Читать книгу Дар шаха - Мария Шенбрунн-Амор - Страница 6

Савелий и Мустафа обегали всю улицу, добежали даже до площади, но нигде уже не было ни души. Убийца успел скрыться. Александр попросил Савелия принести другой фонарь, а повара Мустафу послал в отделение назмие, за полицией. Сам же вернулся к телу, сел рядом, оперся локтями о колени, запустил руки в волосы и попытался взять себя в руки. Столько трупов он повидал, от Брусиловского прорыва и до больничных коридоров Решта, а оказалось – так и не привык. В горло поднялась тошнота, он не мог остановить дрожание папиросы в руке.

Наконец с адским грохотом, фырканьем лошадей, свистом кнута, окриками, с мотающимися на ходу фонарями примчалась полицейская бричка. Из нее, звеня эполетами и сверкая галунами, выпрыгнул начальник назмие с выпирающим брюхом и пышными усами. Следом выбрались трое заспанных и растерянных жандармов. Убийства в Тегеране редки, а уж убийство офицера в чине полковника и вовсе не слыханное происшествие.

Шевеля большими пальцами сцепленных за спиной рук, комиссар обошел вокруг распростертого тела, потом поднял грозный взгляд на широкоплечего, худого блондина в холщовой рубахе и просторных штанах. Сделал неизбежное умозаключение, расставил ноги и приказал жандармам:

– Арестовать убийцу!

Воронин растерянно огляделся. В первый момент он даже не понял, что следователь имеет в виду его. Мустафа прижал кулак к губам и прохрипел севшим голосом:

– Вой-вой-вой! Почтенный огаи-аджан, уважаемый дженаб а-доктор не убийца! Огаи-Воронин – врач его императорского величества Ахмада-шаха, да пребудет с ним мир и благословение Аллаха!

Усилием воли Александр собрался с мыслями.

– Салямун алейкум, уважаемый огаи-аджан. – Он хоть и путался нещадно в градациях персидского этикета, в этой ситуации предпочел отмерять вежливые обращения не щепотками, а охапками. Прижал правую руку к сердцу, поклонился: – Дженаб-а-комиссар, я друг покойного. Только что проводил его за ворота, дал ему вот этот фонарь, – кивок на потухший фонарь в стороне, – и вернулся в свой дом, когда услышал выстрелы. Я прибежал сюда в чем был и здесь обнаружил тело моего друга.

– Ваалейкум, – сурово ответствовал полицейский комиссар, покачиваясь с носка на пятку и с подозрением разглядывая странно одетого чужака. Еще раз бдительно оглядел место преступления и труп. Никакого другого подозреваемого он при этом не обнаружил, следовательно, не было причины запутывать достаточно ясное дело. Ткнул волосатым пальцем: – Сертип Туров был русский? И ты тоже русский!

Пронзил уличенного кафира всевидящим взором. После этого он склонил голову к плечу, готовый выслушать чистосердечное признание убийцы, практически пойманного с поличным.

– Извините, огаи-аджан, мы оба русские, потому что мы друзья. Были друзьями.

– А как вы это докажете? – скептически усмехнулся следователь, прекрасно знающий, что преступники всегда поначалу запираются.

– Мои слуги подтвердят, что мы только что вместе ужинали в моем доме. И зачем бы я стал убивать полковника? И как? Он застрелен, а у меня даже ружья нет и никогда не было!

– Хм! – Комиссар оглядел хитрого русского, потом вернулся к телу и некоторое время строго разглядывал его, видимо ожидая разъяснений от самой жертвы.

Доводы задержанного, отсутствие у него оружия, а главное, упоминание его должности все же дали расследованию новый ход. Один из жандармов был послан в ближайшие дома – опросить жителей. Другой страж закона принялся исследовать улицу при колеблющемся свете переносного фонаря. Третий продолжал сторожить Воронина, по-прежнему основного и единственного подозреваемого. Огаи-аджан тем временем напряженно надувал щеки и выпускал струю воздуха в густые усы. Некоторое время Воронин следил за работой детективной мысли, но скоро догадался, что, если сам не поможет следствию, вряд ли следствие поможет ему. Он указал под ноги комиссару:

– Огаи-аджан, вот стреляная гильза. Это от второго выстрела, сделанного в голову в упор. – Голос его дрогнул, но он овладел собой и продолжил: – Первый выстрел я слышал за пару минут до этого. Наверное, где-то на улице валяется вторая гильза.

