Читать книгу Поколение 40-х - Мария Украинцева - Страница 3

ГЛАВА ВТОРАЯ

Оглавление

Недолго длилось это мирное время. Обстановка в мире накалялась, поднял фашизм голову. Уже вся Европа была оккупирована Гитлером Германия, без объявления войны, внезапно напала на Советский Союз. Война!!! Все враз переменилось. Черные полчища фашизма стали молниеносно расползаться по нашей стране. Гарнизон, где жили Астаховы, Обрезковы, в одни сутки перестал существовать. Подняли его по тревоге и все мужское население, а это были солдаты, и офицеры спешно отправлены на фронт, а он был уже почти рядом, немец приближался к Москве. Остались в городке одни женщины да маленькие дети, ведь стариков, да и вообще пожилых людей здесь и не могло быть. Фронт приближался, многие семьи, опасаясь оккупации, уехали подальше от Москвы, к родным, знакомым. Нам же некуда было ехать. Смоленск уже давно был под немцем и наша деревня тоже. Там расположилась фашистская часть, выгнав все население из домов на улицу. Жители ушли в лес, отрыли землянки и остались зимовать в лесу вместе с партизанами. Мать моего отца, моя вторая бабушка умерла еще перед войной, а дедушка, оставшись один, при приближении немца, сжег свой дом и ушел к партизанам. А теперь и вся деревня перебралась в лес. А немцы, за то, что все жители ушли в лес к партизанам, сожгли всю деревню практически дотла. Перестала существовать прекрасное место жительства людей. И сколько их было уничтожено по стране во время войны? Кто это сочтет. Осталось в городке военном семейство Ильи, жена да маленькая дочка. Мать, взяв меня, перебралась к своей матери с отцом в их маленький домик, все не так страшно вместе, когда вокруг рвутся бомбы. Только вскоре забрали и дедушку, Кузьму Ивановича в ополчение, немец подходил к Москве. Остались бабушка с матерью, да мы трое ребятишек. Немец уже подошел к Кубинке, линия фронта проходила прямо по ней. Помощи ждать было не откуда. В городке осталось всего несколько семей, без конца бомбили. Наши солдаты отступая, для оставшихся семей вырыли во дворах нам землянки, чтобы было, куда прятаться во время бомбежки. Мать, как налетали немецкие самолеты и начинали бомбить, хватала нас в охапку и в землянку. Землянка – это большая яма, в нее вели земляные ступени, а сверху бревна на уровне земли, из ели, спиленной у нас же во дворе и даже не ошкуренной. Все утрамбовано землей от дождя. Вот и все сооружение, не было времени, чтобы возводить дворцы. Мы, оставшиеся, были рады и такой заботой, ведь самим женщинам это сделать было бы трудно. Однажды была беспрерывная бомбежка, одни самолеты улетали, тут же появлялись другие. Мать измучились, таская нас с бабушкой в землянку и обратно.

– Все, больше не могу, будь, что будет, не пойдем прятаться. Началась бомбежка, бомбы рвались вокруг, две женщины обнявшись, зажав нас малышей в кружок, замерли в ожидании. Вой и взрывы были страшные. Мы, замерев, не плакали, понимали успокаивать незачем. Вдруг раздался жуткий свист, что мы все оглохли. Совсем рядом слышались взрывы. Потом все стихло, но, ни мать, ни бабушка не могли разжать объятья, которым нас обхватили. Было оглушающе тихо. Постепенно, придя в себя, мы вышли из дома. И что же? Перед самым нашим окном в земле торчал хвост от снаряда, который глубоко зарылся в землю и не разорвался. Но не это потрясло нас, бомба угодила прямо в нашу спасательную землянку, и разнесло ее в клочья по всему двору.

– Спас Господь бедных сироток, – выдохнула бабушка, видно их ангел-хранитель был на страже, слава тебе Господи, что защитил. Долго снаряд торчал у нашего окна, и мы все боялись к нему подходить, вдруг взорвется. И только, когда немцев погнали от Москвы, саперы его вытащили и взорвали за домами. Бои шли прямо перед нашим городком у речки. Наши были в городке, а немцы за рекой.

И нас, оставшихся в городке несколько семей, командование спешно вывезло прямо под бомбами в лес, где отрыли для нас землянки, был октябрь, уже заморозки, дожди. Вода сразу заполнила ямы и образовался лед. Тогда этот ледяной пол толсто закрыли еловыми лапами. Вместо печки, бочка из-под горючего и стол на четырех вмерзших в лед столбиках, вся мебель. Да, самое главное это деревянные нары по всей землянке почти у ее потолка, да железная труба над ними, что выходила от бочки в маленькое окошечко под потолком. На них мы спали, ели, играли – в общем жили.

