Читать книгу Чудотворцы - Марк Рабинович - Страница 5

На следующее утро его разбудил все тот-же неугомонный Никандр.

– Вставай латинский самнит – закричал он в ухо инженеру – Пришло время строить и ломать!

Проглотив жесткую лепешку и горсть маслин, Публий вышел во двор вместе с эфесцем.

– Смотри – начал пояснения тот, обведя широким жестом двор крепости – Эти развалины впервые были возведены еще при египетских царях, этих, ну как их… Как-то они их странно называют…

– Фараоны… – подсказал инженер.

– Верно – кавалерист посмотрел на него с уважением – Но было это чертовски давно и одни только их боги знают какую-такую солому пополам с их египетским дерьмом они намешали в эти свои кирпичи. А нам теперь забота – следить как бы все это великолепие не упало нам же на головы.

– Понятно – хмуро сказал Публий, поковыряв пальцем кирпич стены.

Стены цитадели не впечатляли: не исключено, что строители фараона действительно использовали саманные блоки. Ну как объяснить сирийцам, что эти стены проще разрушить до основания и построить заново, чем ремонтировать? Даже его скромного опыта хватало для того, чтобы понять – такое предложение не придется по нраву никакому заказчику. И где взять материал для новых стен? Но тут Никандр пришел ему на помощь.

– А камень для стен можешь взять там – и он указал рукой вверх – Вот как раз те стены наверху, надо снести до основания. Повеление царя.

– Что за народ живет там? – осторожно поинтересовался Публий.

– Иудеи – и Никандр пренебрежительно махнул рукой – Странный они народ. Не поклоняются никаким богам.

– Как такое возможно? – удивился инженер – Совсем не приносят жертвы?

– Нет, жертвы-то они приносят, но непонятно кому, ни статуй ни атрибутов я на их жертвеннике не видел.

– Жертвеннике?

– Да, одном на всех. Представь себе – сотни тысяч иудеев, а жертвенник один.

– Так как же… ?

– А никак! – захохотал Никандр – Либо иди сюда, в Ерушалаим, либо надейся не на богов, а только на себя.

Последнее утверждение так его насмешило, что он просто согнулся от смеха.

– Ерушалаим? – не понял Публий.

– Так они называют эту свалку хибар наверху. Но, по правде сказать, храм у них впечатляет, хотя и у нас, в Антиохии, есть не хуже.

У заинтригованного инженера вопросы так и просились с языка, но в это время во дворце крепости послышался шум, началась суета и из ворот появились какие-то богато одетые всадники.

– Жди здесь! – воскликнул Никандр – А я выясню, в чем дело.

Отсутствовал он довольно долго, но еще до его возвращения Публий услышал крики "базилевс!" и догадался, что крепость почтил своим присутствием сам Антиох IV Эпифан, потомок диадохов и эпигонов, царь сирийского государства Селевкидов. Вскоре появился и Никандр, несущий в руке пояс с мечом в ножнах.

– Возьми-ка этот ножичек – озабоченно пробормотал он, пренебрежительно бросая оружие к ногам Публия – Не обессудь, ничего лучше не нашлось. Думаю и даже надеюсь, что наверху сейчас будет потеха, недаром царь собрался в иудейский храм и потребовал усиленного сопровождения. Так что меня требует служба, ну а тебе придется подождать нашего возвращения. Все-же, если надумаешь выйти за ворота крепости, советую опоясаться. Здесь, внизу довольно спокойно, но ты все же, будь осторожен.

Не успел ошеломленный инженер открыть рот, как сириец исчез в облаке пыли, постепенно заполняющей двор крепости. Сквозь пыль можно было разглядеть воинов, сбегающихся из казарм и строящихся на плацу. Большинство были пешими гоплитами с самым разнообразным вооружением и в самых неимоверных доспехах. На некоторых даже можно было увидеть старинные коринфские шлемы, но большинство носило или шлемы фракийские или примитивные пилосы. Свои огромные щиты, непривычной для Публия округлой формы, они крепили по-походному – за спиной. На поясе у гоплитов висели ксифосы, короткие мечи, напоминающие знакомые инженеру гладиусы, но более прямые. Но основным вооружением гоплитов было длинное копье с листообразным наконечником, похоже – бронзовым, а вот луков видно не было, наверное их оставили в казарме. Конных, одним из которых должен был быть Никанд, было совсем немного, а самого царя за суетой, пылью и строем пехоты Публий так и не разглядел. Наконец, крики смолкли, кто-то невидимый прокричал неразличимую на расстоянии команду и сирийцы покинули цитадель, оставив лишь нескольких воинов.

