Читать книгу До и после. Стихи и песни - Марк Борисович Аксенов - Страница 3

Я стихи о войне никогда не писал.

Пусть о ней что-то пишут другие —

Тот, кто знаёт её, кто сам воевал,

Кто в атаки ходил штыковые

Не писал я ни разу стихов о Войне,

Но рассказы седых ветеранов

Я записывал, слушая их в тишине,

Словно перебинтовывал раны.

Теми, кто пал под смертельным огнём

За Родины пядь, за глоток водицы,

Покуда мы дышим, покуда живём,

Не перестанем гордиться!

Но отчего этот в горле комок?

Чужая вина, как фантом и нелепость.

За то, что на помощь прийти не смог,

Прости меня, Брестская крепость!

Мы позже родились, мы не при делах,

Но разве возможно забыть такое?!

Сначала за плен, а потом за ГУЛАГ

Простите нас, Бреста герои!

И есть среди этой общей вины

Моё персональное место.

За сдачу без боя великой страны

Прости меня, крепость Бреста!

«Мы даже в атаку пойти не успели

В тот первый для нас и последний бой.

Нас просто накрыло при артобстреле

Вражьим огнём и родною землёй.

О нас не скажут погибли геройски.

Что за геройство вот так умирать?

Поэты о нас не напишут ни строчки

Мальчишки не станут нам подражать.»

Нет, это не правда! Ведь вы же были!

Жили, трудились, влюблялись, росли,

Не побоялись, «не откосили»,

Все, как один по повестке пришли.

Не правда, что в бой не успели пойти вы!

Вы, как сумели, приняли бой!

А смерть за Отчизну всегда красива,

И, значит, каждый из вас герой!

Как часто мы напрасно плачем,

Терзаемся по пустякам —

Порой под маской неудачи

Спасение приходит к нам.

Встречай судьбу без слёз и гнева!

Будь в испытаньях терпелив!

Мой дед был ранен подо Ржевом

И потому остался жив.

Но долю лёгкую, поверьте,

Он не искал и не просил.

Он под огнём в «долинах смерти»

Своё бессмертье заслужил.

Сколько людей, столько к Богу дорог.

И к Сатане своя дорога.

Бывает порой, кто кричит – С нами Бог! —

Дальше других от Бога.

Церковь в Ершове стоит на холме —

Троица Живоначальная.

Всем, кто погиб на минувшей войне,

Словно свеча поминальная.

Как безутешная старая мать,

С горем не в силах смириться,

Смотрит с холма, чтобы первой принять

Всех, кто с войны возвратится.

Лютый декабрь, сорок первый год.

В спешке фашисты бегут из Ершова.

В церкви на горке собран народ,

Заперт снаружи на ключ и засовы.

Немец сапёр постарался, как смог

В храме, где нужно, заложены мины,

Надпись на пряжке ремня «С нами Бог»,

И рядом – ключ подрывной машины.

А в церкви закрытой – «…иже еси» —

Кто-то молится, кто-то рыдает —

«Господи правый, приди и спаси!

За что нам кара такая?»

………

Вновь возрождённая церковь стоит,

Там, где лежали руины.

Но кто восстановит, кто возродит

Матери сына?

Сколько людей, столько к Богу дорог.

Храм на холме, как свеча поминальная

Тем, кто с войны возвратиться не смог,

Троица Живоначальная.

Постойте, реббе, зачем вам туда?!

Спрячьтесь лучше вон там возле речки!

А  реббе в ответ – Нет, пастух всегда

Там, где его овечки…

Говорят, что у Бога мертвых нет.

Можно лишь позавидовать Богу.

Юноша, девочка, бабушка, дед,

Взрослые, дети разных лет

Согнаны в синагогу.

Немцы в сторонке гурьбою стоят

Курят, гогочут и удивляются,

Как наши соседи нас костерят,

Палками лупят старух и девчат,

Друг перед другом стараются.

А над костелом «свенты кшиш» *-

Уже не «святый крест», не распятие.

А, будто бы, дьявол над спинами крыш

Тычет свой кукиш, костлявый шиш

В лики небесной братии.

«Шиш вам и вашей любви ко врагу,

И даже к тому, кто  вам ближе!

Дайте факелы – я подожгу,

Верьте мне, я не останусь в долгу!»

И вот уже пламя стены лижет.

«– Что, все уже там? – Все, как один!

Воют, орут, как дикие звери?!

– Ах, нет, вон, смотрите, плетётся раввин.

Откройте, панове, раввину двери!»

Зимним раздутое ветерком

Долго ли коротко пламя пылало…

Стало местечко городком

После того, как нас не стало.

«Нас», говорю я, Божий сын,

Разве не все мы у Господа – дети?

Жаль, что не спасся хотя бы один,

Старый, седой, неразумный раввин.

Впрочем, к чему сожаления эти?

Его умоляли: не надо ходить,

Спрячьтесь в зарослях возле речки!

За полночь сможем надёжно укрыть.

А он всё твердил – Нет, пастух должен быть,

Там, где его овечки…

Swety krzisz – святой крест (польск.)

Ни враньём, ни заплатами

Прошлое не залатать.

От Хатыни до Катыни

Лишь рукою подать.

От Дахау до Треблинки

Ни чужих, ни своих.

Только люди и нелюди.

Никого кроме них.

Что на улицах Ракова,

Что в Волынском аду —

Все дела одинаково

У Господа на виду.

Свежих цитрусов запах,

Ёлки в каждой витрине,

Монпарнас и Мадлен

По бокалам вино разливают,

А в парижском гестапо

Молодая княгиня

На любые вопросы

Отвечала упрямо – Не знаю!

Кофе с булочкой венское…

Что за игры в тюрьме?

Звери в чёрных мундирах

За предательство жизнь обещали —

Ах, мадам Оболенская!

Вы в своем ли уме?

Вы же сами когда-то

из Красной России бежали.

Беззаботные тени

сСкользят по гардине,

Пляс Пигаль суетится,

незваных гостей ублажая…

А в суровых застенках

молодую княгиню

Называют гестаповцы

русской «Принцессой Незнаю».

Это дело не женское.

И не ваше совсем —

Только как удержать

По весне перелётную птаху?

Ах, мадам Оболенская!

Вам-то это зачем —

За Россию, прогнавшую вас,

отправляться на плаху?

Ах, мадам Оболенская!

Вам-то это зачем —

За Россию, которой уж нет,

Подниматься на плаху?

Никто не забыт и ничто не забыто!

Но каждый из прошлого помнит свое.

У нас двадцать семь миллионов убитых,

А где-то народ беззаботный и сытый

Сквозь сон наблюдает, как зверь недобитый

Готовит к войне молодое зверьё.

Далёкий май над праздничной Москвой,

Весенний дождь, пролившийся нежданно,

И парочка счастливых ветеранов

Танцует вальс на мокрой мостовой.

Всё так же, словно тридцать лет назад,

Она вот-вот букет свой растеряет.

Вот падает гвоздика на асфальт,

А он её так ловко поднимает.

В его руке лежит её рука…

И, если мне бывает одиноко,

Картинку из далёкого далёко

Приносит снова памяти река —

Москва, весна, – два стройных старика —

Он и она – без возраста и срока

Танцуют вальс на мокрой мостовой.