Одна подвода на две семьи, солдатика, но нам дали на семью одну подводу, нас много. Подвода, то громко сказано, четыре колеса и настил, даже бортиков не было. С собой взять можно только самое необходимое, кое-что из одежды, немного было картошки, да бочка капусты. Ни время, ни места для сборов не было. И стоит передо мной вот уже почти 70 лет бешеная скачка под бомбами. Лошадь несется вскачь, на телеге стоит солдатик, стегая ее, а вокруг взрывы, земля от них дождем сыпется на нас, мы все, сжавшись в клубок, объятые ужасом, подпрыгиваем на ухабах. В некоторые подводы попадают бомбы, мы же успели проскочить. Опять нас спас наш ангел-хранитель. Спаслись, тем и счастливы. Мне было 4 года, Мите – 3 года, а Жене 6 лет. У Жени после этого стало болеть ухо, уже после определили, что лопнула барабанная перепонка и ему делали операцию, но неудачно и он всю жизнь не слышал этим ухом. А у меня болела, еще дома ножка, сильно распухла и бабушка меня лечила сама, врачей не было. Дома я потихоньку наступала на укутанную ножку и ходила в одном валеночке, другой на больную ножку не налезал. Было уже холодно. А когда нас увозили в лес, все и думать забыли о моем втором валеночке. Зимой ножку бабушка вылечила, только мне не в чем было выходить на свежий воздух. Женя с Митей выйдут вдвоем погулять у землянки, им весело они вдвоем, а я после, в Жениных валенцах одна, но это все потом. Сейчас глубокая осень, мы на нарах. Бабушка день и ночь топит нашу печку-бочку, мать готовит дрова, если бывает дома. Все они, молодые женщины должны быть на трудовом фронте, на укреплении Москвы. Они рыли окопы, землянки, валили лес. Мать уходила на неделю, а то и больше. Но у кого были маленькие дети отпускали домой проведать. Помню, приходила мать с трудового фронта в телогрейке, ватных штанах, солдатской шапке-ушанке. Зима в тот год была очень холодная, да снежная, а они, женщины, пилят деревья по пояс в снегу. Придет вся мокрая, льдом покрытая. Прежде чем войти в землянку, бабушка ее палкой обобьет ото льда, а уж потом раздевает. Варежки старые, худые не греют, руки замерзли. Так их бабушка вначале заставляет держать в холодной воде или снегу, это чтоб отошли, иначе, если сразу в тепло, болеть будут сильно, боль нестерпимая, мать плачет, бабушка тоже, но руки ее держит в снегу:

– Потерпи касатка, потерпи, а то хуже будет. Потом отмоет ее и уложит к нам на нары и все, что есть теплого на нее, укроет. Мать засыпает, как убитая на сутки. А мы, как зверята сидим на нарах и с грустью наблюдаем, очень уж жалко было видеть, как большая, взрослая мать плачет. Бабушка нам наказывает:

– Вы пострелята там не шумите, дайте матери отоспаться.

Мы стараемся не разбудить спящую мать, говорим шепотом, особенно Женя, он старший, если что, подзатыльник получишь. Но наша и бабушкина забота, не разбудить бы спящую мать была совершенно излишней, они там, в лесу спят под бомбами, что им детский шепот. От трубы, что идет над нарами от печки на нас детей капает сажа, мы все похожи на трубочистов, на это никто не обращает внимание, главное выжить. У меня болит нога, дома бабушка знала, где взять нужную ей травку, а здесь в лесу, занесшем снегом, где взять? Но все же она разыскала неподалеку стог сена, кто-то заготовил, так и не успев вывезти. Разыскала в сене нужные ей травки и пришла за мной. Только бабушка была глубоко верующий человек, свято верила в помощь Бога и лечила меня, как когда-то ее учила мать.

Чтобы молитва и трава помогли, необходимо, по ее твердому убеждению, чтобы я сама нашла нужную травку. Поэтому найдя ее, она пришла за мной. Это было недалеко от нашей землянки, бабушка посадила меня на санки и повезла к стогу. Мы уже подошли почти к нему, как из-за стога вышел волк, злой, весь взъерошенный, шерсть на нем висит клочьями. Увидел нас, ощетинился и замер. Бабушка тоже замерла от неожиданности и шепчет мне: – Тише, волк! А мне из-за нее не видно волка, мне не страшно, ведь рядом бабушка, волка любопытно посмотреть, я ною:

– Бабушка, ну отойди в сторону, мне же ничего не видно. Она чуть обернулась и так на меня посмотрела, что я затихла и перепугалась. Стала она кидать в волка, что попадалось ей под руку, кричать, может, кто от землянок услышит. Волк ни с места. Только его злые глаза горели зеленым огнем, и время от времени он обнажал зубы. Бабушка не могла со мной бежать к землянкам, хотя они были недалеко, ведь тогда я на санках окажусь между ней и волком, а этого она никак не могла допустить. Пробовала потихоньку толкать назад санки со мной, но снег глубокий, ни с места. Сколько было это молчаливое единоборство со зверем не помню, только зверь не выдержал и, оскалившись напоследок, повернулся и медленно побрел по низине, время от времени оглядываясь на нас. А бабушка схватила меня в охапку и бегом к землянкам. Спаслись, Слава Богу! Опять ангел-хранитель был рядом. Но ножку мою вылечила. До весны мы жили в земле, немца уже погнали от Москвы и как сошел снег, мать сначала одна сходила пешком в наш городок, чтобы узнать, цел ли наш домик, да найти что – либо, на чем нас ребятишек отвезти, пешком нам не дойти. Вернулась радостная, цел дом, миловал Господь благодаря бабушкиным молитвам. Немца не пропустили в наш городок, не перешел он нашу речушку. Везде стояла искореженная техника: танки, пушки, машины. Немец не попал в наши дома, зато свои мародеры растащили все, даже обои со стен содрали. А когда нас вывозили в землянки, мать, кое – что спрятала под пол в доме. У нас было много посуды. Мать любила хорошую посуду и собирала ее до войны. Так первое, что мы увидели, вернувшись в дом – это огромная куча битой посуды. Что не смогли унести, так побили тут же. Правильно говорит пословица народная: – Кому война, а кому мать родна! Ладно, слава Богу, живы, есть крыша над головой, были бы кости, а мясо нарастет. Надо выживать, у взрослых одна забота – накормить, обогреть ребятишек. Все, что осталось из вещей, все бабушка выменяла по деревням на ведро картошки, горсть зерна. В деревнях у людей кое-что из своих запасов сохранилось, припрятали, зарыли, им сейчас легче. Но этой мелочи, что приносила бабушка, надолго ли хватало? Опять голод и холод. Пошла тогда бабушка побираться, просить Христа ради, дети пухнут с голода. День, два ходит, сама едва жива от голода, принесет сумочку кусочков, мы рады, есть еда. Однажды далеко забрела, от деревни к деревне, насобирала кусочков, а назад сил нет идти. Выбрела на станцию, видит товарняк стоит, собирается трогаться в нашу сторону и забралась в него потихоньку. Пассажирские поезда тогда совсем не ходили. Ведь только-только немца от Москвы отогнали. Товарники ходили медленно, бабушка подумала, ничего спрыгну. А он, как нарочно, набрал перед Кубинкой скорость, спрыгнула она конечно, ведь там дети голодные, сильно разбилась, потом все лежала, болела. Так зимовали 41 год. Очень тяжело было с дровами. Хотя и лес рядом, пилить не разрешалось, да и что напилят две женщины старенькой ручной пилой? Но это приходилось делать, не будешь же замерзать. Однажды у нас Митя чуть не задохнулся. Мы малыши 4 и З года, сидим дома. А мать с бабушкой спилили во дворе нашу елку и пилят ее на дрова. Женя, он постарше, уже помогает им, складывает, убирает сучья. Мы вдвоем, игрушек никаких нет, нам скучно, на улицу не пускают, холодно, да и не в чем. Перед нами плита, а в ней две дырки для кастрюль, которые закрываются кружками по мере надобности. Мать перед этим только что побелила печь и вымыла плиту и эти кружки – все сохнет. Нас заинтересовали эти дырки в плите, и мы решили поиграть в телефон. Засунули в них головы и через печку переговариваемся. Надоело, я свободно вытащила свою голову. Моя дырка была побольше, а Митя застрял, уши не дают ему вытащить голову, я его тащить, ему больно и страшно, он ревет, перепугались. Выскочила я на улицу, как была босиком ору, пляшу на снегу сказать со страху ничего не могу. Мать с бабушкой перепуганные в дом, а там Митя торчит в печке вниз головой и орет. Мать сразу поняла, в чем дело, выхватила из печки плиту вместе с Митей, и усадили его на стул с плитой на шее. Заставила бабушку с Женей держать ее с двух сторон, а сама побежала искать деда Егора, нашего соседа, единственного мужчину в нашем поселении. Тот прибежал, не помню, что он делал, только снял он плиту с Мити, освободил ребенка. Долго у него была синяя шея и болела. Поиграли малыши.

– Зиму перезимовали, слава тебе Господи, – молилась бабушка, – теперь уж с Божьей помощью выживем.

Едва сошел снег, стали ходить на колхозные поля, что в 2х км. от нашего бывшего городка, искать прошлогоднюю мерзлую картошку и собирать оставшиеся колоски в поле. Пошила нам всем троим сумочки, надела на шеи и повела на поля. А что делать, или ложись и помирай с голоду, помощи ждать не от кого. Мы идем плачем, далеко холодно, есть хочется. Да и собирать – то не разрешалось, колхозники сторожили поля, самим есть нечего, даже арестовывали, поэтому бабушка не пускала мать, молодая ее могут арестовать. А старую бабку с малышами кто тронет? Ходим по полю, ищем картошку, колоски. Стерня колет руки, ноги устали, но насобираем немного. Домой уже бредем веселее, понимая сейчас будет еда. Бабушка мороженую картошку натрет на терку, в ступке чуть потолчет зерно из колосков и прямо на вымытой плите разложит лепешки. А мы стоим вокруг плиты ждем:

– Ну, когда же будут готовы эти вкусно пахнущие лепешки, когда?

Потом нахватаемся, обжигающих рот и руки этого лакомства, рады наелись. Бабушка, молча, вытирает слезы кончиком своего платка, глядя на нас. После болят животики, болят. Но это будет потом, а сейчас сыты и рады. Дети! Потеплело, появилась трава.

– Ну, вот теперь нас травушка спасет, – и ведет нас в низину, где круглый год, не замерзая, звенит веселый ручей. Возле него растет широколистная осока. Выдернешь пучок, а на нем внизу белые кончики, вот за ними – то и привела нас бабушка. Нарвем, принесем домой, бабушка все вымоет, кончики обрежет, и мы их едим, они немного сладкие.

– Это Вам витамины. И строго – настрого запрещает нам самим что-то рвать и есть без нее ведома.

– Много ядовитых трав, не зная сорвешь, съешь и отравитесь, только что я разрешаю, ешьте.

Мы ей свято верили. Потом пошел щавель, лебеда, другие травы. Самые противные были лепешки из лебеды с мороженой, прошлогодней картошкой, они были ярко зеленые, и скользкие. Когда пошли ягоды и грибы, тут уж мы вздохнули. Возле дома мать с бабушкой вскопали небольшой огородик и посадили картошку и немного овощей, бабушка где-то раздобыла немного семян. А картошку посадили не семенным картофелем, а очистками с нее, где было взять сами семена, да и очистки бабушка долго собирала и хранила для посадки. Ничего взошла картошка, правда хилая, но благодаря стараниям ее, все же росла. Все лето мы все вместе поливали и пололи наш огород. И осенью у нас уже были свои овощи, да грибов бабушка насолила, насушила, ягод.

– Теперь не помрем, зима нам не страшна ребятки, – радовалась бабушка.