Подаренный Никандром меч действительно не производил впечатления. Довольно длинный, на пару унций длиннее легионерского гладиуса, в качестве лезвия он имел полосу грубого железа, несущего на себе следы многократных заточек. И все же это было серьезное оружие, поэтому Публий последовал совету Никандра и надел широкий пояс. Ножны меча поначалу мешали, били по бедру, но их быстро удалось пристроить впереди и слева. Свою экипировку Публий дополнил старым легионерским шлемом, даром Перперны, и вышел в город, кивнув на прощанье часовому на воротах. Наверное, он поспешил со своей вылазкой и разумнее было бы вначале осмотреться, порасспросить гарнизонных солдат. Но у него была уважительная причина – Публия мучала жажда. Вчера вечером его накормили хлебом и соленой рыбой, а сегодня утром он наелся маслин с тем-же хлебом и мучительно хотел пить. Однако вода в гарнизонной бочке не внушала ему доверия, винограда по случаю поздней зимы не было, таверна в маленькой крепости отсутствовала, и он рассудил, что кувшинчик вина в городе его не разорит. Поэтому, засунув за пояс пару оболов из заветного мешочка, Публий отправился на поиски вина. Далеко идти ему не пришлось, трактир, а скорее – примитивная попина обнаружился сразу за воротами цитадели. Это было и не удивительно, ведь гарнизону надо было где-то тратить свое жалование. Найти питейное заведение оказалось делом несложным, так как над его входом, вместо общепринятого изображение амфоры, просто прибили половинку настоящей амфоры. Кроме того, греческая надпись на деревянной табличке над аркой, ведущие во двор заведения, гласила: "Еда и лучшее вино от Доситеоса, сына Маноаха. С разрешения Базилевса". День был жаркий и Публий присел за один из двух столиков под подвязанной лозой, голой по случаю зимы. Кувшинчик вина на его столе появился как по волшебству, а вслед за ним возник мужчина в бурой дорожной хламиде и в новомодных сандалиях с изящными застежками вместо ремешков.

– Приветствую тебя в этом оберегаемом богами заведении – провозгласил незнакомец и спросил – из Рима?

Италийская привычка бриться уж не первый раз выдавала происхождение. Еще в Аскалоне, Публий, изрядно обросший после перехода с селевкидами через пустыню, нашел бродячего брадобрея и привел себя в порядок. Надо будет отпустить бороду, а заодно и усы, подумал он и пробормотал что-то невнятное, покосившись на незваного гостя.

– Тогда позволь угостить тебя нашим местным вином – продолжил тот – Я Агенор, сын Гедалии.

Похоже, что неожиданный гость не имел предубеждений против римлян, и Публий не стал поправлять его, а поскольку Агенор весь светился доброжелательством, то у Публия просто не хватило мужества прогнать его. К тому-же одно из упомянутых имен было явно не греческого происхождения, и инженеру пришло в голову, что местный житель, а Агенор похоже был именно таким, может дать ему ценные сведения. Вино, хоть и местное, оказалось вполне приличным, к тому же хозяин клялся, что вода, которой он предложил уважаемым гостям разбавить вино, набрана этим утром в горных источниках и не повредит им.

Агенор оправдал ожидания инженера и оказался интересным собеседником. Оказывается, он служил помощником Менелая, Первосвященника иудейского. Кто такой Первосвященник, он не объяснил, а Публий постеснялся спросить, но было ясно, что это некто вроде Верховного Жреца, личность по крайней мере очень влиятельная, а возможно и правящая. Наконец-то стало ясно, как называется страна, в которой оказался бывший понтифик. Называлась она Иудеей, а границы ее были весьма неопределенны. Как бы то ни было, но сейчас ее границы пролегали примерно от Пустынного Моря на востоке до подножий гор и начала прибрежной возвышенности на западе. На юге с Иудеей граничила пустыня, а на севере – земли самаритян, еще одного неведомого народа, о котором Публий не стал расспрашивать, опасаясь запутаться еще больше. Народ, населявший Иудею так и назывался – иудеи, но жили эти иудеи и за пределами страны, причем не только в ближних, но и в дальних пределах.

Рассказывал Агенор охотно, но весьма сумбурно, чему весьма способствовал второй заказанный им кувшинчик. Лишь о Первосвященнике он отзывался весьма осторожно, пока дело не дошло до третьего кувшинчика, заказанного заинтересованным Публием. Этот третий кувшинчик был опустошен едва наполовину, когда Агенора окончательно развезло, он потерял всякую осторожность и начал вести весьма неосмотрительные, хотя и довольно бессвязные речи. Своего господина, Менелая он тут же, ехидно подхихикивая, назвал "прожженным интриганом", невнятно упомянув какого-то Онию, которого Менелай "ловко подставил". Покончив с Первосвященником, он принялся за царя, который по его мнению, "перегибал палку".

– Плавно надо действовать, осторожно – бормотал он – А наш базилевс привык к кавалерийским наскокам и выйдет ему это боком в один прекрасный день, уж поверь мне. Ты-то чужестранец и тебе не ведомо, а ведь многие еще помнят рассказы про Александра и его уважение к а нашей вере. Неа, я вовсе не против вашего Зевса, он классный мужик и молнии мечет ловко. Но не столь быстро надо, постепенно. Мы ведь и так наполовину эллины, взять хоть наши имена. Вот, к примеру наш хозяин, почтенный Доситеос… Клянусь задницей Афродиты, что при рождении его назвали Йонатан3.

Высказав все это, из чего Публий не понял и половины, его собеседник уронил голову в объедки и захрапел. Подошедший хозяин, укоризненно заметил:

– Опять нажрался! Таким разбавляй, не разбавляй, все едино. Ему лишь бы найти кого-нибудь, кто будет слушать его бредни. И как только его держат при Храме?

