Читать книгу Поймать балерину - Мария Зайцева - Страница 5

– Дикий, послушай меня, послушай!

Голос толстяка-банкира , обычно спокойный, полный достоинства и собственной значимости, неожиданно стал тонким и невероятно визгливым.

Даниэль даже не моргнул. Он и не такое слышал.

Люди  забавные бывают, когда понимают, что стоят на краю.

Этот вот толстяк стоял на краю в буквальном смысле слова.

Позади него синело озеро и сыпались с высокого обрыва камни. Когда они долетали до воды, раздавался громкий всплеск, и по вечерней глади расходились круги.

Даниэль отвлекся от красного лица банкира и посмотрел на такой же  красный горизонт. Он в этот момент не подозревал, что огненные блики умирающего солнца отражаются в его пустых мертвых глазах, придавая худощавому жесткому лицу еще большей инфернальности.

Красный закат… Мать говорила, что это к завтрашней суши. И плакала. Для них сушь в начале лета означала смерть посевам. А, значит, еще чью-то смерть.

Например, младшего братика Даниэля, Жюля. Или сестры, Моник. Или…

Руки сами потянулись к пачке, от этого жеста судорожно дёрнулся всем телом толстяк, наблюдающий за Диким Даниэлем расширенными от ужаса глазами.

Но Легран даже не обратил внимания на него.

Выдохнул задумчиво дым.

Горизонт был настолько кровавым, что казалось там, вдалеке, кто-то кого-то тоже убивает.  Убил уже.

Еще красный горизонт к переменам в судьбе. Это уже бабка говорила.

Интересно, к чьим переменам?

В его судьбе в последнее время только плохие повороты.

Может, это знак?

Будет , все же, что-то хорошее?

Например, он найдет свою бабочку…

При одной этой мысли внутри все сжалось и полыхнуло красной яростью. Такой же, как и этот проклятый горизонт.

Прошло уже больше недели с того момента, как он вернулся домой, в свой особняк, грязный, вымотанный и даже немного побитый. Совсем флики (просторечное название жандармов во Франции, прим. автора) осатанели…

Зашел, надеясь наконец-то выдохнуть, прийти в себя… И утащить свою бабочку в кровать.

Только она могла его успокоить, утихомирить желание немедленно разобраться с теми, кто его сдал, сделать горячую , дикую голову ясной и чистой.

Но бабочка улетела.

Он сразу понял, когда не нашел ее в спальне.

Обычно она сидела там, часто просто смотрела в окно, забравшись с ногами на кушетку, и в такие моменты Даниэль замирал в дверях, в который раз пораженный ее немыслимой хрупкой красотой.

Ее тонкий силуэт, обрамленный оконной рамой, виделся изысканной картиной , какие он видел  в Лувре.

Даниэль всего один раз туда попал, еще в щенячьем возрасте, когда поспорил с такими же, как он, клошарами, что стащит оттуда картину.

Он зашел, пролетел взъерошенным грязным парижским воробьем несколько залов, где выставлялись предметы старины, на которые он вообще не обратил внимания, и замер в зале  с  висевшими на стенах  картинами  в шикарных рамах.

Причем, почему-то в глаза бросилась только одна. Она скромно висела немного сбоку, и рама ее не отличалась особым шиком.

Но фигуры женщин в голубых нарядах, плавно извивающихся в такт слышимой только ими музыке, заворожили настолько, что Даниэль не мог оторвать от них взгляда. Смотрел и смотрел, не мигая, жадно и сухо сглатывая, скользя глазами с расширенными зрачками по тонким изгибам белых плеч, склоненным в танце головам, рукам, вытянутым в танцевальных жестах…

Это невозможно  отличалось от всего, виденного им ранее, словно нечаянно угодил в другой мир, в сказку, которые иногда рассказывала им, маленьким совсем, бабка. Там было что-то про дверь, за которой все лучше и красивее, чем в нашем мире, и на деревьях там огромные яблоки, а в лесах полно ягод… И там гуляют загадочные лесные красавицы, они водят хороводы и приманивают неосторожных путников своим чудесным пением.

Бойся, путник, их голосов! Страшись смотреть на их танцы! Заворожат, обманут, уведут в лесную чащу и оставят там погибать…

В тот раз грязного мальчишку поймали смотрители зала, выволокли за шкирку прочь из Лувра и дали пинка для ускорения и памятливости.