Опустел наш городок. Все общественные здания: штаб, казармы, склады – все было заколочено досками и был старичок, который приглядывал за всем. Естественно ничего он за это не получал, да и от кого получать, когда и власти-то у нас никакой не было, ни школ, ни больниц не было. Вернулись в городок, после той страшной зимы только четыре семьи военнослужащих. Уцелело после бомбежки только один дом, вместе с бабушкиным. И мы целый год так и жили четыре семьи, помогая выжить друг другу, делясь последним куском. Это уж потом пустые комнаты стали заселять пришлые беженцы, кто, откуда неизвестно. Мы были рады, все же рядом люди. Появилось несколько детей, почти одногодки. Было нас ребятишек 9 человек, пять девочек и четыре мальчика, да трое постарше, как наш Женя.

Непригодные дома быстро растащили на дрова, остались только огромные ямы от бомб. До войны жилая территория городка содержалась в образцовом порядке. Большие дома с красивыми верандами стояли полукругом, образуя в середине площадь, где находились: детская площадка, волейбольная площадка и красивый колодец под резньим навесом, вода там, по словам бабушки, была очень вкусная. Все дорожки посыпаны желтым песочком, все каждый день убиралось солдатами. Дома состояли из 7 комнат, в каждой семья. И общая для всех прихожая-кухня, в середине дома. Там у каждой семьи маленький столик, полочка, на столе керогаз или керосинка. Вот на них и готовили в основном летом, в комнатах были еще и печи. Из этой прихожей был выход на огромную открытую веранду, где стоял большой стол с лавками. Там, особенно летом проходила вся жизнь обитателей дома. Отцы, придя со службы, читали, беседовали, играли в шахматы. Матери с детьми, что-либо шили, вязали. Дети, в основном малыши, рядом играли. Они все были дошкольники, семьи – то все молодые. Там и у нас с матерью была комната и малюсенькая кухонька. Все это было до войны. Мы с матерью, как отец ушел на фронт, сразу перебрались в домик дедушки и бабушки и хорошо сделали. В наш дом первый попала бомба, разнесла его в клочья, образован на его месте огромную воронку, где круглый год потом стояла вода, и мы там полоскали белье и брали воду для полива огородов. И в наш красивый колодец тоже попала бомба, и мы остались без воды, за ней теперь приходилось ходить на служебную территорию, а это было очень неудобно и далековато. Долгое время, прямо за бабушкиным домом стоял подбитый немецкий танк с фашистским на боку крестом. Мы, ребятишки с опаской похаживали вокруг него, бабушка не позволяла нам к нему приближаться. Женя, конечно, со своими приятелями лазали в него и не раз тайком от нее. Бабушка строго за нами следила. Я заболела, вернее мы заболели все трое корью. Я была в очень тяжелом состоянии, ребята стали поправляться, а мне все плохо и плохо. Температура высокая держится, я в бреду. Мы только вернулись из леса, еще слышен фронтовой гул, а он тут рядом под Можайском. Врачей нет, лекарств нет, помню, бабушка поила нас каким-то горьким отваром, все это мне мало помогало. И мама, видя мое такое состояние, разузнав, что в с. Никольское, что от нас в 9 км, есть врач, и он в старом домике, открыл вроде амбулатории. И она, на какой-то помню подводе, отвезла меня туда. Врач осмотрел меня и велел оставить, необходимо наблюдение врача. Мать уехала домой. Мне плохо, даже не от моего состояния, а от того, что я впервые осталась одна, без бабушки, матери, Жени, Мити. Лежу и тихонько плачу. И какова была моя радость, когда утром, едва проснулась, увидела родное лицо в окошке бабушки. Она озабочено выглядывала меня в комнатке и, найдя, сделала движение – тихо, не шуми. Потом раскрыла окно и влезла внутрь. Осмотрев меня и найдя, что я уже лучше, температура стала меньше, завернула в тряпки, утащила меня с собой. На улице стояла у нее какая-то тележка, которую бабушка привезла с собой. Закутывая и усаживая меня, она все время ворчала:

– Бросили одного ребенка, как полено, лежи среди чужого народа. Дойдем! Бабка не бросит, потихоньку, с отдыхом дойдем. Дома и стены помогают. Ребята уже поправляются, и ты поправишься «голуба душа», все дети болеют, не беда. Нам бы только до дома, а там с бабкой не пропадешь. А я и вправду чувствовала себя лучше, мне даже очень нравилось ехать на бабушкиной тележке. Она время от времени останавливалась, поила меня водичкой и отдыхала сидя на траве и в время рассказывала всякие небылицы. Я тогда не понимала, как же ей было тяжело тащить на тележке ребенка, бедная моя дорогая спасительница. Вернувшись, домой, я вскоре поправилась. Бабушка особенно следила, чтобы мы не брали чужого. Это было по ее мнению большой грех.

– Чужим сыт не будешь, – убеждала она нас, – оно все равно не пойдет впрок. Господь, он все видит и обязательно накажет. И мы в это свято верили. Недалеко от нашего дома, через дорогу, куда нам строго запрещено ходить, были военные склады. Они были забиты, но сразу, как отогнали немцев появился у складов часовой, он их охранял. Что было в этих складах мы не знали, да и не интересовались. Это нас не касалось. Но мальчики постарше, наш Женя и его друг Толя Рыжаков разузнали, что в одном из складов есть жмых. Жмых – это прессованная подсолнечная шелуха, выжимки после приготовления подсолнечного масла. Этим жмыхом до войны подкармливали животных: лошадей, коров. Очевидно, он остался с довоенного времени. Ведь часть, где служил отец, была артиллерийская и орудия передвигались на конной тяге. Потому на довольствии было не мало лошадей.

Задняя стена этого склада выходила на нашу дорогу. Там мальчики расшатали одну доску, и маленькие кусочки этого жмыха сыпались в дырку. Они лазали туда потихоньку и собирали и грызли это лакомство. Иногда и нас малышей угощали, а где взяли не говорили. Все это в строгом секрете от бабушки. Однажды они опять отправились туда «на охоту». Я прицепилась за ними. Они меня гнать.