Продолжая убирать со стола, он заметил:

– Хотя, если по правде, он не вовсе дурак и кое-что из его речей не мешало бы услышать и нашим правителям. Думается мне, что ох как не к добру, подался базилевс в Храм, да еще и с таким серьезным эскортом. Как бы не было заварушки.

Доситеос получил свое два обола и, подхватив бесчувственного Агенора под мышки, поволок его куда-то вглубь помещения, ворча себе под нос:

– Имя мое тебе не понравилось, а сам то? Агенор хренов. Да и хозяин твой не лучше, Менелай он, видишь ли.

В это время наверху, в иудейском городе послышался нарастающий шум, превратившийся, постепенно, в непрерывный вой, подобный волчьему, воющий с то нарастающей, то немного затихающей силой. Там, наверху явно что-то происходило и Публий вопросительно посмотрел на трактирщика.

– Доигрались – пробормотал тот и начал лихорадочно запирать вход – Ушел бы ты отсюда, господин. И иди-ка ты лучше в крепость, только там сейчас будет безопасно.

Потом он как-то странно посмотрел на инженера и почти неслышно пробормотал:

– Ну, положим, Йонатан! А что толку?

С холма уже тянуло гарью и еще чем-то, что Публий предпочел не распознавать, оттуда вниз по улице бежали растерянные люди. Послушавшись совета испуганного трактирщика, он поспешил в цитадель, куда уже стекались одинокие сирийские воины вероятно, такие же как и он утренние гуляки. Вместе с ними в крепости пытались укрыться непонятные люди, похоже – местные иудеи, некоторые – с женами и детьми, но стражники их не пускали. Публию удалось беспрепятственно пройти в ворота – стражники его запомнили, наверное, благодаря его италийскому виду. Может, не стоит отпускать бороду, засомневался инженер?

Царь Антиох так и не вернулся в цитадель. Никандр, которого Публий встретил вечером, объяснил ему, что правитель Сирии предпочел ночевать в охраняемом лагере за пределами города, наверное в том, рядом с которым паслись слоны.

– И правильно сделал – ухмыльнулся эфессец – В городе сейчас такое творится! Даже у нас, за стенами, не совсем безопасно.

– Да что случилось-то? – взмолился ничего не понимающий инженер.

– А ты не знаешь? – удивился Никандр – О, славные дела творились нынче в святом городе – тут он хихикнул – Наш великий базилевс, повелитель всего и всех, взял да и повелел принести жертву Зевсу на их иудейском алтаре. Предварительно мы там водрузили статую Громовержца, не слишком большую и не слишком красивую, так, лишь бы позлить местных. А на жертвенник положили догадайся какое жертвенное животное?

Публий отрицательно помотал головой, но сириец и не ждал ответа.

– Свинью! – объявил тот со смехом – Ты только подумай – свинью. Ох, и затейник же наш царь. Ты не представляешь, что тут началось! Похоже было, что мы славно разворошили этот муравейник. Варвары поперли было на нас, но наши гоплиты быстренько стали в позу и нанизали некоторых из них на копья. Это немного охладило их пыл, но, видно, недостаточно.

Тут он показал на троих гоплитов, которым перевязывали раны в углу двора. Еще один пехотинец лежал неподвижно на своем щите, не подавая признаков жизни.

– Принести в жертву Зевсу свинью! – продолжал восклицать Никандр, все время подхихикивая – Надо же было такое придумать! О, Вседержитель, не гневайся на нас! А что? На его месте я бы обиделся. Подумать только, сало вместо мяса! Думаю, что совсем иной дым попер сегодня на Олимп.

Свои вольнодумные речи он прервал неудержимым приступом смеха.

– А что не так со свиньей? – удивился Публий – Хотя и не припоминаю, чтобы в жертву приносили свиней. Как-то привычнее козел или ягненок…

– У них, у иудеев, свиней считают нечистыми и не едят. Хотя не пойму, что в них нечистого. Возьмешь, бывало, этакого поросеночка на руки, и так прямо и хочется его расцеловать в розовый пятачок. А потом приметишь этот же пятачок на тарелке и поприветствуешь его как старого знакомого.

На этом месте Никандр опять зашелся смехом. Инженеру тоже следовало бы оценить юмор ситуации, но он посмотрел на неподвижное тело на щите, на серый дым стелящийся вниз с холма, и ему расхотелось смеяться.

Последующие дни были заняты работой. Правитель, натворив дел на холме, уехал обратно в Антиохию, предварительно отдав пару распоряжений. Эти распоряжения растолковал Публию наместник Аполлоний, прибывший в Ерушалаим из Аскалона. Инженеру следовало укрепить стены цитадели, которую сирийцы называли Хакрой, разрушив при этом стены иудейского города. Именно "при этом", а не "для этого": сирийцы всерьез опасались восстания и не желали, чтобы у повстанцев были какие-либо укрепления.

– Будут жить без стен, как в старые времена на Крите – посмеивался Никандр – Только критян защищало море, а этих пусть защитит их бог.