По едва заметному кивку комиссара один из полицейских потрусил искать гильзу. Тем временем другой выловил из арыка какой-то предмет, оказавшийся серебряным газырем с казачьей черкески. Тут уж огаи-аджан проявил личное рвение и сообразительность: снял кокарду, отряхнул ее, бережно передал подчиненному, расправил усы, аккуратно поддернул свои красивые штаны с лампасами и присел над трупом. При свете трех фонарей вдумчиво изучил тело.

Туров лежал навзничь, правая рука была судорожно сжата вокруг эфеса шашки. Один выстрел, по-видимому, первый, ранил полковника в спину, второй был сделан в лицо. На фронте Воронину приходилось видеть такие ранения. Выстрел полностью разнес голову полковника. Но все шестнадцать газырей – узких пенальчиков для пороха, по восемь с каждой стороны груди – хоть и были залиты кровью, но оказались на своих местах, в кармашках на черкеске убитого. Вдобавок найденный в арыке газырь отличался от них и размером, и чеканкой. Зато с левой стороны груди сукно полковничьей черкески было порвано. Оттуда с мясом вырвали петлицу, в которой еще за ужином поблескивал орден святого Георгия. Александр попробовал подтолкнуть тяжеловесную мысль комиссара в правильном направлении:

– По всей видимости, полковник успел сорвать этот газырь с груди убийцы.

Комиссар крякнул, повертел в руке серебряный цилиндр:

– В таком случае эта штука принадлежит убийце, – произнес он веско и тут же взглянул на Воронина. Тот в ответ постарался выразить восхищение проницательностью комиссара.

– Вы совершенно верно это заметили. – Воронин указал на рваную дыру в полковничьем мундире: – В придачу убийца зачем-то сорвал с полковника орден святого Георгия.

– Откуда вы знаете, что там было? И почему вы решили, что это сделал убийца?

Видимо, из главного подозреваемого сметливый русский успел превратиться в помощника в расследовании. Александр поспешил укрепить свое положение:

– Уважаемый огаи-аджан, полковник Туров вышел от меня с орденом на груди, на этом самом месте. А спустя десять минут я обнаружил бездыханное тело и уже не отходил от него. Орден мог сорвать только убийца в момент убийства.

Комиссар встал, пригладил набриолиненные волосы, снова сложил руки за спиной и принялся качаться с носков на пятки, пока не нащупал верный путь для дальнейшего расследования:

– Орден был золотой, с драгоценными камнями?

– Нет. Он был золотого цвета, но из простой латуни. То, что его сорвали и унесли, очень странно. Убийца наверняка торопился, а все-таки задержался сорвать вещицу, которая не представляла для него никакой ценности.

– Значит, вы не знаете, зачем он это сделал? – Комиссар уличил его с видимым удовлетворением.

– Не знаю, уважаемый комиссар, – честно признался Воронин. При свете фонаря он заметил засохшую кровь на лезвии шашки. От волнения он разбавил свой плохой фарси хорошим французским: – Regardez, Monsieur le Commissaire! До второго выстрела полковник успел ранить своего убийцу. Казацкая шашка в умелых руках рубит прямо из ножен, запросто может жертву пополам развалить. Убийца должен быть серьезно ранен.

– Это еще надо проверить! – Комиссар потряс ладонями, явно захваченный врасплох скоропалительностью чужих заключений. – Возможно, это его собственная кровь.

– Конечно. – Воронин скрипнул зубами, но сдержался. – Конечно, убийца мог ранить полковника его собственной шашкой, а потом вложить эту шашку ему в руку. Чтобы это проверить, достаточно посмотреть, есть ли на теле убитого сабельная рана.

