Читать книгу Король на войне. История о том, как Георг VI сплотил британцев в борьбе с нацизмом - Марк Лог - Страница 9

Первый полный год войны начался с сильных холодов: газеты писали, что так низко температура не падала со времен сражения при Ватерлоо. Заледенели восемь миль Темзы между Теддингтоном и Санбери, лед сковал реки Мерси, Хамбер, Северн, Озерный край в центре страны и все озера Шотландии. Сотни барж не могли двигаться по каналу Гранд-Юнион. Целую неделю в центре Лондона температура держалась ниже нуля, серпантин, покрытый шестью дюймами[29] льда, превратился в настоящий каток. Поезда стояли в снежных заносах, водяные трубы перемерзали, газовые колонки взрывались, а птицы, по рассказам, замерзали на лету и падали прямо в Ла-Манш[30].

Невзирая на войну и превратности погоды, Логи встретили Рождество в относительно нормальной обстановке – хотя, что уже стало традицией, Лайонел провел весь день с королем. Гости начали съезжаться в Бичгроув еще в субботу, 23 декабря. Всего вместе с хозяевами праздновать собрались десять человек. Все разместились в доме, потому что из-за тумана ездить было почти невозможно даже в границах Лондона. Миртл трепетала уже заранее: впервые после отъезда из Австралии ей предстояло без посторонней помощи принять такое количество людей. Мало того, в предрождественской суматохе ее свалил бронхит; правда, как говорится, нет худа без добра: за время болезни она успела довязать пуловер для Валентина.

Само Рождество отметили «веселым холодным ужином». «В половине седьмого вечера коктейли с шампанским; раздали и получили подарки; бог знает когда мы в следующий раз позволим себе шампанское», – заметила Миртл. Потом хозяева и гости мыли посуду под песни Грэйси Филдс, которые передавали по радио для солдат. «Не танцевали, что необычно, но нужного настроя не было ни у кого».

К 27 декабря гости разъехались, и жизнь спокойно потекла к новому году; ее оживил только приезд Валентина, который получил в госпитале десятидневный отпуск, потому что проработал все Рождество. Потихоньку начал падать снег; на взгляд Миртл, Бичгроув выглядел «божественно», хотя Валентин и Энтони, приехавший из Лидса на каникулы, ворчали, что его все-таки мало и нельзя кататься на санках. Встречать новый год вся семья отправилась в Уимблдон, к своим австралийским друзьям Гилберту и Мейбл Гудман, для чего пришлось проехать десять миль по затемненному Лондону. «Висел туман, и в маленькой открытой спортивной машине Валентина было очень страшно, – записала Миртл в дневнике. – Многие звонили, отказываясь приехать, мы отправились еще в одно место, уехали оттуда пораньше в клуб “Лицеум”, встретили там новый год и двинулись домой, причем ехали полтора часа вместе обычных тридцати минут. Пешеходы подсвечивали нам фонариками, придерживая машину за борт. Ни за что и никогда больше такого делать не будем».

На этом все закончилось. Уже рано утром в воскресенье Энтони отправился обратно в Лидс искать новое жилье; Валентин уехал вечером. «Стало одиноко, – записала Миртл после их отъезда. – Жизнь пошла по-старому. Снова мороз, снова снег, и так же страдает вся Европа».

И Миртл начала свою хронику арктического похолодания, опускавшегося на Лондон.

Вторник 9 января. «Морозно; выходить мне не разрешили, поэтому решила взяться за починку постельного белья, чем не занималась уже очень много лет».

Среда 10 января. «Снег падает, на морозе замерзает коркой, и от этого на дорогах очень опасно, поэтому разбираю шкафы и ящики, избавляясь от старых детских игрушек… Определенно, этот холод заставляет гуннов сидеть и не высовываться».

Четверг 18 января. «Скучаю в своем ледяном королевстве, наша улица как будто под снежным одеялом, только там, где мягко, виднеются птичьи следы».

При таких температурах поддерживать жизнь в громадном Бичгроуве было почти невозможно. Как только началась зима, Лайонел и Миртл решили экономить: обогревать только те комнаты, которыми пользовались, и отключить все батареи наверху. 19 января резко понизилась температура, и три батареи лопнули. Почти два часа Миртл усмиряла поток воды, и при помощи гаечного ключа с трудом перекрыла кран. «Веселенький денек», – записала она. На следующий день, судя по архивам метеорологической службы, температура утром упала почти до -9 °C, а потом чуть поднялась, до -2…4 °C.