Задача оказалась не из легких. Стены на холме были возведены в незапамятные времена из того-же подозрительного материала, что и стены Хакры, и Публий уже не сомневался, что этим материалом послужили блоки из обожженной глины и соломы. Но навыки понтифика, знания эллинской науки геометрии и пригнанные с прибрежной равнины рабы делали свое дело – стены Хакры постепенно выпрямлялись и возвышались, а стены Ершалаима оседлали и исчезали, подобно кусочкам льда в кубке с вином в жаркий летний день. По вечерам Публий зачастил в заведение Доситеоса, как, впрочем, и большинство воинов гарнизона. Вода, подаваемая хозяином наверное и вправду была с гор, так как никаких проблем с желудком у него не возникало. Дело в том, что он пил совсем немного, лишь для того чтобы утолить жажду, старательно разбавляя вино. Еще во время учебы в Риме, Публий, по настоянию жрецов, сходил на пару оргий, и это, как жрецы и рассчитывали, на всю жизнь отвратило молодого понтифика от неумеренного поглощения вина и беспорядочного секса. Зато он оценил тушеные бобы с кашей в маринованных виноградных листьях и бараньи ребрышки, подаваемые Доситеосом самым уважаемым гостям. Несколько раз он видел Агенора, но тот был или слишком пьян, или быстро исчезал, бросив на инженера испуганный взгляд.

– Что он тебе наговорил, латинянин? – удивлялся трактирщик – Бежит от тебя так, как будто демона увидел.

Лишь однажды Публий застал слугу Первосвященника в промежуточном состоянии между осторожностью и пьяным забытием. Перед Агенором на столе стоял всего один пустой кувшинчик, а второй он сейчас старательно пытался опорожнить. На инженера он посматривал с подозрением, но все же дал волю языку.

– Я же говорил, не стоит так резко – бормотал он – Кто же поступает столь безрассудно? Предположим, здесь в Ершалаиме, у тебя есть копья твоих гоплитов. А что дальше? В каждую деревню отряд гоплитов не поставишь. Да какая деревня? – он как будто возражал сам себе – Посмотри что в Модиине творится.

– А что там творится? – спросил Публий, не представляющий где находится этот загадочный Модиин.

– А-а! – махнул рукой Агенор – Лучше и не спрашивай. Вот и мой господин в полной растерянности – при этом он почему-то пьяно хихикнул – Хотя он тоже был отнюдь не страж брату своему, Лисимаху4 – закончил он совсем непонятно и еще раз мелко захихикал.

Дальнейшие расспросы ни к чему не привели, так как иудея совсем развезло.

Гарнизон крепости в эти дни вел беспокойную жизнь. Прибыло небольшое подкрепление, и гоплиты начали совершать вылазки на холм. Вначале Публий думал, что это обычное патрулирование оккупированного города, но оказалось, что он еще не до конца избавился от юношеской наивности. Воины возвращались в цитадель, нагруженные мешками с добром и быстро выяснилось, что под видом патрулирования идет грабеж зажиточных домов. А однажды он заметил среди добычи, которой хвалились гоплиты, дорогие сосуды, явно не из частных домов. Похоже было на то, что сирийцы разграбили сокровищницу иудейского храма. Нетрудно было предположить, какие эмоции вызывали у туземцев беззастенчивые грабежи: гоплиты нередко возвращались с ранеными, хотя убитых больше не было – эллинских воинов спасала крепкая броня. Зато доставалось филоэллинам из иудеев: их частенько избивали, но случались и погромы, а порой и убийства. Наместник ответил серией казней, спровоцированных несколькими доносами. Все это со смехом рассказал инженеру неугомонный Никандр. Неунывающий сириец был ему симпатичен, но порой способность эфесца веселиться по любому поводу граничила с цинизмом и коробила Публия. Подружился он также с Гордием, кавалеристом под началом смешливого Никандра. Гордий был посерьезней своего командира и не позволял себе скабрезных шуточек, может быть потому, что происходил из старинного эпигонского рода и гордился тем, что его предки сопровождали самого Александра.

Происходящее наверху, на холме не давало самниту покоя, вызывая нелегкие вопросы. Кто он такой? Зачем он здесь, в чужой и непонятной стране, среди странного, чуждого ему народа. Будет ли он убивать иудеев, если ему прикажут? Он ведь не стрелок, не воин, не убийца, а строитель. Но сейчас строитель был более занят разрушением стен, чем возведением новых, а его военная профессия могла быть востребована в любую минуту. Задумываться надолго у него, к счастью не было времени, и все так и тянулось день за днем: разрушение стен, возведение стен и заведение Доситеоса по вечерам. В один прекрасный, а может и не столь прекрасный день, его внимание привлекла суматоха во дворе цитадели. Там бегали воины, нагружали какую-то повозку и явно происходило нечто более грандиозное, чем формирование очередного патруля. Какую еще темную авантюру они затевают, насторожился Публий. Он снова задумался, и было о чем, но тут его мысли прервал знакомый голос, выкрикивающий его имя.

– Эй, инженер, подойди – кричал ему эфессец – Тут есть работенка для тебя.

Публий пошел на зов и в углу крепостного двора приметил две стационарных баллисты явно римской работы и необычного вида “скорпион” на колесах. Последний заинтересовал инженера, ни разу не видевшего многозарядный стреломет. Хитрая конструкция позволяла, судя по всему, выпустить одновременно восемь коротких железных стрел с калеными наконечниками. Стрелы укладывались в желобки и натягивались одной тетивой. Желобки располагались не параллельно, а слегка расходились, так что при выстреле смертоносные "жала" должны были вылетать веером.