– Если Вы меня не возьмете с собой, пойду сейчас к бабушке и расскажу ей, что Вы куда-то собрались, а она не разрешала никуда уходить, – ехидничала я, – и тебе Женечка попадет.

– Ладно, Жень, пусть идет. Ну, смотри «мелочь», будешь ныть, побьем.

– Я не буду ныть, вот увидите, буду тихо. А Вы куда? – радостно заявила я.

– Куда надо, молчи, – строго приказал Женя.

Оказалось, ребята идут к складу. Страшно, там же часовой, с ружьем, но очень любопытно, зачем они туда идут?

Перебрались через дорогу к складу и стали собирать возле дыры кусочки жмыха. Но его было очень мало. Пробовали еще расшатывать доску, не помогает, не сыпется больше. Тогда Толя предложил:

– Давай Маша, мы тебя туда просунем, ты маленькая пролезешь и будешь нам подавать кусочки, а потом мы тебя вытащим.

Хоть и страшно, но интересно. Пролезла я дырку, подаю им жмых, его там огромные круги до самой почти крыши.

Набрали мальчики полные сумочки, стали меня тащить. Никак я назад не пролезу.

– Ладно, Маша, ты посиди тихо здесь, мы отнесем через дорогу сумки и спрячем там, потом придем и вытащим тебя. А то вдруг услышит часовой и отберет жмых.

Они убежали. А я стою в темном закутке, заваленном огромными кругами и так мне стало страшно, что я в одно мгновенье ока забралась по этим кругам под самый потолок сарая, где над входной дверью светилось маленькое окошко и принялась от страха реветь. Мне видно, как, напротив, у соседнего склада ходит часовой с ружьем и от этого становилось еще страшнее. Часовой услыхал, плачь ребенка, оглядывается, не поймет, откуда он доносится. Наконец догадался и открыл дверь склада, снял меня сверху.

– Ты как сюда попала малышка?

– Это наш Женька и Толька меня в дырку засунули, чтоб я им жмых подавала, а сами убежали, а я никак не вылезу.

Взял он меня на руки и огромное колесо жмыха и вынес меня на нашу дорогу.

– Иди домой к матери, – и ушел обратно на пост.

Я стою на дороге, рядом держусь за колесо жмыха, а оно с меня высотой, мне его не дотащить, а бросить жалко, я опять в рев.

А Женя с Толей не выходят ко мне, а все наблюдают из кустов, боятся часового, побежали за бабушкой. Та прибежала.

– Ах Вы, шельмецы, что удумали. Погоди разбойник, вот придешь домой, уж я тебя попотчую прутом.

Вообще бабушка нас никогда не била, а только бранилась. От матери да, попадало всем троим, а бабушка нет. Взяла меня бабушка за руку и этот жмых и пошла к часовому.

– Ты уж прости Христа ради ребятишек сынок. Это я виновата, не доглядела. За чужим полезли, хоть знают нельзя, голодно, прости милый, вот забери, что взяли.

– Все в порядке мать не переживай! Это я сам дал малышке. Бери не бойся, не пострадает от этого склад.

– Спасибо сынок и прости еще раз за детей. Забрала бабушка жмых и меня и пошла домой. Долго давала нам его понемногу, боялась, что засорим им себе желудки. Она у нас детей была главная затейница. Со всеми бедами мы бежали к ней, знали бабушка выручит. Мать к этому времени уже устроилась работать. В 2-х км. от нас образовался новый городок, вернее пока только палатки да огромные деревянные ангары. Там был большой лес и до войны взрослые ходили туда по грибы. Так вот в этом лесу разместился полигон по ремонту разбитой техники, в основном танков, потому и танковый полигон. Стали отовсюду убирать и свозить на этот полигон искореженную войной технику. И людям появилась возможность устроиться работать, конечно, в основном женщинам. И хотя вначале даже ничего не платили, только давали хлебные карточки, люди были рады и этому. Там открылась санчасть и маленький магазинчик, где раз в месяц отоваривали хлебные карточки. Мать устроилась в детский садик вновь нянечкой. Это был даже не садик. Что-то похожее на детскую площадку. Детей приводили женщины со своей едой, у кого что нашлось, они были рады и этой помощи, одного дома е бросишь, а работать надо, чем жить? Никому и в голову не приходило возмущаться или жаловаться. Славу Богу немца отогнали от порога. Книг и игрушек тоже не было. Сами себе выдумывали игры, да слушали бабушкины сказки, особенно по вечерам. И сейчас вижу перед глазами; горит на столе коптилка, гильза от снаряда, с одной стороны приплюснутая и туда вставлена тряпочка и налит керосин – вот такое освещение было почти в каждом доме, да и его особо не жгли, экономили керосин, он денег стоил, да их достать негде. Мы с Митей маленькие и бабушка везде нас за собой таскала. Идет за водой с ведрами и мы за ней плетемся. Раз пошли мы с ней вдвоем по воду, и увидела я на заросшей травой клумбе яркий цветок, такой красивый. Тогда было не до цветов, никто и нигде не сажал у домов цветы, не до того было. А той красоты, что было до войны, мы не помнили, были слишком малы. Сейчас, когда подросли, вокруг одни развалины и нищета. Как ощутить ребенку прекрасное, только из бабушкиных сказок.

– Бабушка смотри, что я нашла! Это аленький цветочек, или это цветик-семицветик?

– Да детка, цветик-семицветик, – грустно отвечает бабушка, набирая воду.

– А может он исполнить хоть одно мое желание? Какие надо сказать ему слова?

