду?

– Он играет за мою команду. За нас не переживай.

– А почему с тобой никогда не приходил? А он точно существует?

– Просто мы не любим сборищ.

– Жалкий банкет на четверых – тоже мне сборище. И новое лицо нам бы не помешало.

– Может, в следующий раз.

– А он точно сейчас не позвонит и не начнет орать и спрашивать, где ты? И не примчится сюда, размахивая пистолетом? Иначе мне надо подготовиться и размять руки: во второй раз за ночь придется использовать грубую силу.

– Размахивая пистолетом, ха. Если только расческой. Нет, не приедет, его пока никуда не выпускают. Он в больнице, но все будет нормально.

– Ничего серьезного, я надеюсь.

Я вспомнила его холодное тело на полу спальни и электрическую веревку у себя в руке. Она дико жгла мне ладонь, но я все равно не отпускала.

– Пустяки, – сказала я.

– Это очень… – Ярон опустил голову и резко согнулся. Я услышала сдавленный стон, похожий на тот, который душила моя подушка, когда я просыпалась с защемлением нерва.

– Одну секунду. Все в… порядке. Лучше не спрашивай. – Он достал из кармана блистер, вынул пару таблеток и разжевал их, но морщины боли на лбу и не думали разглаживаться.

– Где? – спросила я, заметив, что морщины боли появились и на моем лице, хотя больно мне не было.

– Где-то между сердцем и позвоночником. Сейчас пройдет. Это, должно быть, от стресса.

– По тебе не скажешь, что ты особенно нервничаешь.

– А по тебе не скажешь, что ты чем-то недовольна. – Его дыхание постепенно выравнивалось. – Знаешь, что по результатам ежедневных опросников ты самый счастливый человек в Городе? Тебе даже хотели предложить сняться для рекламного щита «Гордость перед лицом неизбежности» и обратным отсчетом, но Симон запретил лезть к тебе с этим, и их развернули.

– Это нелепо.

– Спроси у Симона, он подтвердит.

Ярон наконец-то выпрямил спину, но на лице у него отпечаталась усталость, какая-то мученическая изможденность.

– Спрошу завтра. Запишу себе в напоминания. – Я уже хотела включать экран, как он вставил очередную шутку:

– Фантазия девяносто семь, а память, наверное, тройка.

– Да пошел ты.

Но экран я включать не стала. У меня было не так много других планов, чтобы я могла про это забыть.

– Сколько осталось времени?

– Пять часов пятьдесят две минуты, – произнесла я, и ни одна «п» не застряла у меня в горле.

– Пойдем, еще кое-что покажу. Это здесь, неподалеку. Пять минут.

А теперь перебор, и у меня в ушах неприятно звынкнуло, так что мне пришлось на секунду зажмуриться и потрясти головой. Коллега странно на меня посмотрел, и я вкратце объяснила проблему. Реакция его была сдержанной: он только с сочувствием покачал головой и сказал, что постарается быть внимательнее к тому, что говорит.

Мы прошли мимо нескольких многоэтажек и оказались в непривычно темном переулке. Из-за фильтров невозможно было понять, в скольких окнах горел свет: все они были темные и сливались с серостью бетона. Все фонари, кроме одного, были неисправны, и уже это было странно: обычно их быстро чинили или заменяли. Из одного переулка мы вышли к другому, еще более темному и совсем узкому, так что мы с трудом могли пройти, не задевая стены. Свет едва доходил туда от перпендикулярной улицы – очень специфический свет в конце туннеля.

– Все, пришли. Мы на самой узкой улице Города.

Ярон достал еще какое-то устройство, которое я не могла рассмотреть, и нажал на кнопку. Ничего не произошло.

– Ты многих сюда приводишь? Здесь же и режешь? А с трупами что делаешь?

– Дай мне минуту.

Я достала жевательную резинку и начала глотать ставшую клубничной слюну. Подняв голову вверх, я увидела крохотный кусочек неизменно черного неба. Пять тысяч четыреста шестьдесят восьмой день ночи был таким же черным, как и все предыдущие.

– Надеюсь, ты там чинишь мою карму.

– Здесь раньше было освещение, до того, как эти два дома придвинули так плотно друг к другу. И произошло небольшое замыкание…

Он что-то подкрутил и снова нажал на кнопку. Я закрыла глаза рукой из-за такого резкого скачка яркости. Стена перед нами загорелась множествам маленьких люминесцентных ламп. Или это были несколько длинных ламп, расположенные параллельно друг другу? Но я никогда не видела, чтобы одна лампа при мигании меняла цвет, а сейчас передо мной настоящий калейдоскоп.