– Славная машина – похвалил Публий, проверив натяг тетивы и ход торсионов.

– Вот за нее-то ты и будешь отвечать в походе – приказал Никандр – А эти баллисты оставь, они нам не понадобятся, мы не собираемся штурмовать крепостные укрепления.

– Собираетесь отбивать наскоки кавалерии или воевать против фаланги?

– Фалангу такое вряд ли остановит – засомневался Никандр – Натяг слабоват, ему не пробить медный щит. Но мы и не собираемся воевать с фалангой. С кавалерией, впрочем, тоже.

… И, отвечая на незаданный вопрос, поянил:

– Такая штука очень хороша, когда на тебя прет невооруженная толпа. Ты не поверишь, а сам видел как одна стрела пробила двоих. Шинкует мясо, прямо-таки ломтями. Правда нашего прежнего инженера потом зарезали местные. Но он сам виноват, нечего посещать шлюх по ночам и, особенно, в верхнем городе, когда их с избытком хватает здесь неподалеку, и, заметь, даже в дневное время.

Это его так рассмешило, что он согнулся пополам от смеха, а вот Публию было почему-то не смешно. Он представил себе, как ему прикажут выпустить восемь смертоносных жал "скорпиона" в толпу женщин, детей и стариков, и к горлу подступила тошнота. К тому же, он заподозрил, что сирийского инженера зарезали вовсе не из-за женщины. Похоже, он не сумел сдержать свои эмоции и что-то такое отразилось на его лице, потому что Никандр удивленно воскликнул:

– Ты чего это? – и добавил – собирайся, мы сейчас выступаем. Давай, давай, все вопросы потом…

Публий успел только опоясаться мечом и схватить свой шлем, как отряд начал выползать через ворота. "Скорпиона", хоть он и был колесным, погрузили на повозку, рядом с которой, держась за станину стреломета, он и пошел в хвосте отряда. Всего он насчитал четверых всадников, среди которых были Никандр и Гордий, и десятка два гоплитов, которые покидали свои тяжелые щиты на повозку, везущую "скорпиона", но оружия из рук не выпускали. Только свои длинные луки и колчаны со стрелами они доверили вознице второй повозки, груженной также запасом "жал" для "скорпиона", подков, гвоздей и еды. Отряд прошествовал тем-же путем, которым самнит попал в Ерушалаим двумя месяцами ранее, но теперь дорога была пыльной, а солнце жарило немилосердно. К счастью, вскоре упали сумерки, но отряд не замедлил движения, надеясь проделать часть пути по ночной прохладе. К великому удивлению Публия, за городом к ним присоединился один из боевых слонов с тремя погонщиками на нем, возглавив колонну. Дорога продолжала постепенно идти вниз и было ясно, что она разминулась с тропой, по которой Публий поднимался в Ерушалаим. Без солнца было трудно определить направление, но похоже, что отряд двигался куда-то на северо-запад. Никандр подъехал к нему и прокричал сквозь пыль и грохот гоплитских сандалий:

– Идем на Модиин. Ох и повеселимся…

Публий вспомнил слова Агенора, посмотрел на "скорпион" и опять с трудом сдержал позывы желудка – никандрово "веселье" его почему-то не вдохновляло. Ночь прошла в пути, шли и утром, а раскаленный полдень переждали в тени скалы. К вечеру снова тронулись в путь. Дорога все шла и шла вниз, горы кончились и началась равнина с пологими холмами. Кедровые и сосновые леса сменились дубовыми рощами, а потом пошли обработанные поля, на которых уже что-то зеленело. Здесь не было террас, как выше в горах, поэтому фруктовых садов было меньше, зато появились оливки, такие привычные уроженцу южной Италии. Маслины на деревьях были непривычные, мелкие, но Гордий объяснил, что этот сорт дает самое ароматное масло и ценится на весь Восток, хотя до Италии его слава еще не докатилась. Вдалеке виднелись дома, скорее даже низкие хибары с соломенной крышей, зато с каменными, плохо обработанными стенами. Здесь уже можно было увидеть в полях волов, тянущих плуг непривычного для эллинов и римлян вида. Наконец, показался и город, состоящий из таких-же каменных домов, правда под более прочными крышами, среди которых попадались и новомодные – черепичные. Отряд беспрепятственно прошел по главной улице, в которую превратилась дорога, дошел до центральной площади и остановился. Публий огляделся. Небольшую площадь окружали одноэтажные дома с плоскими крышами, а посередине возвышался стереобат – ступеньки – с двумя бессмысленно торчащими колоннами, но без соответствующего храмового здания. Поначалу местных жителей не было видно, лишь за заборами прятались любопытные мальчишки, пришедшие поглазеть на слона.