Надо сказать, что пинок оказался живительным.

И ускорения придал. И в памяти сохранился. Когда Легран подрос, он вернулся в этот музей…

Но это уже был другой Лувр, и да сам Легран был другим. Танцовщиц в голубом он не увидел, а все остальное его мало интересовало.

Его бабочка очень сильно напоминала ту картину, особенно, когда сидела у окна, склонив светлую голову и смотря на улицу. Грустная, красивая до боли в глазах, до зубовного скрежета.

Обычно Даниэля не хватало на долгое созерцание чуда природы, доставшегося ему.

Он подходил, подхватывал ее, испуганно вздрагивавшую, на руки и нес в кровать.

Укладывал на спину и зарывался лицом в вольно раскинувшиеся по покрывалу золотые кудри.

Чистый свежий запах дурманил голову, руки сами тянулись, раздевали, разворачивали свой самый главный, самый нужный подарок в жизни. Пальцы подрагивали, касаясь тонкой нежной кожи, сжимались, мало контролируя силу, потому что , несмотря на то, что прошло уже два месяца, как он взял ее себе, но до сих пор не верилось. Даже на телесном, животном уровне не верилось, что она – его. Эта тонкая статуэтка, нежная, печальная , невозможно красивая. С плавными изгибами танцующих рук, с блестящими от упоения музыкой глазами…

Как она тогда оказалась в этом вертепе?

Удивительно просто.

Случайное совпадение, провидение, не иначе.

Он и сам-то там случайно оказался.

Просто один из должников не явился к нему вовремя, и Мартин выяснил, что тот часто любит бывать в низкопробном кафешантане, дыре, пригодной только для парижских крыс и деляг низкого пошиба.

Раньше Даниэль тоже в таких бывал, но в последние два года, превратившись из обычного апаша в главу одной из самых крупных банд Парижа, заимев вес не только среди своих, но и среди серьезных теневых дельцов города, он , конечно же , даже не планировал попадать в подобные места.

Но должник вел себя нагло, и , похоже, кое-кто позабыл, за что Дикий Даниэль получил свою кличку…

Настало время напомнить.

Звери чувствуют слабину. Никому не позволено перепрыгивать через вожака. Даниэль усвоил это золотое правило на парижских улицах, впитал с кровью, щедро оросившей мостовую не один и не два раза.

Детские банды жестоки, у них строгая иерархия и волчьи законы. У них нет поблажек к оступившимся и проявившим слабину.

Даниэль вырос во всем этом. И , уже добившись того, о чем и подумать не мог, будучи обычным парижским бездельником и вором, действовал по-прежнему, жестоко и кроваво.

Ему боялись переходить дорогу. И не переходили.

И в тот раз кретин, так опрометчиво решивший, что он может заставить Дикого Даниэля ждать, очень крупно просчитался.

Даниэль взял с собой всего троих парней, своего заместителя Мартина, и пожаловал в этот вертеп лично. Настроение его было самым кровожадным, голова холодной…

Ровно до тех пор, пока не увидел… Бабочку.

Она танцевала этот пошлый, глупый танец апашей, который в последние два года стал неожиданно моден, выполз из подворотен и завоевал сцены небольших кафешантанов.

История девки и ее парня, вполне знакомая всем присутствующим, выглядела в танце подчеркнуто жестокой и даже смешной…

Но в этот раз все было по-другому.

Светловолосая богиня, танцовщица в голубом платье. Она изломанной куклой летала в руках своего партнера, вздрагивала от грубых прикосновений, резко вырывалась и падала к нему в объятия.

Во всем ее облике было что-то настолько нездешнее, настолько далекое, что Даниэль в первое мгновение даже глазам не поверил.

Так и застыл в дверном проеме, неотрывно глядя на нее.

Танцовщица билась в грубых лапах своего партнера, выглядя беззащитно и хрупко, и, наверно, должна была бы вызывать жалость… Но вызвала совсем другое.

Что-то черное, страшное поднималось из глубин души Даниэля Леграна, Дикого Даниэля, когда он наблюдал за танцем. Молча, замерев, закаменев лицом. И только глаза с расширенными зрачками, неотрывно следящие за каждым движением изломанной красивой бабочки, выдавали его напряжение.

