Читать книгу Искусственный интеллект и будущее человечества - Марк О’Коннелл - Страница 3

Когда я устроился на заднем ряду переполненного лекционного зала в Биркбеке и оглядел оживленную толпу собравшихся, мне пришло в голову, что будущее очень похоже на прошлое, если можно так выразиться. Лекция доктора Андерса Сандберга была организована группой так называемых лондонских футуристов, своего рода трансгуманистическим салоном, который регулярно собирался с 2009 года для обсуждения тем, представляющих интерес для «начинающих» людей будущего: радикального увеличения продолжительности жизни, загрузки разума в машины, расширения умственных способностей с помощью фармакологических и технологических средств, искусственного интеллекта, усовершенствования человеческого тела через протезирование и генетическую модификацию. Мы собрались здесь, чтобы рассмотреть вопрос о коренном общественном сдвиге и о грядущем преобразовании человеческой природы. Группа людей, в подавляющем большинстве мужчин, расположилась в аудитории в Блумсбери, чтобы послушать речь еще одного мужчины о будущем – казалось, такой сбор мог состояться практически в любой момент последних двух столетий, если не считать того, что почти все лица были освещены бледным свечением смартфонов.

Джентльмен средних лет с рыжими подвижными бровями подошел к кафедре и начал выступление. Это был Дэвид Вуд, председатель Общества лондонских футуристов, известный трансгуманист и технический предприниматель. Вуд был основателем Symbian, создавшей первую операционную систему для смартфонов рынка широкого потребления, а его компания Psion стала одной из первых на рынке портативных компьютеров. С педантичным шотландским акцентом он говорил о том, что в следующие десять лет будут происходить более «основательные и глубокие изменения в человеческой природе, чем за любое предшествующее десятилетие в истории». Дэвид говорил о технологических модификациях мозга, о совершенствовании и расширении когнитивных способностей.

Он произнес:

– Можем ли мы избавиться от предрассудков и ошибок в рассуждениях, которые унаследовали от природы, от инстинктов, которые спасали нам жизнь в африканской саванне и которые сейчас мешают нам?

Кажется, этот вопрос заключает в себе трансгуманистическое мировоззрение, концепцию, что наши тела и разум – устаревшие технологии и форматы, нуждающиеся в капитальном пересмотре.

Он представил Андерса, футуриста, научного сотрудника Оксфордского института будущего человечества, основанного в 2005 году на пожертвования технического предпринимателя Джеймса Мартина, где философам и другим ученым было поручено работать над разнообразными сценариями будущего человеческого рода. Андерс был как раз тем священнодействующим человеком, чей странный обряд я видел на YouTube. Только сейчас тому молодому человеку было уже около сорока лет, он возмужал и окреп. Он выглядел как обычный неряшливый ученый в помятом костюме, которому нет дела до всего земного.

Почти два часа он говорил об интеллекте, о способах его усовершенствования как на индивидуальном уровне, так и на уровне человечества в целом. Он говорил о методах улучшения когнитивных способностей, как существующих, так и ожидаемых в будущем: об образовании, о веществах, влияющих на сознание, о генетическом отборе и о способах вживления имплантатов. Он говорил о том, как с возрастом человек теряет способность усваивать и сохранять информацию; о технологиях продления жизни; о том, что необходимо в целом совершенствовать функционирование мозга на протяжении всей нашей жизни. Он сопоставлял социальные и экономические издержки от неоптимальной организации умственной деятельности, сравнимые с ежегодным ВВП Великобритании в размере 250 миллионов фунтов стерлингов, со временем и энергией, потраченными в попытках найти потерянные в сумке ключи от дома.

Он говорил: «В обществе постоянно происходят такие маленькие просчеты – из-за глупых ошибок, забывчивости и тому подобного».

