Читать книгу Против лирики - Мария Степанова - Страница 6

(1998)

1

Взамен подушки мягкого пера.

Взамен каштана под нечуйщий локоть.

Взамен воды, какую ты пила,

Еды, какую мне, рыдая, лопать.

Как уносимый пенсией пират,

Глаза сомкня, под парусовый лепет

Читает сна бесспорный копирайт,

Где однолики шея, рея, леер,

Я шерсти клок под кровлею ковра,

Вблизи стены, в предгориях порога,

В преддверии разборчивой горсти.

До радостного у́тра ли, утра́

В уме белеет парус одноногой,

Как некий дух вокруг своей оси.

2

Мой друг, мой дух, мой все – отвоевал.

Слагаю руки, что очковы дужки,

На животе, в смирении старушки,

Какую уж не звать на сеновал.

Но ждем-пождем, и прыг в глаза январь.

Две жили мышки на одной макушке.

Две варежки, две стружки, две подружки.

Одна из них отмечена. Яволь.

Ей на коне являлся самолетчик,

Сын воздуха в обличии мыша.

С огнем в глазах и крыльями шурша,

Он точно моль сквозил на самоварчик,

И, смысля: полечу и почию,

Глотал стаканы жара и чаю.

3

Ей, стало быть, является упырь.

Летучий мыш, когда людей послушать.

Она и – ах, а он, увы, уплыл,

И чай уплыл, и два крыла, и лошадь.

Тогда бежит, неприбрана, на площадь,

Ложится в прах и поднимает пыль,

Тоскуя тем, что не был он поплоше,

И по-немецки вопиет: Забыль,

Убиль.

В любом окне гуляет дрозд.

Сидельный стул трещит, как хворост,

И я, его уродливый нарост,

Все ножки сотрясающая хворость,

Пейзаж мучу́ и му́чаю ознобом

Под небом, как язык под небом.

4

Язык под небом скажет: Liebe Dich.

И руки похватают в обе

Заезжих лебедей и лебедих,

Гусей, гусынь, могил, надгробий.

Как яблоки у пирога в утробе,

Огни взлетаемых шутих.

А это провожается жених.

Обритый. В арестантской робе.

Округи юг. В-оконная гора —

Нога, заброшенная набок.

Бежала мышь по краешку двора.

В дому сиротствующих тапок

Как языки, висели языки.

И сумерки вставали от реки.

5

Пока темно, я думаюсь в тебе,

Как провиант в горбу верблюжьем,

Как сувенир, нечуемый в беде,

Но милый, если обнаружим.

Уже, как было, собираем ужин.

И в чем-то белом, как в бинте,

В моем глазу на тем и сем свете

Видна – а мы тужи́м и ту́жим.

Я под ковром лежу лицом к ковру

И вверена его защите.

Утопленник всплывает поутру,

Тяжелый, сколько ни тащите,

Он полон солью, зеленью, водой

И как ни тщись, навеки молодой.

6

Там при свече, клонясь на подзеркальник,

Нагая мышь выслеживает вид

Безлюдных глаз, ушей немузыкальных,

Морщинки маленьких обид.

То на себя прикрикнет, как начальник,

Переменяется, прикроя стыд —

И, морем вспять, она уходит в спальник,

И вдоль хвоста, как берег, спит.

– А что-почто летит холодной мглой?

– Упырь крылатый с мышкой молодой —

На брачный пир, на пир венчальный.

– А кто-покто в звездах и при луне?

– Крылатый мыш на той войне, войне,

Войне прощальноей, печальной.

7

– Возвыхожу, как месяц из тумана,

Плыву, кивая, по стене.

Я тот Кому, которому внимала,

О Мышь, в ночном и в тишине.

Я пустота последнего кармана,

Я нос, купаемый в вине,

Двойник тирана, бедновик романа,

Наследник копей и Гвиней.

То нотабене, что в твоем подмышье,

Как знак отличия, я алым вышью,

Сметанным островом в борще.

И будешь ты – цари… И все земное

Я дам тебе, и полетим со мною

За облаками, в те пеще…

8

Водица слез сбегает на живот.

Язык облизывает щеки.

И кружево чулка само живет,

Врастает в бок, смежает оки,

И, как соски́, проснулися пороки

И наравне протягивают рот,

И огород свершает оборот

И урожай родит на солнцепеке.

И думаешь: зачем не нахтигаль

Я хуторской, и без прописки тута?

Зачем я вертикально протянут́а,

А Бог меня, как реку, настигал?

И я ложусь в канаву к водяному,

И я кажусь окошку слюдяному.

9

Есть старики, и к ним старухи есть,

А к ним охотничьи, с фазаном, шляпы.

Церковны кресла и еловы лапы

И взгория, которыми не лезть.

Смешная мышь в платке стоит как перст.

В ее роточке сыр. Подарок папы.

Еще в автобусе хватает мест.

И драпа – на пальто из драпа,

Куда девать вас, локти и плеча.

И хлеб из тостера, загрохоча,

Взлетает лбом, как бы глухарь с черники

И тяжело, петляя меж дерев,

Летит, летит – направ или налев.

…И тостера не починити.

10

Еще искать мышиных жеребцов?

Глядеться в полузеркальце ботинка?

О мысленная мышка, о картинка,

Близнец из вероятных близнецов.

Вокруг себя кружася как пластинка,

Саму себя как дервиш утанцовывая, важно выгибая спинку —

И остановишься перед крыльцом.

– И моргенштерн казался ей аврора.

И Лореляй на этих берегах.

И все дубы последнего набора.