Энтони в Лидсе приходилось еще хуже, и Миртл записывала: «В квартире перемерзли все трубы, уже девять дней он не мылся в ванной. Потом из каминной трубы повалила сажа и перепачкала все вещи. Сегодня он переезжает на новую квартиру, надеюсь, ему там будет хоть немного лучше».

Холод стоял лютый, но дороги оставались проезжими. На следующий день, в воскресенье, Валентин приехал в Бичгроув в новой закрытой машине. Миртл она понравилась гораздо больше, чем прежняя, без верха. Она тут же сообщила об этом Гилберту Гудману, который, зная, до чего ей не нравилась спортивная машина, давно уже говорил Валентину: «Лучше сразу перерезать матери глотку, чем морозить ее в твоей открытой машине». Позвали Лори, чтобы настроить в машине радио, и Миртл смогла понянчиться с внучкой, Сандрой, «крошкой-толстушкой» почти четырех месяцев от роду.

Тем временем становилось все холоднее: в следующий четверг Лайонел и Миртл отправились в кино, а потом в ресторан и, возвращаясь, еще издалека услышали плеск. «Лайонел рванул вперед с криком “лопнули!”, и точно – в трех местах… Вода затопила гараж и хлестала по дорожке, – записала Миртл. – Позвонили водопроводчику, подняли его с постели, в это время можно было только перекрыть всю воду и погасить котлы. Не соскучишься!»

На следующий день «водопроводчики работали по всему дому, конечно, никаких вам горячих ванн и центрального отопления, холод просто собачий, хотя тает. Правда, получилось залатать все дыры и заменить трубы».

Но самое страшное было впереди: на двое суток, начиная с 26 января, Британия оказалась во власти снежной бури, так что на севере намело сугробы высотой почти два фута (более полуметра). На юге с неба лил переохлажденный дождь и смерзался в ледяную корку, едва коснувшись земли. Дороги и мостовые превратились в катки, на уклоны невозможно было подниматься. Телеграфные столбы и провода не выдерживали веса льда.

К утру воскресенья снега в Лондоне было уже почти шесть дюймов (15 см). «Транспорт везде встал, угля не подвозят, нам хватит продержаться только до понедельника», – писала Миртл.

Но хождения по мукам на этом не закончились.

Вторник 30 января. «Небольшая оттепель, потом резкое понижение температуры. В гору ни одна машина не едет. Вокруг красота, но нас от такой жизни уже тошнит».

Среда 31 января. «Туман, поэтому отменили обед с Джеймсом. Мы разрываем договоры почти так же вероломно, как Гитлер. Снежные заносы по колено».

Четверг 1 февраля. «Вышла в сад с риском для жизни и лодыжек. Диггер догнал крысу и в первый раз задушил. Лайонел сказал, что бой был героический, вернулся домой в очень приподнятом настроении».

Пятница 2 февраля. «Из-за снежного плена отменила ланч с миссис Пламмер. Люди еле ползут по тротуарам, держатся за поручни. Попробовала было и я, но тут же шлепнулась на руки и колени».

Суббота 3 февраля. «Снег тает и сразу замерзает, так что ходить совершенно невозможно. Снова лопнула батарея и фановая труба, в туалет все ходят с открытым зонтом – так льет с потолка. Итог на сегодня: три батареи лопнули, магистральная труба лопнула дважды в трех местах, лопнула фановая труба. Лайонел выковырял снег из замерзшего водостока, много снега намело в большое окно, так что до починки мы заклеили его коричневой бумагой».

Воскресенье 4 февраля. «Мы решили сегодня выбраться [хоть] ползком, и у нас почти получилось. Была оттепель, потом подморозило, и мы, держась за поручни, буквально прокатились 400 футов (120 м) до железнодорожной станции, причем под конец Лайонел несся так, что спринтер бы позавидовал, кричал носильщикам, чтобы те задержали поезд, – и они беспрекословно послушались, – потому что сзади еще кое-кто плелся… Больше никогда не хочу даже видеть снега».

Назавтра потеплело, начало таять, и все дороги скрылись под водой. Миртл выбралась из дома, чтобы упаковать газеты и книги для австралийских войск. Оттепель позволила поработать и в саду. Она, не теряя времени, привела его в порядок и даже разожгла костер, правда, из-за затемнения потушила его, когда наступили сумерки.