Бабушка, молча, поставила ведра и, подойдя, погладила меня по голове, сказала,

– Нет, ангел, этот семицветик уже не может исполнить никаких желаний. Он от взрывов потерял свою волшебную силу.

– А если его поливать, может он снова станет волшебным?

– Нет родная, не станет. Но мы будем приходить сюда, и любоваться его красотой. Гляди, какой красивый! А осенью я его тебе выкопаю и посажу у дома, будешь за ним сама ухаживать. Это тебе подарок лета. Мы все лето навещали мой семицветик, а осенью бабушка выкопала мне его мне и посадила у дома, я за ним ухаживала. Так нас приучала бабушка любить и понимать прекрасное. Росла у нас перед самым домом большая, раскидистая береза, мы любили под ней в тени сидеть. Там был стол и лавочки. Но во время бомбежки осколком ей снесло макушку. Чтобы она не напоминала нам о тех жутких событиях, бабушка с матерью спилили ее на дрова. Остался от нее большой пень и мы, малыши играли возле него. Здесь же рядом росли четыре ели. Под ними летом мы устраивали летнюю кухню. Там была сложена небольшая печь под навесом и стол, летом мы там готовили и кушали. А пень был у нас в центре внимания, участвовал во всех наших мероприятиях.

Однажды утром нас загадочно позвала во двор бабушка и повела к пню. И, о чудо! Весь пень был усыпан опятами, море опят, и на земле, и на пне. Мы стали аккуратно срезать грибы, потом бабушка угостила нас приготовленными жареными грибами.

А пень, несколько лет угощал нас по осени вкусным деликатесом, пока не сгнил совсем.

Табунок ребятишек 5-б человек, примерно одного возраста, гуляли вокруг домов, никто особо за нами и не следил. Из взрослых практически оставалась только моя бабушка, у остальных матери, конечно работали, надо же как-то кормить малышей.

Однажды мы забрались в заброшенный дом. Это был небольшой старинный дом с мезонином и небольшим балкончиком на чердаке. Бог весть, с каких времен сохранился, но еще до войны он был уже не пригоден для жилья, его просто сохранили, как памятник архитектуры, никому он не мешал. И сейчас он чудом уцелел от бомбежки, стоял заколоченный, как и все сохранившиеся дома городка. Нам было любопытно на него смотреть, он представлялся нам малышам сказочным дворцом. Что там живут гномы, приведения, хоть было страшновато, любопытно. И вот мы, найдя лазейку, забрались внутрь и разочарованные бродили табунком по пустым скрипучим комнатам, ничего интересного. Забрались по лесенке на чердак, с него выходил балкончик. Балкончик был такой ветхий, что на него выйти никто не решался.

– А я выйду, – смело сказала я и ступила на него. И в тот же миг полетела вниз вместе с балкончиком. Дети бегом вниз, искать меня, а я лежу без сознания. Перепуганные ребятишки побежали к бабушке.

– Бабушка, ваша Маша разбилась и лежит мертвая!

Та, не жива, не мертва с ними к домику. Осмотрела меня, не найдя никаких переломов и поняв, что я просто потеряла сознание, отнесла меня домой.

Конечно, придя в себя, меня рвало, все тело болело, сотрясение мозга было. И как тут не вспомнить моего ангела-хранителя, он все время был на страже нас малышей военного времени. Упасть с такой высоты и все обошлось.

Но при всем невероятно тяжелом времени, мы, ребятишки не были лишены детства. Лично я на все 100 % обязана им моей дорогой бабушке. Она всеми силами старалась нас оградить от плохого, никогда в доме не было слышно плохих слов, не говоря уж о поступках. Ко всему она относилась с молитвой, никогда я не слыхала, чтобы бабушка кого – либо ругала или осуждала. Даже если ей лично кто-то сделал плохо.

– Бог им судья, он все видит, – скажет, бывало.

Нас малышей и тогда приучали к труду, помогать по дому – это обязательно.

Каждую субботу была уборка всего дома, во главе с бабушкой. Она была исключительная чистюля. Заранее бабушка готовила щелок, мыла или чистящих средств не было. Щелок – это свежая березовая зола из печки, насыпанная в мешочек и залитая водой на ночь. Этой водой потом все и мыли, ею же и стирали белья, вместо мыла.

С утра бабушка все посуду выносила на улицу и мыла в большом корыте со щелоком, это она делала сама, нам не доверяя.

Женя, как старший, он скоблит и моет деревянный стол, мы же с Митей моем стулья и табуретки, а еще нам доверяют мыть домашние цветы, которые бабушка уже приготовила для нас, вынеся их на улицу. Мыть надо, чтоб нигде не пылинки. А еще помню, наша обязанность была чистить два железных ножа, единственных в доме, чистить до зеркального блеска. Ножи были не стальные, все время темнели, поэтому мы их часто чистили. И как?

Мы просовывали между досками пола до тех пор, пока они не становились блестящими! А уж затем их бабушка точила о кипичинку.

– Голь на выдумки хитра, грустно шутит бабушка, – ничего дети, Бог терпел и нам велел. Главное выжили, а богатство наживем, все будет. Жизнь, она всему научит.

Самое тяжелое было – это мыть полы. Бабушка поливала щелоком пол и терла его, спутанной из проволоки теркой, а мы помогали смывать его. Пол высыхал и становился желтым, так приятно было, потом играть на нем. Принимая участие в подобной уборке, мы, малыши уже понимали, как это трудно соблюдать чистоту и лишний раз в грязной обуви в дом уже не забежим. Это замечательное воспитание А вот стирка белья была обязанность матери, особенно белого. Она брала два кирпича и разводила между ними костерок во дворе, потом ставила на них бочок с бельем в щелоке, мы же следили чтобы костерок не погас, но и чтобы сильно не разгорался. Потом мама отстирывала белье и мы шли с ней на ручей, что тек в низине за домами, полоскать белье.