Эта фраза показалась мне проявлением крайнего позитивизма. Андерс говорил о том, что искусственный интеллект избавит нас от присущих нашему разуму слабостей, сравнивал производительность мозга с измеримой мощностью компьютера. В общем, я был принципиально против такой точки зрения. В то же время я задумался над собственной рассеянностью, только в то утро стоившей мне около 150 фунтов стерлингов: я случайно забронировал отель в Лондоне на день раньше своего прибытия, и мне пришлось раскошелиться еще на одну ночь. Я всегда был немного рассеян и забывчив, но с тех пор, как стал отцом, или потому что стал отцом, из-за постоянного родительского недосыпа, непрерывной концентрации внимания на малыше, а также слишком долгого времени, проведенного за мультиками на YouTube, мои мыслительные способности и память стали заметно ухудшаться. Я не мог не осознавать, что скорее всего меня стоило бы немного улучшить, хотя столь практичной точкой зрения на человеческий разум, которую проповедовал на лекции Андерс, я не проникся.

Суть его лекции заключалась в том, что биомедицинские когнитивные усовершенствования будут способствовать улучшению и сохранению ментальных способностей, которые он назвал «человеческим капиталом», способствующим развитию всего мира. Андерс затронул вопросы социальной справедливости и назвал их «справедливым распределением мозгов», подчеркнув, что позволить себе усовершенствованные мозги, вероятнее всего, смогут люди высокого положения в обществе. Однако он высказал мнение, что подобные технологии необходимы в первую очередь людям с низким уровнем интеллекта и что такие технологии будут стимулировать экономику в целом.

Все, о чем он говорил, – и система, и сама ситуация были чрезвычайно близки мне и при этом казались чрезвычайно странными. Совсем недавно я покинул тонущий корабль своей академической карьеры, променяв его на едва ли менее шаткое судно свободного сочинительства. Несколько лет своей непродолжительной жизни я провел, получая PhD по английской литературе, подтвердившую мои подозрения о том, что ученая степень не сделает меня востребованным специалистом. Андерс Сандберг говорил много того, что я и раньше слышал от людей за кафедрой. Я сидел на заднем ряду лекционного зала, пытаясь сконцентрироваться, но его слова никоим образом не затрагивали мои чувства.

После лекции разношерстный контингент футуристов перебрался в обитый дубовыми панелями паб в Блумсбери, чтобы немного выпить. К тому времени, как я сел за стол с пинтой пива, по группе распространился слух о моей работе над книгой о трансгуманизме и связанных с ним вопросах.

– Вы пишете книгу! – воскликнул Андерс, очевидно, довольный этой мыслью.

Он указал на том в твердом переплете, лежащий передо мной на столе, – книгу об отрубленных головах[2], которую я купил и носил с собой весь день.

– Это та самая книга, которую вы пишете?

– Что, эта? – удивился я, подумав, что сейчас была бы кстати какая-нибудь замысловатая трансгуманистическая шутка о криогенном хранилище голов или о путешествиях во времени. И добавил: – Нет, эта уже написана. Я пишу книгу о трансгуманизме и о смежных темах.

– О, превосходно! – ответил Андерс.

Я не был уверен, правильно ли понял, что он хотел этим сказать. Я был готов возразить ему, что книга, которую я планирую написать, может сильно отличаться от той, которую он и другие трансгуманисты посчитали бы превосходной. Неожиданно я почувствовал себя чужаком среди всех этих рационалистов и футуристов, странным и даже немного жалким, с моей старомодной записной книжкой и ручкой в современном цифровом мире.

Мое внимание привлек кулон на шее Андерса – вещица, очень похожая на те религиозные медальоны, которые носят особо благочестивые католики. Я собирался спросить об этом кулоне, когда привлекательная француженка захватила его внимание вопросами о загрузке разума в машину.

Молодой человек аристократического вида, сидевший слева, повернулся ко мне и спросил, что за книгу я пишу. Элегантно одетый, с аккуратно уложенными волосами, он представился как Альберто Риццоли из Италии. Говоря о моей книге, он упомянул, что его семья когда-то занималась издательским бизнесом. И только гораздо позже, когда я просматривал свои заметки, мне пришло в голову, что Альберто – несомненно, потомок медийной династии Риццоли, внук Анджело Риццоли, продюсера фильмов Федерико Феллини «Сладкая жизнь» (La Dolce Vita, 1959) и «Восемь с половиной» (8½, 1963). Он обучался в бизнес-школе имени Джона Касса в Лондоне и создавал технические стартапы, связанные с печатью 3D-моделей для начальной школы. Ему был 21 год. К трансгуманизму он пришел еще подростком.