Усы и брови комиссара, которого подчиненные именовали огаи-Низами, попеременно отражали то понимание и легкое презрение, то замешательство и подозрение – в зависимости от того, говорил ли Воронин на понятном, но плохом фарси или на малодоступном комиссару, но беглом французском.

Воронин оглянулся:

– Глядите, вот следы!

Цепочка темных капель вела к арыку и там обрывалась.

– Дальше раненый пошел по воде канала, – предположил Воронин. Комиссар уже не спорил.

Они вернулись в переулок, но никаких других следов на месте убийства не обнаружили. К этому времени Воронин, Мустафа и полицейские с бричкой общими усилиями основательно истоптали землю вокруг тела. Зато вернулся полицейский, посланный собирать свидетельства соседей, и, почтительно дотянувшись до уха начальства, сделал некое донесение. Услышанное вновь пробудило в комиссаре бдительность, и он уставился на Воронина с подозрением:

– Соседи слышали, что убитый и убийца спорили между собой по-русски!

Воронин склонил голову в знак уважения к исключительной проницательности следователя.

– Вы совершенно правы: убийца должен был знать русский. Смотрите, на месте преступления вы нашли газырь и гильзы от казацкой берданки. По всей вероятности, это был казак. А почти все казаки бригады Турова, даже черкесы и персы, кто лучше, кто хуже говорят по-русски, поскольку у них русские офицеры и урядники.

Комиссар почесал в затылке.

– Аллах милосердный, но казаков-то не счесть! – Он сцепил руки на животе, повертел большими пальцами и недовольно спросил: – Почему я должен искать какого-то казака, когда я уже застал на месте убийства человека, говорящего по-русски?

Огаи-аджан явно заслуживал своей должности.

– Вы застали меня, потому что я был тем, кто послал за полицией и ждал вас здесь. – Комиссар по-прежнему колебался, и Александр добавил решающий довод в свое оправдание: – Неужели вы думаете, что его императорское величество, шаханшах-и Иран воджуд-и ала хазрат-и агдас-и хомайун, вверил бы свою драгоценную персону врачу, недостойному его доверия? Неужели вы подозреваете, что лейб-медик султана способен на преступление?

Официальный титул повелителя Персии заставил огаи-Низами моргнуть. Строго говоря, звания лейб-медика у Александра не имелось да и вообще никакой официальной позиции при дворе не было, но если это не волновало шаха, доверявшего свое драгоценное здоровье рядовому лекарю без званий и должностей, то Воронина не тревожило и подавно.

– Огаи-аджан, завтра с утра я обязан быть во дворце, у меня ежеутренний осмотр Ахмад-шаха. Его императорское величество ждет результаты анализов. – С каждым упоминанием шахиншаха следователь становился все уступчивее. Воронин приосанился и уже почти на равных предложил: – Но если я вам понадоблюсь, огаи-Низами, меня всегда можно найти дома. Или послать за мной моего слугу, если я окажусь во дворце. Моего друга убили, когда он выходил из моего дома, и для меня вопрос чести – помочь правосудию наказать виновного.

Огаи-аджан снова нахлобучил кокарду и вместо ответа рявкнул на своих помощников. Те бросились к трупу, неловко подняли его, переложили в прибывшую телегу. Уже погрузив зад в бричку, почтенный огаи-Низами спохватился, что убийца так и не найден. Он поднял руку с тремя растопыренными толстыми пальцами и строго сказал:

– Даю вам три дня. Три. Не найдется до тех пор убийца, будете убеждать судью, что это не вы.