Самое интересное для меня, это когда мать гладила белье. Оно чуть влажное, от него идет приятный чистый пар. Мама разрешала мне трогать теплое белье и даже иногда немного погладить самой. А утюг был угольный. Он открывался и внутрь его засыпался горящий из печки уголь. Он был очень красивый, со стороны, где гладится белье, поверхность его было блестящая, как зеркало. После мы вместе с мамой развешивали чистые выглаженные салфетки, занавесочки по дому. Сразу становилось чисто, светло и уютно.

Эта любовь к чистоте и порядку осталась у нас на всю жизнь, за что я безмерно благодарна матери и бабушке.

Бабушкин младший сын Дмитрий был на год младше меня, ему чуть больше трех лет, когда началась война. Изза тяжелого голодного и холодного времени, Митя очень долго писался в постели. Но, ни мать, ни бабушка никогда его не ругали, понимая причину этого недомогания. Мать специально летом заготавливала на зиму свежего сена, оно всегда лежало у нас в коридорчике и вкусно пахло. И бабушка каждую неделю меняла в его матрасике свежее сено, чтобы не было запаха, а никакой клееночки не подкладывала, считая, что это вредно для ребенка. Позже, когда немного наладилось с питанием, у Мити все прошло, и он рос здоровым и очень подвижным мальчиком. Мы были с ним очень дружны всю жизнь.

Пошила мне мать из старой бабушкиной кофты к празднику платье, оно было ситцевое в розовых цветочках. У нас так мало было тогда обнов, что это казалось верхом счастья. Одела я его и пошла на улицу хвастать им подружкам. Но никого во дворе не оказалось, и я прошла к соседнему дому, там гуляла девочка, немного постарше нас. Ей было уже почти 7 лет, звали ее Вера. Она внимательно оглядела меня и вдруг предложила:

– Хочешь, покажу, какие страшные тритоны завелись в большой яме от бомбы?

Как я могла отказаться, ведь сама Верка предлагает, а она уже большая, да и очень любопытно, хоть и страшно, посмотреть на этих тритонов. Хотя знаю, что бабушка строго-настрого запретила близко подходить к этой яме, но любопытство пересиливает все и я говорю:

– Конечно, хочу, а они не выпрыгнут?

– Что ты, они же в воде, а мы на берегу. И мы пошли, яма была здесь за домом. Подошли, стали на коленочки и разглядываем. Верка взяла и столкнула меня неожиданно в яму, прямо к этим таким страшным тритонам, а сама убежала сказав:

– Расхвасталась здесь своим платьем!

Я ору благим матом со страху. Правда, в яме было не глубоко, но уж очень страшно тритонов, а берег высокий мне никак не вылезти. Услыхали взрослые, прибежали и вытащили меня, отвели к бабушке. Та, как всегда, отмыла, отстирала и когда мать вернулась с работы, я уже вновь бегала в своем великолепном новом платьице.

А однажды собрались девочки играть в цыганок. Нарядились в мамины платья, распустили волосы, танцуют. А меня не берут с собой играть. Во-первых, я самая маленькая, а во-вторых,

– Ты, Маша не можешь быть цыганкой, у тебя волосы белые, а у цыганок они черные.

А мне страсть как хочется с ними тоже плясать, тогда девочки и предлагают:

– Ладно, мы примем тебя играть в цыганок, только тогда мы тебя перекрасим в черный цвет.

Я конечно согласна, красьте.

Где уж нашли они мазут с гудроном не знаю, но выкрасили меня хорошо, так, что сами испугались. Увидела меня мать одной из девочек и ахнула:

– Ох, батюшки, да что же вы наделали сорванцы?!

Да бегом меня к бабушке, та увидев меня запричитала, заплакала?

– Ой, погубили мою кровиночку, что же с ней теперь будет? Я дура старая не доглядела.

Стала меня мыть, а гудрон не смывается, волосы слиплись, мне больно, я плачу. Вечером, вернувшись с работы, тоже принялась меня мыть, бесполезно, выкрасили основательно. Состригла мать мне волосы, а на коже все равно черные пятна не смываются. Так все лето я ходила в платочке, пока новые волосы не отросли и пятна не сошли. Но меня больше всего огорчало и было обидно, покрасить меня покрасили, а вот в цыганку поиграть не довелось. Так – то было.

Была у меня закадычная подружка Люся Куликова. Мы росли вместе. Наши отцы вместе служили, вместе ушли на фронт. Только еще в 1942 году на дядю Васю пришла похоронка, а от моего отца уже второй год нет никаких вестей. Моя мать работала вместе с Люсиной мамой в детском садике. Ее мама заведующая и они дружат. У Евдокии Ивановньи двое детей; сын Геннадий и Люся. Живут они тоже очень трудно, да, как и все в то время.

Наш Женя где-то достал себе коньки, а мне отдал свои старые, снегурочки. Это коньки с круглыми носами, они одеваются на валенки при помощи веревочек и палочки. Я рада неожиданному подарку, это же счастье иметь свои собственные коньки. Зимой мальчики постарше, как наш Женя, расчищали большую яму от бомбы за домом от снега и мы там детвора катались. У кого есть коньки – на коньках, а то и просто так на ногах гоняли льдинку.

Ну, теперь я богатенькая, свои собственные коньки имею. Зашла ко мне Люся, чтобы идти на улицу, а я сижу довольная. Одеваю свои коньки. Люси завидно, я это вижу и понимаю и неожиданно для себя вдруг предлагаю:

– Не бойся Люсь, я с тобой поделюсь, ты одевай один конек и я другой, будем пока на одном кататься, и по очереди будем учиться кататься на двух.