И все-таки холода не отступали; к субботе земля промерзла на три дюйма (7,5 см), и Миртл, работая в саду, еле втыкала в нее вилы. «Такой тяжелой зимы я не припомню, – писала она на следующий день. – Странно идет жизнь. Проблемы, проблемы без конца, да еще и в условиях военного времени».

В понедельник снег снова повалил сильнее, ездить стало совершенно невозможно. «Теперь мне никогда больше не понравится снежный пейзаж; поезда стоят, машины стоят, угля нет, кокса нет», – писала Миртл.

В эти же морозные дни издалека пришло известие о драматическом послесловии к декабрьскому затоплению «Адмирала графа Шпее» в Южной Атлантике. «Альтмарк», новый немецкий танкер, использовавшийся как судно снабжения, получил приказ идти ему на помощь и принял на борт спасенных с «Графа Шпее» людей, среди которых было 300 захваченных в плен британцев – командиров и моряков торгового флота. «Альтмарк» сделал попытку доставить свой живой груз в Германию, обогнул северное побережье Шотландии и оказался в территориальных водах нейтральной Норвегии. 14 февраля, когда судно шло на юг, его обнаружили три британских самолета «Локхид Гудзон Мк II», взлетевших с авиабазы Торнаби в Южном Йоркшире, и начали преследовать британские эсминцы во главе с судном «Казак». На следующий вечер, когда «Альтмарк» находился во фьорде Йессинг в Западной Норвегии, «Казак» догнал его. В захватывающем репортаже Sunday Express описала, как тридцать британских моряков «взяли “Альтмарк” на абордаж, и, вооружившись кортиками, набросились на нацистский экипаж»[31]. Прыжком преодолев в темноте над водой расстояние двенадцать футов (более 3,5 м), некий британский офицер ухватился за поручень судна, перескочил на борт «Альтмарка», с револьвером в руках бросился на капитанский мостик и перевел двигатели на задний ход, так что немецкое судно налетело на скалы. Его команда перебежала со льда на землю, откуда открыла огонь по судну. Британцы тем временем спасали своих товарищей, заточенных в снарядных погребах, кладовых и пустом топливном баке, в люках с крышками, перевязанными тросами и цепями. Освобожденные британцы рассказывали ужасы о своих мучителях: «Кругом одна грязь, дышать нечем. Условия были просто жуткие, немцы унижали, как только могли, обращались с нами жестоко, бессердечно», – говорил один из них корреспонденту. Другой вспоминал, что три недели не видел дневного света.

Эта история о беззаветной отваге на море очень воодушевила британцев. «Восхищен этим подвигом, – писал король. – Последние два дня “Альтмарк” не выходил из головы. Слава богу, что мы сумели спасти людей из сущего ада»[32]. Как и остальные британцы, Логи узнали обо всем 17 февраля. Им наскучило сидеть дома из-за погоды; обувшись в сапоги, они отправились в кино, а возвращаясь обратно, обратили внимание на заголовки расклеенных на стендах газет, у которых толпились люди. Миртл отметила, что радовалась «бесконечно», и записала в дневнике: «На душе стало легче, вот это подвиг, наверное, первый раз за целый век наши моряки взяли настоящее судно на абордаж и победили… Ликование просто необычайное».

Через несколько дней, когда угля и кокса в доме почти совсем не осталось, Миртл и Дейви, садовник Логов, спилили дерево у Бичгроува, но «спиленный ствол соскочил с пенька, воткнулся в землю и зацепился ветками за соседнее дерево. Я попросила Дейви отпилить ствол футах в четырех над землей, надеясь, что, может быть, ветки тогда освободятся». На следующий день на пороге неожиданно появился судебный пристав и сообщил Миртл, что, раз дерево было спилено самовольно, им положен штраф в размере пятидесяти фунтов – сумма по тем временам значительная, равная нынешним трем тысячам. «Почувствовала себя виноватой, – записала она, – но рассудила, что самое большее, что можно сделать, – это отправить человека в тюрьму. Ну, поживем – увидим».

Трудно было не только из-за холодов; 8 января, после многомесячных обсуждений правительство ввело в стране карточную систему. Каждому взрослому в неделю полагались лишь четыре унции сливочного масла (113 г), двенадцать унций сахара (340 г), четыре унции бекона или сырой ветчины или три унции отварной (85 г). Еще немного сахара выдавали для приготовления джема или мармелада. С 11 марта одному человеку в неделю полагалось чуть больше фунта мяса (450 г). В июле настала очередь чая, маргарина, кулинарных жиров и сыра; в марте 1941 года – джема, мармелада, патоки и сиропа.

