Читать книгу Римская карусель. Первая книга цикла «Время орбинавтов» - Марк Дельта - Страница 4

Глава 2
1 в. н.э.

Оглавление

Гордость большая была, однако,

под внешностью нежной…

Овидий

После казни брата и его жены Секст Старший взял троих детей Публия на воспитание. Собственной крыши над головой у них не было: все имущество Публия – и в Риме, и в провинции, – было конфисковано. Секст Кассий, занятый хлопотами по оформлению опеки и другими делами, почти не обращал внимания на родную дочь. Мать и брат после того ужасного дня, когда Кассия спасла их от ареста, но испугала сбывшимся предсказанием об ужасной судьбе Публия, посматривали на нее с невысказанной опаской и, казалось, избегали разговоров с ней.

Кассии хотелось поговорить с кем-нибудь о своем недавнем открытии, но она не решалась сделать это, помня, с каким возмущением и недоверием восприняли ее признание родители и брат. К тому же, если не считать учителей, Кассия в основном была предоставлена самой себе, и ей просто не с кем было поговорить по душам. Старшие мальчики – Секст и Гней – большую часть времени проводили где-то вне дома. Пульхра, оказавшись вдруг в положении бедной родственницы, утратила свою былую бойкость, вела себя робко и однажды, рыдая, призналась Кассии, что, несмотря на доброту приемных родителей, чувствует себя в их доме такой же нахлебницей, как их многочисленные клиенты.

Старый наставник Строфий каждое утро уводил Агриппу в ту же начальную школу на Форуме, где когда-то так мучилась Кассия. По вечерам он снова шел туда и приводил мальчика обратно. Кассия как-то решилась намекнуть Агриппе на то, что он наверняка уже пробовал менять прошлое, и что ей он может довериться, поскольку она клянется никому не рассказывать. Двоюродный брат, изнуренный бесконечными часами школьной муштры, ничего не понял, и Кассия просто стерла этот разговор, воспользовавшись своей способностью менять прошлое.

Она начинала понимать, что другие, возможно, просто лишены ее способностей.

Между тем, однажды начав переделывать прошлое, Кассия уже не могла остановиться. Она часто делала это, снова и снова убеждаясь в том, что стертых ею событий и обстоятельств никто из их участников, кроме нее самой, не помнит. Ей особенно нравилось менять совсем недавнее прошлое, исчислявшееся порой несколькими десятками ударов сердца. Это было не так скучно, как заново проживать уже прожитое время.

Кассия не смущалась тем, что изменяемые ею события незначительны и касаются сущих мелочей – выбора платья в лавке, отмены неосторожно сказанного слова в разговоре с матерью, и тому подобное. Отрадной была сама возможность влиять на ход событий одной лишь силою мысли, и упоение ею не могло надоесть.

Постепенно Кассии стали открываться и другие преимущества, предоставляемые странным даром его обладательнице. Она обнаружила, что можно ошибиться, а потом вернутся в прошлое и исправить ошибку; что можно посмотреть, как поступает в определенных обстоятельствах тот или иной человек, а затем вернуться в прошлое и предвосхитить его поступок, зная его наперед.

Уповая на начитанность старого Строфия, Кассия обратилась к нему с вопросом, доводилось ли ему читать или слышать истории о героях, полубогах и богах, в которых те меняли бы уже совершенные поступки, возвращаясь для этого в прошлое. Удивленный Строфий ничего подобного припомнить не мог.

– Над временем не властен никто, госпожа моя, – речь его по причине почти полного отсутствия зубов была невнятной и невыразительной, но изможденное морщинами лицо излучало такую безусловную уверенность в правоте сказанных слов, что с лихвой компенсировало недостатки дикции.

– Неужели даже могущественные боги Олимпа не властны над ним? – допытывалась Кассия. – Ни Юпитер, ни Марс, ни Квирин?

– Ни они, ни их предшественники-титаны, – авторитетно шамкал Строфий, воздевая ладони. – Над временем не властен даже сам бог времени, нестареющий Хронос!

Возможно, решила Кассия, Строфий все же ошибается в том, что касается богов: едва ли кому-либо из людей известны подлинные пределы их могущества. Уже само их бессмертие является верным указанием на то, что они не подчинены времени, подобно людям и животным. Да и эпитет «нестареющий», по мнению Кассии, был в равной степени применим ко всем бессмертным, а не только к Хроносу, что демонстрировало определенную ограниченность представлений ученого грека.

И все же этот разговор убедил Кассию в том, что нигде в литературе и истории не содержалось сведений о ком-либо, кто владел бы способностью влиять своими мыслями на уже свершившееся прошлое. Кассия поняла – это не просто способность, вроде таланта к пению или счету. Это поразительный, несравненный дар, о котором, как кажется, все другие смертные не знают даже понаслышке!

Осознание своей исключительности усиливалось в девушке, когда она в очередной раз обыгрывала брата в кости, выбирая из густого пучка возможностей такую последовательность событий, где кости выпадают благоприятным для нее образом; когда одерживала верх над преподавателем риторики, используя в споре его же – еще не высказанные – аргументы; когда в точности предсказывала, что вскоре изменится погода, поскольку уже побывала в том будущем, где внезапно налетает ветер со снегом.

Кассия стала забывать робкую, нескладную девочку, вздрагивавшую при виде преторианцев, испуганно оглядывалась при звуках падающих капель и вжимала голову в плечи перед ударом линейки по пальцам. Наблюдать, как уходят страхи, было для Кассии Луциллы Пармензис упоительным переживанием. Воздух переполнял грудь, и весь мир, казалось, находился у ее ног.