Гоплиты выстроились в восточной части площади, напротив храма и разобрали свои щиты. Похоже, сирийцы кого-то ждали. И верно, после часа или двух ожидания, на площади появился эскорт из двух конных воинов, десятка гоплитов, богато одетого невооруженного всадника и человека в хитоне на ослике. Когда последний слез с лошади, снял притороченный жезл, водрузил на него венок и молча направился к возвышению, Публий сообразил, что это был "иерей" – жрец одного из эллинских богов. В греческих богах он не разбирался и не мог определить небесного покровителя по атрибутам, но Никандр подсказал ему: "Аполлон". Потом сириец указал ему на невооруженного всадника и прошептал:

– Это Апеллес, доверенное лицо самого наместника. Посмотрим, как он разберется с местными.

Лицо доверенного лица было нахмуренно, и Публий догадался, что разобраться с иудеями, возможно, будет не так просто.

Тем временем на площади начали собираться местные жители. Публий впервые видел иудеев в их одеждах, если не считать Агенора и Доситеоса, которые одевались также как и сирийцы. Местные же иудеи, в отличие от филоэллинов, носили полотняные штаны, но не обтягивающие, как у северных варваров, а свободные, хотя в остальном их одежда мало отличалась от греческой. В хитонах были немногие, причем их хитоны были сплошными, с вырезами, так что нечего было скреплять фибулами. Однако, большинство пришло в туниках – вероятно это была рабочая одежда ремесленников и крестьян. В руках у людей в туниках были рабочие инструменты: клещи, молоты, мотыги и, почему-то, серпы, хотя пора жатвы должна была наступить еще не скоро. На головах некоторых из людей в туниках были головные уборы из причудливо закрученных шарфов. Публий видел такие на полях Греции и Египта и понял, что это было крестьяне, работающие под лучами палящего солнца. Женщин было немного и одеты они были совершенно также, как и в знакомых инженеру городах Эллады и Италии. Если бы кто-нибудь в этот момент спросил Публия, каково его впечатление от иудеев, то он бы отметил первое, что бросалось в глаза: мужчины были бородаты, а женщины красивы.

Иудеи молчали, лишь настороженно поглядывали на жреца, который, следую указаниям Апеллеса расставлял какие-то предметы под кособокими колоннами храма. В одном из этих предметов Публий узнал переносной алтарь-жертвенник. Два гоплита покопались в повозке и вытащили оттуда огромный сверток, развернули его и показали свету деревянную статую. Судя по венку и коряво выполненной лире, статуя должна была изображать Аполлона, однако тот, надо признаться, выглядел не слишком эффектно. Золотистая краска на голове бога солнца изрядно облезла, лира треснула, а положенного ему по статусу лука не было вовсе. Аполлона водрузили на вершину стереобата и он застыл там с неестественной улыбкой на устах. По площади прокатился какой-то ропот, однако быстро затихший. Апеллес осмотрел толпу внимательными глазами, под прищуренными веками, и поманил кого-то ласковым жестом руки. Из толпы вышел иудей, одетый богато и с явным греческим уклоном в одежде: штанов на нем не было, зато он гордо нес богато расшитый передник поверх белоснежного хитона с безупречными складками, а его спину покрывал темно-бурый плащ. Его хитон тоже был скроен по-эллински, из двух полотнищ, скрепленных дорогими фибулами. Надо было думать, что в такую жару он потел неимоверно в своей роскошной одежде, но непохоже было, что это его смущает. Когда носитель великолепной одежды выступил из толпы, его место в первом ряду заступил пожилой иудей примечательной наружности. Он тоже был одет богато, хотя и неброско. Особенно выделялся верхний хитон, не полотняный, как у других иудеев, а льняной. Голова старика была повязана витым шнуром из ткани двух цветов: синего и черного. И этот старик вышел из толпы вслед за щеголем, оттолкнул его не слишком вежливым жестом и первым подошел к чиновнику. Щеголь так и застыл в растерянности, а старик уже смотрел в лицо Апеллесу: он был высокого роста и, хотя стоял на ступеньку ниже, оказался тому вровень. На площади воцарилась тишина, гоплиты, казалось, перестали дышать, иудеи молчали, не фыркали лошади, и лишь один слон пыхтел, перебирая ногами. Наконец, иудей прервал молчание:

– Возрадуйся – сказал он по-гречески, настороженно глядя на Апеллеса.

– Будь счастлив и ты, Маттитьяху5 – приветливо воскликнул тот – Рад видеть тебя здесь.

– Я тоже буду рад, эллин – насмешливо сказал тот, кого назвали Маттитьяху – Если ты пришел с миром.

– Я не только пришел с миром, я принес мир.

– Какой мир? Мир эллинов или мир иудеев? – в голосе Маттитьяху по прежнему слышалась насмешка.

– Оставь свои насмешки, священник – недовольно пробормотал сириец – Мы несем тебе новый мир, мир нашей Великой Сирийской Империи, от Тавра до Нила. И в этом мире не будет ни иудея ни эллина, а будут лишь подданные нашего могучего базилевса Антиоха, послушно выполняющие волю богов. Таково желание нашего царя! Да свершится оно, и ваш иудейский бог встанет как равный в ряду наших богов и ему тоже будут принесены богатые жертвы. Так давай же, во имя нашей будущей дружбы, принеси жертву златовласому Аполлону, а я принесу богатую жертву твоему невидимому богу.