Логи переживали все это на удивление стойко; большую часть сада Бичгроува они превратили в огород, а Валентин время от времени совершал охотничьи вылазки в Эпинг-форест и приносил оттуда зайцев. «Мы умудряемся прилично существовать на своем рационе, – писала Миртл. – Четыре унции масла в неделю… Удивительно, однако мы обходимся и этим». Но цены на продукты все росли, а поддерживать в порядке такой большой дом становилось все сложнее. Поэтому в марте они сдали нижний этаж супружеской паре, а сами разместились наверху. «Живем теперь гораздо компактнее», – записала Миртл, сетуя, что необходимые в доме доделки потребовали целой армии электриков и других рабочих, отчего несколько дней «было ощущение, как будто ты на площади Пикадилли». С новыми жильцами отношения сложились хорошо; правда, через месяц Миртл рвала и метала, когда их единственный сын, Джордж, разобрал до основания альпийскую горку и побросал все камни в пруд. «Он смотрел на меня такими честными глазами и был так чистосердечен, что весь мой гнев куда-то испарился при словах: “Да, мадам, я уже давно это сделал”, – писала она в дневнике. – И после назидательной лекции о том, как опасно поддаваться желанию все разрушить, приведя в качестве страшного примера Гитлера, я отпустила его с миром».

У короля закончилось нелегкое испытание первым военным рождественским радиообращением, и он смог еще несколько дней отдохнуть с семьей в Сандрингеме. Предстояло решить, что делать с принцессами: они с королевой очень не хотели отсылать их в далекую Шотландию, и остановились на том, что дочери отправятся в Виндзор, где их поселят в особняке Роял-лодж Большого Виндзорского парка, в трех милях южнее самого замка, который отец в 1931 году пожаловал Георгу как загородную резиденцию. «Биркхолл слишком уж далеко, а они в таком возрасте, что образование запускать никак нельзя», – писал король в дневнике[33].

Но не успели закончиться праздники, как король оказался втянутым в серьезный кризис: на глазах портились отношения между лордом Гортом и Лесли Хор-Белишем, колоритным министром обороны. Их неприкрытая враждебность, в свою очередь, подливала масла в огонь так называемого «таблеточного скандала»: он разразился в ноябре 1939 года, когда Хор-Белиша, посетив Британский экспедиционный корпус, обвинил Горта в том, что тот не спешил с возведением защитных сооружений (круглой формой они напоминали таблетки). Через месяц, отправившись во Францию, король смог лично убедиться, какие недобрые чувства военное начальство питало к его министру. Он, видимо, и сам отчасти стал причиной этой вражды – известно, например, что Георг с нескрываемым презрением относился к тому, что Хор-Белиша поддерживал его старшего брата во время и после кризиса престолонаследия, а в сентябре 1937 года даже ездил в Париж на встречу с герцогом. Король поделился своими чувствами с Чемберленом, который через несколько дней отправился во Францию. В конце концов благодаря вмешательству короля генералы добились своего: 5 января Хор-Белишу вынудили подать в отставку и выйти из состава кабинета, причем он отказался от предложенного ему Чемберленом менее престижного поста президента департамента торговли. Его низвержение вызвало целый шторм в прессе: газеты писали и о великосветской интриге, и о «заговоре в высших военных эшелонах», и о противодействии попыткам ушедшего министра «демократизировать» армию.

Через три дня Чемберлен направил королю письмо о том, что предупреждал еврея Хор-Белишу о «сильном предубеждении против него, сформировавшемся не без его вины», добавив: «в этих обстоятельствах я пришел к заключению, что лучше сделать замену сейчас, пока все спокойно, чем вынужденно спешить потом, когда, вполне возможно, разразится кризис»[34]. Амбициозный, нередко бесцеремонный, Хор-Белиша нажил себе множество врагов, но, несомненно, вся эта история сильно отдавала антисемитизмом; Генри Пауналл, начальник штаба Британского экспедиционного корпуса, писал об отношениях Горта и Хор-Белиши: «Они никогда бы не смогли поладить друг с другом, и это факт – ничего другого и нельзя ожидать от столь разных людей: джентльмена с головы до ног и безродного, узколобого политического шарлатана еврейского происхождения». Сам Хор-Белиша утверждал потом, что высшее армейское офицерство ненавидело его за возвышение, потому что он был «евреем и простым человеком не из их касты»[35].