Размышляя о событиях прошлого, Кассия понимала, что именно арест несчастного дяди Публия и его жены толкнул ее на догадку о том, что Этеокл написал донос на ее Кассия Старшего, а без этой догадки она не открыла бы своих способностей и не спасла бы отца.

Неужели, неужели, неужели, думала Кассия, она прожила бы всю жизнь, не узнав об этом поразительном даре, если бы не гибель Публия и Метелии? Время шло, жалость к безвинно казненным родственникам постепенно притуплялась, и Кассия все отчетливее понимала: если бы боги предложили ей спасти дядю с его женой, но за это она никогда не узнала бы о своей способности менять прошлое, она бы на это не пошла!

Порой ей приходило в голову, что Публия и Метелию необходимо было принести в жертву некоему неведомому и могущественному божеству в обмен за подобный дар. Это было нелепо, ибо Кассия никакой ответственности за их смерть не несла и даже попыталась их спасти. Но, вопреки всем доводам рассудка, она чувствовала, будто сама была жрицей, сотворившей жертвоприношение божеству, и – о бесчувственность! – не жалела о своем выборе.

Что это было за божество, Кассия не ведала.

За месяцы, предшествовавшие совершеннолетию Кассии Луциллы, она резко изменилась внешне. Угловатость исчезла, худое тело обрело стройность и изящную плавность движений. Лицо ее почти не изменилось – те же не совсем правильные черты, те же зеленые глаза, то распахивающиеся, то превращающиеся в щелочки, как у кошки, одна бровь немного выше другой, – но это лицо излучало теперь такую уверенность в собственной неотразимости, что действительно воспринималось таковым. Каждый шаг Кассии был грациозен, голос обрел приятную мелодичность, и она все чаще замечала восхищенные взгляды мужчин – от сыновей сенаторов до вольноотпущенников и цирковых атлетов.

– Ты теперь Пифагор, вселившийся в тело Елены Прекрасной, – говорил ей отец, удивляясь и радуясь этой метаморфозе.

Сама Кассия очень ясно осознавала случившуюся с ней перемену, пристрастившись в последнее время к разглядыванию своего обнаженного тела в зеркале и досадуя на тусклость полированной металлической поверхности. Впрочем, несовершенство отражения не могло скрыть соразмерности форм. Привыкать к таким метаморфозам было приятно. Кассия медленно водила узкой рукой от сосков до лобка, вздрагивая и сладостно замирая, не отрывая глаз от фигуры в таинственной матовой глубине зеркала, и та своей безупречностью и томной грацией казалась ей Ледой, способной соблазнить верховного бога.

Как-то само собой получилось, что в стайке молодых девушек, с которыми водилась Кассия, она заняла с безропотного согласия остальных верховодящую роль. Какое-то время сопротивлялась Курция Прима. Не будучи в состоянии потягаться с Кассией во внешней привлекательности и уж тем более в начитанности и быстроте ума, Прима поначалу надеялась сохранить за собой преимущество в гимнастическом зале, прежде бывшее неоспоримым. Однако ей пришлось уступить и в этом.

Прежде болезненная, склонная к простудам Кассия уже много месяцев не только не болела, но была переполнена поразительным ощущением радости жизни. Девушка переживала его так же, как, вероятно, дискобол переживает свою силу и точность броска. Это чувство вибрировало и пенилось в Кассии молодым шипящим вином, и трудно было понять, где заканчивается радость души и начинается упоение тела. Она стала одерживать верх над подругами в беге, прыжках, игре в мяч, в борьбе. И Прима, и ее сестра, Курция Секунда были старше Кассии и раньше казались ей крепкими и ловкими. Теперь же Кассия не могла понять, как могла когда-то так думать: ее преимущество в силе, быстроте и точности любых телесных упражнений было столь очевидным, что вскоре среди подруг у Кассии Луциллы не осталось соперниц.

                                           * * *


В год третьего консульства Гая Цезаря – позже Кассия назвала бы его 40-м годом по летоисчислению христиан – младший Секст Кассий и Кезон Курций отправились служить в составе Пятнадцатого легиона Фортуны Перворождённой, расквартированного вблизи Среднего Рейна. Через месяц императорская почта доставила из лагеря Преторий Агриппины письмо от Секста. Его отец велел своему племяннику и приемному сыну Гнею зачитать его вслух в присутствии всей семьи.

Кассия, слушая о боях с германцами из племен хавков и хаттов, думала об опасностях, угрожающих брату, и о том, что если бы она находилась рядом с ним, она могла бы предотвратить их, меняя недавнее прошлое. Впрочем, могло сложиться и так, что стрела врага достигла бы Кассию раньше, чем она успела бы найти нужную последовательность событий среди несметного числа возможных. Умом Кассия понимала, что и такое возможно, но эти соображения не могли затмить чувств, а чувства говорили ей, что она всесильна.

У Кассии возникла новая привычка. Она теперь совершала длинные прогулки по Вечному городу в сопровождении одной лишь Олуэн. Долгие пешие переходы даже по самым труднопроходимым, шумным плебейским районам Рима теперь не утомляли и не пугали ее. Родители пытались говорить с ней о неразумности такого поведения. Она не спорила, лишь иногда мимолетно улыбалась правой половинкой рта, и было в ее взгляде что-то такое, из-за чего ни мать, ни отец ни разу не решились на прямой запрет.

Римская карусель. Первая книга цикла «Время орбинавтов»

Подняться наверх