Люся счастлива от такого щедрого предложения, и мы вместе в один миг убежали на каток.

Долго мы так катались, пока у Люси не появились свои коньки, к тому времени мы уже были асы в катании на коньках. Евдокия Ивановна была замечательная портниха, и она нам с Люсей до 8 класса шила платья, причем одинаковые, как сестрам. После 7 класса Люся пошла, учиться в техникум, а я в 8 класс, мы стали реже видеться, дорожки наши разошлись. Но я с большой теплотой и любовью всегда вспоминаю мою подружку военного детства.

Зимой конечно малышам было скучновато, день короткий, сидеть в полутемной комнате скучно, игрушек нет, заниматься с нами некому, на улице мороз, а одежонка наша не ахти какая теплая…

Но бабушка все равно старалась нас выпроводить погулять. Предлагал нам подвижные занятья.

– Вот Вам лопатки, идите в огород и копайте там каждый себе в снегу замок и будите, потом ходить друг к другу в гости, делайте дорожки. И она, как заправский архитектор, лазает с нами по снегу, намечая нам план замков. И мы весь день, увлеченные ее идеей, роем снег до седьмого пота и только в сумерки возвращаемся в дом все мокрые, И едва успев перекусить, засыпаем, как убитые, бабушка рада, уработались малыши.

Иногда ребята побольше берут нас малышей играть с собой в войну, мы армия. Их таких, как наш Женя, всего в городке четверо, поэтому приглашают нас.

Однажды играли в Наполеона. Наполеоном был друг Жени и наш сосед Толя Рыжаков.

За нашими домами был старый дзот, остался еще с 41 года, взрослые его засыпали, чтобы мы в него не лазали, зимой мы с него катались на санках.

Вот Толя-Наполеон сидит на этой горе и командует армией, мы воюем снежками. Вдруг он неожиданно исчез и раздался из-под земли его страшный рев, мы в рассыпную по домам.

– Что с Вами? – с беспокойством спрашивает бабушка. А мы и слова сказать не можем, так испуганы, потом лишь несколько минут спустя, немного придя в себя, рассказываем бабушке, что Толю Наполеон утащил под землю.

– Куда, какой Наполеон? Ну подробно, что случилось? – Выяснив в чем дело, телогрейку на плечи да бегом к соседям, а те уже все на горе. Рев от горы на весь городок. Оказалось, провалился наш Наполеон в дзот, тот сгнил и рухнул под нашим топотом на горке. Вытащили нашего командующего всего в слезах и паутине, строго-настрого запретив подходить к горке, а летом прочно засыпали дзот. Война уже шла далеко на Западе. Страна потихоньку выбиралась из руин. Каждый надеялся только на свои руки и голову, помощи ждать было не от кого, ее никто и не ждал, понимая, идет война. Каждый с замиранием сердца ждал возвращения отцов, братьев, мужей сыновей с войны. Мы уже знали, что дедушка погиб под Москвой в первый же год войны, отец воюет на Западе, была от него весточка.

Вернулся после ранения в руку наш сосед, отец Толи Рыжакова, дядя Вася. Это его отец Егор оставался у нас единственный мужчина в городке в1941 году. Он жил с невесткой, женой дяди Васи и двумя внуками.

Рады соседи, живым сын вернулся, ничего, что рука перебита, жить можно. Решил дедушка отпраздновать это событие. А чем? Нищета. Осталось у них немного зерна со старых времен, ячмень. Решил дед сварить пива. Получилось отменное пиво.

А зерно после варки пива принес бабушке.

– У тебя Марфа курочки, жалко выбрасывать, может, склюют, возьми.

– А бабушка весной раздобыла в соседней деревеньке четыре маленьких цыпленка и все лето их растила и теперь у нас три курочки и петушок, рада бабушка, хоть яичко иногда ребятишкам будет, а то совсем позеленели щечки у детей.

Взяла бабушка зерно попробовала немного дать курочкам с опаской, ничего клюют, подавай только. Успокоилась, высыпала остальное и ушла в дом. Через некоторое время вышла на улицу валяются ее курочки дохлые по двору. Загоревала бабушка, заплакала:

– Что же я старая наделала, загубила сама своих касатушек, остались опять ребятишки без яйца.

Горюй, не горюй, делу не поможешь. Надо хоть перо общипать, подушку сделаю ребятам. Общипала, пошла, мыть перо в дом, а кур сложила за сарайчиком, потом закопаю.

Моет перо, а сама все горюет, жалко кур. Заходит дедушка Егор и смеется:

– Ты что это Климовна банный день сегодня курам устроила, вижу одежонку их стираешь?

– Уходи от греха Егор, пока я кочергу об тебя не обломала. Загубил ты моих касатушек, чем теперь кормить ребят? А тебе еще и смешно ироду.

– Что ты, Господь с тобой Марфа, бегают твои куры по двору, только голые, это понятно стираешь одежонку их.

– Как бегают, ты, что ополоумел, я же их дохлых ощипала?

Дед давно понял, в чем дело и хитро улыбался. – Да так бегают, посмотри сама.

Выскочила бабушка во двор, действительно гуляют по двору ее куры без пуха и пера, как есть голые и петух вышагивает длинными ногами, только гребень краснеет. Поняла бабушка, что хмельного зерна наелись куры и уснули, а она их за дохлых приняла. Все лето обрастали куры пером. Долго дед подшучивал над бабушкой насчет «банного дна». И такое было.

Поколение 40-х

Подняться наверх