– Всего четыре лампы по пятьдесят сантиметров, давно отключены, но не сломаны, так что можно включить при желании. Я обклеил их цветным скотчем – по четыре сантиметра на каждый цвет, который был. Если немного поиграть с электросетью, то легко достичь эффекта мигания.

Мои глаза бегали от одного конца ламп к другому без остановки.

– По-моему, создается эффект стробоскопа. Знаешь, как в диско.

– Мм…

– Нужен аккомпанемент. Давай что-нибудь включу.

– Я не выношу рок. Рок-н-ролл тоже. По правде, я уже очень давно слушаю одни и те же диско-хиты и звуки леса, каждый день. А вообще синти-поп восьмидесятых – это лекарство не хуже таблеток.

– Сейчас восемьдесят четвертый.

– Я о прошлых восьмидесятых, ты это понял, не притворяйся.

Одна тысяча девятьсот восемьдесят четвертый год. Группа Deep Purple воссоединилась в своем классическом составе. Стинг получил Грэмми за Every Breath You Take. Eurythmics стали «лучшим новым артистом» на MTV. A-ha выпустили «Take on me», Foreigner – «I Want to Know What Love Is», Scorpions – «Still Loving You», Queen – «I Want To Break Free», Modern Talking – «You're My Heart, You're My Soul».

Две тысячи восемьдесят четвертый год: новой музыки не было уже больше четырех лет, я случайно удалила свой плейлист, нажав не туда из-за полной дезориентации после персикового порошка, а сегодня меня чуть не стошнило на корпоративе – спасибо королю рок-н-ролла.

– Тогда выбор очевиден: Элвис, – предложил Ярон, странным способом прочитав мои мысли.

– Только не говори, что это ты заказывал.

– А что?

Я слегка пихнула его локтем.

– Все-таки у тебя очень стереотипное мышление и сильно упрощенное представление о роке. Ты тоже постоянно его слушаешь. И вообще он везде.

Мне снова вспомнились звонки Санни и наши вылазки в клубы, где играл дарквэйв, да так, что я сидела, закрыв уши, пока она на повышенных тонах разбиралась с какими-то типами в кожаных куртках. Потом она в бешенстве пробегала мимо и вылетала на улицу, будто вообще забыв о том, что брала меня с собой, а я продолжала сидеть, согнувшись и не зная, как пошевелиться, словно эти звуковые волны каким-то странным способом воздействовали на мой организм, приводя его к коллапсу. Я пыталась просчитать, насколько велика вероятность, что мне снова станет плохо. Я пыталась вспомнить, когда это было и о чем мы говорили, что было до этого и после, но голову снова заполнила пустая чернота.

– Я бы предпочла тишину.

Просто один из многих отпечатанных образов без контекста, которые хранились в памяти, не рассортированные и с измененными именами.

– Прекраснее музыки только тишина. Так сказал один очень умный парень.

– Ты серьезно хочешь купить смерть? – спросила я.

Какое-то время мы оба молчали.

– Нет. Это так, баловство. Выяснилось, что я прослушал еще не всю историю рока, так что нет, я эту затею бросил. А ты?

Я представила себе, как погружаюсь в кромешную тьму. Исчезает воздух, но мне уже не нужно дышать. Пространство очищается, становится стерильным, а затем беззвучно коллапсирует. Пропадают воспоминания, одно за другим, до самого последнего, и я забываю даже о том, как смотрела на солнечный диск в небе через тройные защитные очки за секунды то того, как его навсегда закрыл купол. Пропадают боль, одиночество и страх. Больше не нужно работать и приносить другим вред. И больше не нужно смотреть на стены, асфальт, экран с всплывающими заданиями, трубки вентиляции, серые лица прохожих, диван в форме губ, фонари и лампы, бесконечные лампы, медленно прожигающие мою испуганную душонку. И можно пофантазировать, как я навсегда покину свое тело и как свободная космическая единица улечу наблюдать за дальними уголками вселенной.

– Нет, – ответила я, – тоже не собираюсь. Думаешь, я оставлю вакантным место ведущего сценариста с моим окладом, чтобы на него взяли кого-то вроде тебя? Не смеши.

Я закрыла глаза и загадала желание. Когда я открыла их и огляделась, рядом уже никого не было.

– Эй? – осторожно позвала я.

В ответ тишина, только лампы еле слышно вибрировали, выбрасывая последний свет. Можно было хотя бы попрощаться.

Лампы погасли. Стало скучно, темно, странно. Теснота этой улицы прижимала меня к стенам и не давала уйти, так что мне пришлось сделать усилие, чтобы ослабить хватку и выбраться наружу.