Он сказал: «Я не могу представить себя в тридцать лет без каких-либо модификаций».

Мне самому было уже тридцать пять, совсем как Данте на момент его видений, – середина пути моей жизни. И я, плохо это или хорошо, был без каких-либо модификаций. Я также был взволнован идеей когнитивных улучшений, о которых Андерс говорил на лекции, и заинтригован мыслью о том, что полезного технологии могут сделать для меня. Они могли бы, например, освободить меня от необходимости делать заметки во время разговора с трансгуманистами ручкой, позволяя вместо этого записывать информацию на некий внутренний наночип с возможностью последующего идеального воспроизведения, или, скажем, предоставить мне дополнительную контекстную информацию в режиме реального времени о том, что дед того молодого итальянца, с которым я говорил, продюсировал фильмы Феллини.

Седой мужчина в спортивном пиджаке и дорогой рубашке сел напротив меня и Альберто и удобно расположился рядом с Андерсом, ожидая момента, чтобы включиться в его диалог с француженкой. Тем временем он угостился фисташками из тарелки Андерса, и один орешек заскочил ему за воротник. Я наблюдал за тем, как он поймал сбежавшую фисташку между двумя нижними пуговицами рубашки, быстро осмотрел ее и незаметно проглотил. В этот момент наши взгляды встретились, и мы любезно улыбнулись друг другу. Он вручил мне свою визитку, из которой я узнал, что он занимается бизнесом в сфере профессионального прогнозирования будущего. Я хотел было пошутить о том, что такая привлекательная визитная карточка – старомодный метод знакомства для футуриста, но потом передумал и просто положил ее в переполненную секцию кошелька, служащую последним пристанищем для подобных вещиц.

По словам бизнесмена, он начинал карьеру с исследований в области искусственного интеллекта, а теперь зарабатывал на жизнь как основной докладчик на бизнес-конференциях, консультируя корпорации и бизнес-лидеров о тенденциях и технологиях, которые могут подорвать их сферы деятельности. Он не говорил, он выступал – оживленно и слегка отвлеченно, с выразительной и непринужденной жестикуляцией и оптимизмом прогнозируя масштабные и ужасные разрушения. Он говорил со мной о тех изменениях и возможностях ближайшего будущего, когда искусственный интеллект произведет революцию в финансовом секторе, и большинство юристов и бухгалтеров будут сокращены – их дорогой ручной труд станут выполнять все более и более умные программы. Он говорил со мной о будущем, в котором законы жизни будут вписаны в механизмы; о будущем, в котором автомобили будут сами штрафовать водителей за превышение скорости; о будущем, в котором отпадет необходимость в водителях и производителях автомобилей, учитывая, что, подобно кораблям-призракам, напечатанные на 3D-принтере машины станут появляться в автосалонах, созданные в точном соответствии с требованиями конкретного заказчика.

Я заявил, что обнадеживающий аспект моей работы писателя заключался в том, что в ближайшее время меня вряд ли заменит машина. Я признал, что не могу заработать много денег, но я по крайней мере мог не бояться быть выброшенным прямо с рынка труда гаджетом, который стал бы моей более дешевой и эффективной копией.

Мой собеседник слегка наклонил голову и поджал губы, как бы размышляя, позволить ли мне такую успокаивающую отговорку.

– Конечно, – произнес он, – полагаю, что некоторые виды журналистики не будут заменены искусственным интеллектом. В частности, аналитика. Людей, возможно, всегда будут интересовать мнения других настоящих людей.