При словах "невидимый бог", Публий вопросительно посмотрел на Никандра, но тот лишь удивленно пожал плечами. К тому же, как заметил инженер, Апеллес явно приврал: его империя не дотягивала до Нила, откуда ее сильно потеснили угрозы Рима. А иудей уже отвечал:

– У нас нет богов, ни видимых, ни невидимых, сириец. У нас есть наш Господь и ему не нужна твоя жертва. Может быть Господь и не отказался бы заключить с тобой союз, прими ты обрезание, но я вижу, что ты еще не готов.

– Обрезание! – усмехнулся тот – Может у тебя и есть что-то лишнее, но я-то дорожу своей крайней плотью.

– Тогда иди с миром – отрезал Маттитьяху и повернувшись спиной к Апеллесу, направился было обратно.

– Стой, Маттитьяху Хашмонай! – закричал тот – Ты что, отказываешься выполнять повеление нашего правителя?

Иудей остановился и медленно, повернув голову вполоборота, отчеканил:

– Много земель, и много народов с великим множеством своих богов населяют империю твоего царя. Но пусть даже все они станут повиноваться ему и оставят веру своих отцов, я, мои сыновья, и мои братья, останемся верными союзу наших предков. Сохрани нас Господь, чтобы мы оставили закон и обеты. Мы не будем повиноваться приказаниям царя и мы не уклонимся от нашей веры ни на шаг, ни вправо, ни влево6.

Пока он говорил, из толпы вышли пятеро молодых мужчин, похожих лицом на иудейского священника, но с иссиня-черными, а не седыми бородами, и Публию стало ясно, о каких сыновьях говорил Маттитьяху. Еще он упомянул братьев, но похоже это был образ речи, потому что несколько мужчин, потянувшихся вслед за пятерыми, не были похожи на ни на них, ни на их отца. Вот только выражение лиц у них было такое же: их лица выражали мрачную решимость. И такую же решимость выражало лицо иудейского священника, когда он встал впереди своих сыновей, образовавших подобие клина у него за спиной.

– Ну что же – с холодным спокойствием сказал Апеллес – Раз ты не хочешь повиноваться нашему правителю, то пусть гнев богов падет на твою голову.

– Я не боюсь ваших богов – так же спокойно отозвался Маттитьяху – Меня хранит мой Господь.

– Ты забываешь, что волю богов исполняют люди!

– Людей мы тоже не боимся!

– Напрасно ты, старик, говоришь за всех. Может быть найдется хоть кто-нибудь послушный царской воле?

При этом сириец вопрошающе взглянул на щеголя, оттесненного иудейским священником. Тот, поколебавшись, подошел к жрецу и принял из его рук ягненка.

– Не стоит это делать, Узия – предостерег его Маттитьяху.

Щеголь, названный Узией, неуверенно посмотрел на чиновника, который покровительно ему улыбнувшись, повернулся к священнику.

– Я слышал, что ты, старик, продолжаешь делать обрезания – строго произнес он – А известно ли тебе, что наш повелитель запретил этот варварский обряд?

– Никто не может запретить союз между иудеем и Всевышним!

– Это мы еще посмотрим – угрожающе сказал Апеллес и, повернувшись к Узии, прикрикнул – Ну что же ты? Режь!

Все время оглядываясь на Маттитьяху, Узия принял нож из рук жреца.

– Узия! – вскричал священник, подавшись к алтарю.

– Я не Узия – неожиданно твердо заявил щеголь, подняв нож – Я – Ясон!

И он сверкнул ножом, но опустить его не успел. Публий поначалу даже не понял, что произошло. Он лишь видел как Маттитьяху неправдоподобно быстро метнулся вперед и сделал неуловимое движение рукой. Узия (а может – Ясон?) изумленно посмотрел на старика и схватился за горло, выронив и нож и ягненка. Из под его рук, судорожно сжатых на горле, вырвались красные струйки, непоправимо испачкав белоснежный хитон. Ягненок тихо заблеял, и только тогда в толпе зашумели, а Апеллес отпрянул назад и гневно заорал гоплитам:

– Убить! Убейте их всех!

Но долго кричать ему не дали… Пятеро сыновей старика внезапно выхватили из-под своих длинных одежд короткие мечи и, бросившись вперед, закрыли отца. Однако он, растолкав их бросился вверх по ступенькам, туда, где стояли чиновник наместника и жрец Аполлона. Маттитьяху двигался удивительно быстро, казалось ему совсем не мешают его длинные, развевающиеся одежды. В руках у него был маленький нож странной формы, наверное тот, которым он зарезал Узию, и этим же ножом он быстро и деловито перерезал горло Апеллесу. И только тогда сирийцы вышли из оцепенения…

С этого момента события начали развиваться быстро и одновременно. Опомнившиеся гоплиты моментально построили "стену щитов", сомкнувшись и выставив вперед копья. Это, скорее всего, сработала сила привычки, потому что такое построение ничего не давало против неорганизованной толпы. Тут, пожалуй, стоило бы встать пореже, успел подумать Публий, но долго размышлять ему не дали.

– Готовься к стрельбе – заорал Никандр и махнул рукой воинам – Ты, ты, ты и ты.