…Без нянюшки, без сна, без гувернера…

И все солдаты в славных сапогах.

То вскачь, то навзничь. Над и на снегах.

11

Едва сойду с вокзала, и под дых

Кулак воздушный: все тобою сыто,

Цветы в горшках, и те головки сыра,

И бедный крендель в сладких запятых.

И хочется стряхнуть себя, как в сито,

Туда – шпионом обойдя посты —

Где ты, попонкой черною укрыта,

Блаженно дышишь в пажитях пустых.

Теперь держу, как царскую, ошую,

Большой капусты голову большую,

Холмы, надбровья в зелено́й листве.

На блюде, как по площади, ношу я

Весь этот юг с тобою на главе,

Весь этот рай, что стал тебе – лафет.

12

Кто – мышь для упыря? Бутыль наливки,

Охват крыла, очарованье глаз?

Подруга дней, к которой тайный лаз,

На блюдечке оставленные сливки?

Готовая, как форма для отливки,

Сижу, сложимши лапки, бедный аз.

На передплечье светятся прививки

Предшественных и будущих проказ.

Летучий мыш гоняет стаи туч.

Под облаками светится, как ключ.

Как рысь на ветке, я на нем повисну.

И креслами, со спинками назад,

На запад, те надгробия стоят.

И кипарисы кипарисны.

13

Лежит отчетливый, как оплеуха,

На этой морде сделанный рентген

При мимолетном появленьи духа.

Шарахнется впотьмах абориген,

Привяжется ворона, точно муха

Над сахарною лентой перемен,

И восседает, горбясь, как старуха,

В балконной раме и в моем уме.

Не спи, не спи, там за рекой чеченец,

Казак, курзал и красный делибаш.

Я в том году украденный младенец,

И царь лесной, и страшный экипаж.

И, полной озаряема волною,

Плыву, плыву, как рыба под луною.

14

Зачем, уплыв, спасательным буйком

Из тьмы морей всплывает мыший остов

В блокноте волн, набитыих битком,

Как пальмами – благополучный остров?

Я буду говорить тебя тайком.

Срезать горбушкой. Как ладонью о́ стол,

Как вовремя подставленный апостроф,

Как валидол под толстым языком.

Болельщики выходят на причал.

В удоль реки стоятся телескопы,

Как пушки, на холмы наведены.

И видеть неизбежно, как печать.

Как перспектива, уводяща опыт

В теснины сна, в подбрюшье седины.

15

Я памятник воздвиг, и – ла, и – ну.

В мышиной норке, в ветхоем жилище,

И на ристалище, и на кладбище,

Где ни была, куда ни помяну.

Хоть за́ руку одну, твою, родну,

Держатися на этом пепелище,

Где кое-что во мне находит пищу,

А я себя, как пиццу, протяну.

Как пиццы разбежавшийся ландшафт.

Как в сте́пи – обезумевший лошак.

Как в сети – сойка, и с крыльца – невеста.

Бежит вода с нагорного чела.

Пустые шубы прячутся в чулан.

И местности меняют место.

16

Вздохни о мне, бывалая отрада,

В движении сердечных уз

Живописующей стилом помады

Листы подставленные уст.

И око расширяющей для взгляда,

И дышащей, как возмущеный куст,

И пальцев непослушливое стадо

Сжимающей в кулачный хруст.

И тело мира изменилось. Мы ж

С тобой одни, о мышь моя и мышь.

В любимый город, синий дым Китая,

В далекий край товарищ улетат.

Любые сласти можно уплетать.

И бес в ребре как запятая.

17

Заснеженный, с вороной на носу,

С гвоздикой под чугунною пятою,

Я истукан как девочку несу

И как грудную грудию питаю.

С густого неба кольцами питона

Он ринется в полуденном часу

И унесет, взнесет свою красу

Как молоко на донышке бидона.

Две жили мышки, но одна – с печаткой.

Две жили мышки, но одна – одней.

Пристрастный воздух был ее перчаткой.

В тумане сигаретны автоматы,

Как две руки, но ближняя – родней.

И дерева пучиною косматы.

18

Die Seele fliegt, как Wolkchen в стае туч.

Скульптурицею полны палисады.

Повыше виноградник полосатый,

Как бы матрас, провесившийся с круч.

А свыше, занавешен парусами,

Сам-самолетик около летуч,

Как серый волк гремучими лесами.

И, опираясь на неверный луч,

Встает больной со своего одра.

И в сердце выйдет около ребра,

Как в дамки, danke.

И медсестра в воскресном парике,

Как поцелуй, останется в зрачке

Навеки замурована, как в танке.

19

Пятнадцатое, локоть января.

Бананы на тележке магазинной.

Сей нос и рот, обитые резиной,

Как два пропойцы, глухо говорят.

Вот это снег, чтоб походить на зимы.

Его состав никто не проверял.

Паду и я в открытые дверя

И каблуками буду уносима.

Но фокстерьер ведом по следу лисью,

Ползет норой, прочуивает листья,

И, дыбом вставши, узнаю,

Как фавна лик живой и остроухий,

С листвой на голове – зеркал во брюхе —

Большую голову свою.

20

Две жили мышки во одном тазу.

Как я и я, как мгла и где же кружка.

Голубка мышь, норушка мышь… И крышка.

И я одна по ниточке ползу.

Январь, и небо не смогло – грозу,

Ни выгнать птиц на певчую опушку,

И все, что я вложу в ушко́ и у́шко,

Суть коридор, который прогрызу.

……………………………………………………

……………………………………………………

……………………………………………………

……………………………………………………

……………………………………………………

……………………………………………………

Würzburg, 1998