Остаток ночи Александр провел без сна. Закинув руки под голову, валялся на тюфяке, разложенном на плоской крыше. Внизу, в саду, невозмутимо журчал фонтан, вокруг нагло звенели комары, над головой сияли и мигали бесчисленные звезды. В голову лезли глупые, неуместные мысли. Вспоминались времена Решта, их с Туровым совместные застолья, рассказы полковника о схватках с непокорными правительству полудикими кочевниками, о наступлении турецких подразделений на Каспий, которые бригада подавляла вместе с силами Деникина и британским корпусом генерал-майора Денстервиля. Как-то полковник в одиночку выехал из крепости навстречу вооруженным лезгинам и съехался с ними на равнине. Всадники долго стояли друг против друга, пока казаки из крепости держали лезгинов на мушках своих берданок. Время от времени далекие фигурки начинали бурно жестикулировать, и тогда Александр опасался, что кто-нибудь из солдат не выдержит и начнется пальба. И как же всем полегчало, когда всадники принялись жать друг другу руки, а потом все вместе двинулись к крепости – пировать, брататься и обмениваться подарками. В те годы Александр увлекался фотографией и нередко вместе с Туровым и отрядом его казаков разъезжал по близлежащим аулам и холмам Гиланского округа. Перед глазами вставал и другой Туров, заботливый и расстроенный, каким он был, когда навещал в госпитале раненых бригады.

Владимир Платонович был человеком общительным, любимец солдат и офицеров. Доктор Воронин казался полной его противоположностью – сдержанный, замкнутый. Полковник был старше Воронина лет на пятнадцать, вдобавок он был непоколебимым монархистом – ему одинаково были отвратительны и кадеты, и большевики. Александр поддерживал Временное правительство и выборы в Учредительное собрание. И, несмотря на все это, Александр не устоял перед теплом и доброжелательностью Турова. Правда, после того как в январе 1918 года большевистский военно-революционный комитет расстрелял отца Воронина, члена астраханской городской думы и правого эсера, Туров при Александре старался о происходящем в России не заговаривать. Не хотел лишний раз причинять боль.

Разными судьбами они оказались в Тегеране и здесь продолжали изредка, но с взаимным удовольствием встречаться в гостеприимном доме Веры Ильиничны Емельяновой и ее дочери Елены Васильевны. А теперь отважный до безрассудства офицер, бросавшийся в любую переделку, выходивший целым и невредимым из всех схваток, убит подлым ассасином в тихом переулке у порога Воронина.

Случившееся не только лишило Александра старшего товарища. Это преступление вытащило один из последних кирпичей в покосившейся кладке мирового порядка. Если бы Туров погиб в бою с прикаспийскими повстанцами, это была бы трагедия, но трагедия ожидаемая, осмысленная. Смерть от руки злоумышленника разметала остатки справедливости и человеческого достоинства. Пока преступник не будет пойман и наказан, Александра будет мучить чувство вины. Ради себя самого он уже давно решил не трепыхаться, но одно дело – он, а другое – Туров или, хуже того, Елена Васильевна. Стоп. О Елене Васильевне он запретил себе вспоминать. Вместо этого надо обдумать все, что он знает о случившемся.

Убийство, конечно, было преднамеренным, случайный грабитель не говорил бы с полковником по-русски. По всему выходит, что Туров и убийца знали друг друга. Как Воронин и сказал следователю, судя по оброненному газырю и орудию убийства, убийца – казак. Но кто? Вспыльчивый черкесский мохаджер, обозленный невыплатой жалованья? Обиженный подчиненный? Честолюбивый офицер-соперник? Таящий обиду разжалованный? Зачем преступнику понадобился чужой латунный орден? Неужели хороший, благородный человек был убит ради бляшки, не имеющей никакой рыночной стоимости? Может, убийца хотел символически лишить жертву награды за смелость? Вряд ли, ведь остальные знаки отличия и медали он не тронул.

Запели птицы, небо на востоке едва заметно посветлело. Прохладный воздух дрогнул от гнусавого призыва муэдзина к утреннему намазу. По скрипучей садовой гальке к кухонной двери прошаркал повар Мустафа-ага, живший в задней пристройке с женой, Ширин-ханум, и их дочками. Послышался стук распахнутого окна, у соседей заголосил петух, повеяло ладанным дымом кизяков, а Воронин все не сводил глаз со светлеющего небосвода, мучась тем же вопросом, что поставил в тупик самого огаи-Низами. Кто же убийца? Кто?