Хотя наиболее популярные произведения и не подвергались прямой угрозе, по его словам, некоторые пьесы, фильмы и произведения художественной литературы уже были написаны компьютерными программами. Правда, эти музыкальные и литературные творения были не особо качественными, как он слышал, но нельзя отрицать, что компьютеры, как правило, очень быстро совершенствуются в том, что поначалу им не очень удается. Полагаю, он считал, что я и люди, такие как я, – всего лишь расходный материал, как и все, кто окажется не у дел в будущем. Я хотел спросить его, думал ли он о том, что в конечном итоге компьютеры могут заменить даже основных докладчиков и что всех мыслителей последующего десятилетия можно будет пересчитать по пальцам одной руки. Но я понял, что, какой бы ответ на поставленный вопрос он ни дал, с его стороны это будет самодовольное подтверждение его идей, и поэтому я просто решил включить в книгу историю про фисташку, застрявшую в его дорогой рубашке, как акт мелкой и тщетной мести, а также своего рода неуместного абсурда, который, несомненно, был бы ниже достоинства и писательского профессионализма искусственного интеллекта.

Андерс и привлекательная француженка справа от меня были поглощены, как мне показалось, непроницаемой технической дискуссией о прогрессе исследований в области загрузки разума в машины. Разговор плавно обратился к Рэю Курцвейлу, изобретателю, предпринимателю и директору по инженерным вопросам Google, популяризовавшему идею технологической сингулярности, и перетек в обсуждение эсхатологического пророчества новой эры человечества после изобретения искусственного интеллекта, о слиянии людей и машин и об окончательном уничтожении смерти. Андерс говорил, что взгляд Курцвейла на эмуляцию мозга был чересчур приблизительным, так как он полностью игнорировал то, что Андерс назвал «подкорковым центром интересов».

– Эмоции! – воскликнула француженка. – Он не нуждается в эмоциях! Вот в чем дело!

– Может, и так, – ответил Альберто.

– Он хочет стать машиной! – сказала она. – Вот чем он хочет быть на самом деле!

– Хорошо! – согласился Андерс, задумчиво шурша фисташковой шелухой в тщетных поисках целого ядрышка. – Я тоже хочу стать машиной. Но я хочу быть машиной с эмоциями.

В конце нашей продолжительной беседы Андерс подчеркнул свое желание иметь в буквальном смысле механическое тело. Как один из самых выдающихся мыслителей трансгуманизма он был известен так же широко, как и его идея загрузки сознания в машины – идея, среди посвященных именуемая «полной эмуляцией мозга».

Он не настаивал на том, что эмуляция нужна ему прямо сейчас; достаточно, если она станет возможна в ближайшем будущем. Он заметил, что сейчас мы близки к ней как никогда, однако для человечества было бы нежелательно вот так внезапно начать загружаться в машины. Он говорил о потенциальной опасности такого слияния, своего рода технического «пришествия», которое Курцвейл назвал сингулярностью.

– Было бы хорошо, – рассуждал Андерс, – для начала изобрести лекарственные средства для стимуляции мозга и портативные устройства, а затем уже технологии продления жизни. И только потом мы бы научились загружаться в машины, колонизировали бы космос, ну и так далее.

Он верил, что если нам удастся не уничтожить себя и не быть уничтоженными ядерными реакторами, о которых сейчас много говорят, то по всей Вселенной распространится гораздо более обширный и яркий феномен жизни, который и «конвертирует разнообразную материю и энергию в упорядоченные формы, то есть в саму жизнь».

Андерс подчеркнул, что размышлял над этим с самого детства, зачитываясь фантастическими произведениями в Стокгольмской городской библиотеке. В школе он читал научную литературу, выписывал наиболее запоминающиеся уравнения. Его захватили вопросы работы человеческой логики и движения мысли: как огромные образы помещаются в простые абстрактные символы.

