Читать книгу Этажи. № 2 (6) июнь 2017 - Мария Шандалова - Страница 7

в Немало-Яицком автономном округе

оленеводы живут с открытыми окнами,

потому что, случись такая оказия,

комар в окно все равно не пролазит,

стесняется

ночи здесь удивительно теплые

немальцы спят на снегу с оленьими тёлками

шкуры рыхлят костяными тяпками

и на рогах как гамаки их растягивают

мягко так

случается, день не на шутку затягивается

немальцы латают пимы да малицы

чумы ломают да делают сызнова, де

не затеряться в окружающей их среде,

в которой

сидят немальцы со своими немалками

мошку гоняют немалыми палками,

глядят, как мальцы их, немало-яицкие

на бегу за ягель цепляются

маются

выходя до ветру, не забудь о хорее,

потому что олешек почти звереет,

а перед тем, как выкопать ямку,

гони его трехэтажным ямбом

все равно вернется

главком по китам у них – юнга Дудочкин,

бывалоча – свистнешь, а он уже туточки,

и, что характерно, мужик ни разу

китов не возил меньше двух баркасов,

полных

навалит их, значит, на берег горкой,

коты сбегаются, ныряют в ворвани,

и то сказать, – здесь коты такушшие,

что двух китов в одиночку кушают,

радуются

северное сияние перетекает в летнее

солнцестояние, и время движется петлями,

белые медведи к весне становятся бледными,

карибу прирастают оводами, слепнями

толстыми

сплетнями прирастают талые пустоши,

камнями, стлаником, гусями, судорожно

впитывая в себя вертолеты

шпаро, геологов, водку паленую

злющую

до Карибов далёко, как карибу до разума

а разум отказывает, если глазу

зацепиться не за что, кроме мхов да осок

да болот между сопок, где твой голосок

одинокий

передает разве варганчика дребезжание,

где тундра в травах натужно рожает

человека, и все подвиды его,

на южном берегу Северного Ледовитого

океана

Позабудь про блаженный уют.

Комары кахетинское пьют

из тебя, и с тобою пьянеют.

Да и сам ты, подобно Энею,

на печальное море глядишь,

и печальная треплется лента

на плече загорелого лета,

и в кармане твоем – гладь да тишь.

Зацелованный волнами пес

тебе верную службу принес

на зеленом подносе залива,

подошел, мокрый нос, как малину,

на ладони твои положил

и глазами спросил – Уезжаешь?

И тоска словно море большая…

– Понимаешь, дружок – это жизнь.

Защекоченный травами кот

тебе вечную верность несет

и к ногам опускает. А верность

поутру себя чувствует скверно

и не дышит. А ты эту мышь

на ладони положишь, подуешь,

обругаешь кота-обалдуя,

и обоих, живучих – простишь.

Снова лето к тебе подойдет,

улыбнется собака, и кот

как умеет, тебя пожалеет.

И волна на бегу ошалеет —

это – лета отчетливый вздох.

Бьется тонкая жилка в ключице,

если что-то теперь и случится —

ты уже ни к чему не готов.

Юркий зимородок синий

осторожной острогой

протыкающий корзину

частых веток над рекой

Красный зимородок храбрый

достающий из воды

растопыренные жабры

и колючие хвосты

Переплеск лазурных крылий

алой грудки пустячок

ты – тревожный красно-синий

проблесковый маячок

Ты комочек аметиста

в Посейдоновой браде

с тонкой рыбкой серебристой

на серебряном шесте

Наблюдающий сторожко

мирозданья тишину

над текучею дорожкой

убегающих минут

Сам себе богоугодный

смертоносной острогой

из вселенской непогоды

добывающий огонь

эта женщина, девочка, фея бумажной трухи,

что слагает стихи, невпопад свои прелести тратя,

и ложится под утро, устав от больной чепухи,

на кисельных полях тридевятой заветной тетради

занимается утро, скисает молочная взвесь

обливных облаков, под неспешного грома рулады,

и пребудет с тобою отныне, вовеки и днесь

изумительно-синее, в тонких прожилках прохлады

на плите заворчит молоко и затеет побег

обернется в цвета побежалости флюгер на спице —

это пятит привычную ношу старик-скарабей

и сажает на мокрую кочку – слегка охладиться

эх, калина-малина, лучок, сельдерей, пастернак, —

это стрелы в спине, это – слёзы вселенной в лопатках —

сорок строчек гороха – и лилии – по сторонам,

точно – лист из последней, еще не закрытой тетрадки

не похожая голосом на площадных горемык, —

то ли звезды в листве, то ли шепот в ответ – она слышит —

на затейливых скатах упрямым горохом гремит

скарабеева терема пирамидальная крыша

эта женщина… в листьях травы, и в траве языка

обитавшая долго, – под вечер, с холодной досадой

понимает внезапно: пернатую рифму искать —

что горох под периной, – ей некогда – да и не надо

Каштаны листья сбросили.

Бредет себе один

по осени, по осени

свободный гражданин.

Не венчана – не брошена,

спешит себе одна

красивая, хорошая

гражданская жена.

Светло и по-есенински,

среди родных осин,

в больничке алексеевской