Сэр Генри «Чипс» Чаннон, автор дневника, полагал, что король сыграл главную роль, настраивая Чемберлена против министра, и что Хор-Белиша знал об этом. «В Лондоне только и разговоров, что о Белише… недавно стало известно, что сам король настоял на уходе Лесли, – записывал Чаннон 8 января. – С самого отречения придворные подхалимы интригуют за его падение… и это навредит монархии, потому что им (придворным) не следует ни интриговать, ни вмешиваться в политику»[36]. Поэтому на следующий день король не без робости ждал встречи с Хор-Белишей, который прибыл в Букингемский дворец, чтобы сложить свои полномочия. Отправленный в отставку министр держался очень почтительно, так что король, успокоившись, записал: «Прибыв в Б. д., имел встречу с Хор-Белишей. К счастью, он был настолько вежлив, что мне не пришлось даже поднимать вопрос о его отставке». Однако на следующей неделе в свою прощальную речь Хор-Белиша, как выразился Чаннон, «вставил… две тонкие шпильки, которые непосвященные могли бы принять за пощечины премьер-министру и которые теперь походят на грустные и очень ловкие аллюзии на суверена»[37].

Скандал еще больше омрачил настроения в обществе. К марту 1940 года Британия уже полгода находилась в состоянии войны. Вопреки ожиданиям страна, по крайней мере во внутренней политике, переживала период относительного затишья. Не было воздушных налетов, которых ждали все, в том числе и правительство. Война велась на море и в воздухе, но конфликт в Западной Европе сводился в основном к словесным битвам и немецкой пропаганде, которая развязала настоящую «войну нервов» против нейтральных стран, вынуждая их поставлять пищевые продукты, масло и другое сырье. Досада росла, а вместе с ней усиливалось недовольство правительством. Король, оставаясь сторонником Чемберлена, тоже был несколько раздражен: «Меня очень волнует общее состояние дел, потому что все, что мы делаем или пробуем делать, оказывается неверным», – писал он в дневнике[38].

И все-таки король упорно продолжал поддерживать моральный дух подданных, разъезжая на своем поезде по всей стране. На военном заводе «где-то в центральных графствах» одна из женщин, отделявших качественные боевые пули от бракованных, обернулась к нему и произнесла: «Будь по-моему, на всех бы написала: “Гитлеру”». Король попробовал было поработать вместе с ней, но не угнался, и сказал со смехом: «Не получается»[39]. В другой раз, надев адмиральскую форму, он несколько часов инспектировал военно-морской флот; как простой кондуктор Георг, стоя у вагона, проверял билеты у солдат Британского экспедиционного корпуса, отправлявшихся в отпуск, чем очень удивил одного сержанта; тот, узнав короля, «ахнул от удивления, встал навытяжку и отдал честь»[40].

Важнейшим вопросом тех месяцев была точка зрения Вашингтона, и здесь у короля был личный интeрес. Начало тому, что несколько десятилетий спустя стали называть «особыми отношениями», было положено в июне 1939 года, когда король с королевой несколько дней ездили по Северной Америке с официальным визитом; первый раз в истории правящий британский монарх посетил свою бывшую непокорную колонию. Тогда главным событием для короля стали сутки, проведенные с Франклином Рузвельтом в загородном доме последнего, на берегу реки Гудзон в округе Датчесс штата Нью-Йорк, где за пивом и хот-догами они обсуждали ухудшение политической обстановки. После этой встречи король уже не сомневался, что в случае войны Британия могла рассчитывать на поддержку Америки. Позднее, в беседе с американским корреспондентом, он выразился вполне откровенно: «Дело в шляпе»[41].

Дальнейшие события показали, как Георг ошибся. Да, Америка симпатизировала британцам и французам, но в сентябре 1939 года опрос общественного мнения показал, что по крайней мере девяносто пять процентов ее граждан совершенно не желали «ввязываться в европейские войны». Рузвельт был бы и рад сделать для Британии все что мог, но его ближайшей задачей была повторная победа на выборах в ноябре 1940 года, кроме того, президента очень критиковали за то, что он якобы подвел страну слишком близко к грани военного вмешательства.