Особенно богатым источником задач подобного рода была книга «Антропный космологический принцип» Джона Д. Барроу и Франка Дж. Типлера. Андерс прочитал эту книгу, увлекшись манящими расчетами, или, как он выразился, «странными формулами об электронах, вращающихся вокруг атомов водорода в других измерениях». Подобно ребенку с журналом «Плейбой», он постепенно проявил интерес и к тексту, который окружал эти уравнения. Представления о Вселенной, выдвинутые Барроу и Типлером, представляют собой философию детерминизма, в соответствии с которой появление интеллектуальной обработки информации предопределено. Это телеологическая отсылка Франка Типлера к его более поздней работе о точке Омега – проекции, согласно которой разумная жизнь вбирает в себя всю материю во Вселенной, приводя к космологической сингулярности, которая, как он утверждает, в будущем позволит воскрешать мертвых.

– Такая идея стала откровением для меня, – сказал Андерс. – Эта теория полагает, что в конечном счете жизнь будет контролировать всю материю, всю энергию и сможет обрабатывать бесконечные объемы информации – потрясающая идея для одержимого подростка. И я понял – это именно то, над чем стоит работать.

Именно эта мысль, по его словам, и стала переломным моментом в его становлении как трансгуманиста. Если наша главная цель – населить Вселенную, тем самым увеличив объемы обрабатываемой информации, нам просто необходимо осваивать дальние уголки космоса и жить как можно дольше, а это невозможно без искусственного интеллекта, роботов, космических колоний и многого другого, о чем Андерс читал в научно-популярных книгах местной библиотеки.

– Какова ценность звезды? – спросил он и, не дожидаясь ответа, продолжил: – Звезда интересна сама по себе, если она у вас только одна. Но если у вас их триллионы? Честно говоря, все они довольно похожи. Здесь очень мало структурной сложности. Но жизнь и, в частности жизнь каждого, – очень разнообразна. И у вас, и у меня – собственные судьбы. И, если мы вдруг перезапустим Вселенную, вы и я в конечном итоге будем иметь совершенно разные жизни. Наша уникальность – в опыте, который мы накапливаем. Вот почему так трагична потеря личности, потеря уникальности.

Идеи о превращении человеческого разума в программное обеспечение, а человека – в чистый разум, который распространится по всей Вселенной, играют центральную роль в преодолении человеческих ограничений. Сейчас Андерс сильно отличался от той устрашающей священнодействующей фигуры из документального фильма. Он выглядел не только старше, но и более человечно – как человек, одержимый страстью стать машиной.

Но его взгляды на будущее были для меня слишком странными и пугающими – гораздо более отталкивающими, чем какое бы то ни было из существующих религиозных течений, которые я не разделяю. Идеи Андерса пугали меня тем, что технические средства для их реализации были теоретически допустимы. Нечто внутри меня испытывало интуитивное отвращение, даже ужас от перспективы стать машиной. Мне кажется, что говорить о колонизации Вселенной, о том, чтобы Вселенная служила нашим целям, – это примерно то же самое, что с нашей человеческой настойчивостью пытаться придать хоть какой-то смысл бессмысленному. Я не мог вообразить большего абсурда, чем стремление найти смысл в пустоте.

Серебряный кулон Андерса, так похожий на католические медальоны и придающий религиозность его образу, на деле был памяткой с выгравированным завещанием по заморозке его земного тела в случае смерти. Как я понял, это желание разделяло большинство трансгуманистов: они хотели, чтобы после смерти их тела были сохранены в жидком азоте до того дня, когда технологии будущего позволят разморозить и реанимировать их; или когда полтора килограмма живого нейронного программного обеспечения их черепов смогут извлечь, просканировать их хранилище данных, конвертировать в код и загрузить в новое механическое тело, не подверженное деградации, смерти и другим человеческим недостаткам.

Место, куда земное тело Андерса должно быть отправлено согласно завещанию на медальоне, – объект в Скоттсдейле, штат Аризона, именуемый Фондом продления жизни «Алькор». Оказалось, что управлял этой криогенной камерой Макс Мор – тот самый, который написал «Письмо к Матери-Природе». После своей смерти трансгуманисты прибывали в «Алькор» в надежде на продление жизни. Здесь абстрактные концепции бессмертия были перенесены в физический мир. Я сам захотел побывать среди застывших бессмертных или по крайней мере среди их крионированных трупов.