Его желание.

В тот момент он забыл обо всем, вообще обо всем.

Где-то далеко остались должник и его нахальное поведение, еще дальше ушло понимание неуместности всего происходящего… И еще дальше – осознание себя человеком. Не был Дикий Даниэль человеком в тот момент.

Парень в очередной раз бросил свою партнершу на пол… Она вскрикнула, жалобно и тихо, лицо исказилось гримасой боли…

И дальше Легран уже не помнил ничего.

Словно во сне, в той страшной сказке про волшебных танцовщиц, пошел он к голубокрылой бабочке, подхватил ее на руки, вдохнул свежий нежный аромат волос… И мгновенно потерял последний рассудок.

Она смотрела на него испуганными огромными глазами, упиралась беспомощно ладонями в грудь. Губы шевелились, она, кажется, что-то говорила…

Он не слышал ее, не понимал.

За спиной его решали насущные вопросы его люди, слышались вопли, сухие щелчки затворов, смех и ругань.

Ему было плевать.

Он нес на руках свое сокровище и не мог остановиться.

Словно в бреду, промелькнула дверь, комната для переодевания артистов, кушетка.

Бабочка не сопротивлялась.

Испуганная происходящим, она позволяла себя раздевать, дрожала от грубых прикосновений, потому что он не мог сдерживать силу своих рук, не мог поверить, что она – настоящая. Живая. И постоянно хотел дополнительных доказательств этому.

Кажется, Даниэль что-то шептал, утешающее, когда целовал ее, упиваясь вкусом кожи,  сладким подрагиванием нежного тела под собой. Кажется, он даже пытался сдержаться, не делать больно. Легран не хотел делать ей больно…

Но остановиться не смог.

Разве можно остановиться, не забрать себе такое чудо, неизвестно как оказавшееся в этой дыре?

Нельзя.

Кто-то другой, наверно, смог бы. Перед кем-то другим были бы миллионы «нет». Она замужем, она принадлежит другому. Она не хочет.

Перед Диким Даниэлем не стояло ни одного из этих «нет».

Он всегда брал то, что хотел, никого не спрашивая.

Иначе его бы не назвали так, как назвали.

В тот вечер он увел свою добычу, свою голубую бабочку за собой. Сразу в особняк, чтоб наверняка. Чтоб никто не посмел смотреть, даже думать про нее.

Мнение самой Аннет по этому вопросу его не волновало. Женщина рождена, чтоб подчиняться мужчине, своему мужчине, а не танцевать в низкосортных кабаках. Его женщина будет танцевать только для него.

Его бабочка будет радовать только его.

Все остальное – несущественно.

Конечно, она была не особенно довольна, и даже пару раз попыталась убежать… Но потом быстро смирилась.

Даниэль знал, что так и будет. Надо было только чуть-чуть подождать.

Скоро его бабочка должна была забеременеть, родить ему детей. И тогда ни о каких побегах бы речи уже не шло. Он серьезно работал над этой задачей.

По ночам, лежа с ней в постели, обнимая ее, все еще вздрагивавшую от недавнего удовольствия, он думал о том, что пора уже завязывать с кровавым промыслом, что он уже целый год занимается правильным вложением средств, и скоро совсем перестанет быть Диким Даниэлем. А станет почтенным буржуа , Даниэлем Леграном, совладельцем нескольких банков, больших магазинов, автомобильного завода. У него будут наемные служащие, контора в центре Парижа… И у него будет особняк, тоже в центре, например, на Елисейских полях… И его бабочка будет выходить в свет в самых шикарных платьях. А его дети будут учиться в лучших школах…

Мог ли об этом мечтать тот оборванец, умиравший от голода на парижской мостовой?

Или тот мальчик, напуганный страшными рассказами бабки?

У него, нынешнего Даниэля Леграна, все складывалось, как в той сказке. Вот только конец у нее счастливый.

Наивный недоумок…

Те лесные волшебницы тоже манили путников в лес своими чарами, усыпляли их бдительность…

А затем оставляли умирать…

И только потеряв свою бабочку, Легран понял, отчего на самом деле умирали путники.

От тоски.