Четверо гоплитом отделились от "стены" и стали быстро и деловито сгружать "скорпиона" с повозки. Толпа уже начала разбегаться и на площади остались шестеро Хашмонеев и десятка два "братьев". Они образовали плотную группу, ощетинившуюся неизвестно откуда появившимися мечами и начали медленно отступать в проулок. "Скорпион" шлепнулся в пыль, и Никандр выкрикнул на едином дыхании:

– Заряжай! Да заряжай же, покарай тебя Гефест!

Трясущимися руками Публий вставил восемь жал в желобки и начал крутить хитрый механизм. Зубчатое колесо защелкало, натягивая тетиву.

– Слон! – продолжал орать Никандр – Слон пошел! Веди слона!

И действительно, слон, понукаемый погонщиками, пошел на отступающую группу иудеев. Но тут случилось неожиданное… Из еще не успевшей рассеяться толпы выскочили двое, размахивая серпами. Этими серпами они молниеносно и аккуратно подсекли левую переднюю ногу гиганта. Вот тут-то Публий и понял, зачем были нужны серпы за несколько месяцев до жатвы. Еще в Египте он видел боевые серпы в войске Птолемеев и знал, какое это грозное оружие в ближнем бою. Истошно затрубив в свой хобот, слон запрыгал назад на трех ногах, наступив при этом на наполовину заряженного "скорпиона". Хрупкая деревянная конструкция треснула, а два жала из восьми взлетели наискосок вверх и попали слону прямо в подошву его неосторожно поднятой задней ноги. Казалось бы животное и так вопило во всю мочь, но тут он рухнул на колени и заорал так, что у Публия заложило уши. И в этот момент полетели стрелы…

Они летели с крыш окружающих площадь домов. Стрелков было не слишком много, не более десятка, а может и меньше, но стреляли они со всех сторон. Один гоплит сразу упал со стрелой в левом глазу, а остальные попытались перестроиться в "черепаху" по римскому образцу. Вот тут-то и проявился недостаток круглых эллинских щитов, которые, в отличие от римских – прямоугольных, оставляли щели, уязвимые для опытных стрелков. Иудеи стреляли не слишком хорошо, но все же сирийцы потеряли троих ранеными, прежде чем "черепаха" попятилась до переулка и исчезла в нем. Хашмонеи тоже пропали на противоположном конце площади, а около алтаря остались несколько тел, растерянный жрец и не менее растерянный Публий, в которого почему-то никто не стрелял. Лишь в сухую землю около его ног воткнулась одинокая стрела, как безмолвное, но несомненное предупреждение. Не совсем соображая, что он делает, инженер медленно пошел в переулок вслед за "черепахой". Сломанный "скорпион", истошно вопящий слон и повозка с неиспользованными гоплитскими луками, так и остались посреди площади.

Отряд эллинов Публий догнал сразу за Модиином. Сирийцы перевязывали раны, были злы как черти и готовы было обсуждать исключительно планы мести. Самым разумным и, по стечению обстоятельств, самым главным, оказался Никандр.

– Перво-наперво, остыньте, друзья – сказал он насмешливо – Все эти иудейские крысы из Модиина давно забились по щелям, а те, что сражались с нами, уже на пути в горы. Еще раз говорю вам – остыньте! А тем временем я попытаюсь сообразить, как научить наших иудейских друзей уму-разуму.

Тут он вдруг остановился, ударил себя руками по коленям и захохотал:

– Слон! А слон-то? Ох и наедятся они слоновьего мяса на дармовщинку!

– Я как-то ел хобот слона – подхватил Гордий – Ну и вкусная же штука, если запечь его в углях, доложу я вам.

– Не будут они есть слона – хмуро заметил незнакомый молодой гоплит.

– Это почему же? – удивился Никандр.

– Они едят только мясо коров, коз и овец – так же хмуро ответил тот.

– Верьте Антипатру, друзья – ехидно произнес, выйдя вперед, гоплит с совершенно лысым черепом – Ведь он и сам из иудеев.

– У меня только бабушка местная, а все остальные – такие же эллины как и ты – возмутился Антипатр.

– Опять вы за свое! – сурово произнес Никандр – Чтоб я этого больше не слышал. Наш царь хочет сделать из всех иудеев правильных эллинов, а ты, Кирос, похоже, с ним не согласен?

Лысый Кирос заметно смутился от этих слов и отступил назад.

– Может, тогда вернемся и заберем слона? – предложил Гордий – Хоть наедимся вволю!

– Все бы тебе пожрать – недовольно проворчал Никандр – Уж если на то пошло, нам скорее стоило бы вернуться за луками, но, боюсь, именно этого от нас и ждут. Нет, уж лучше мы вернемся в Хакру и хорошенько подготовимся. Не худо было бы также узнать их слабые места.

Немного подумав, он добавил, обращаясь к молодому гоплиту:

– Иди сюда, Антипатр, пойдешь держась за попону моего коня.

На обратном пути от внимания Публия не укрылось, что Никандр всю дорогу переговаривался о чем-то с молодым гоплитом, наклоняясь в седле так низко, что их тихого разговора не было слышно.

По возвращении в крепость, Публий вернулся к своим рутинным обязанностям строителя-разрушителя. Со скуки, он несколько раз пытался уговорить Никандра взять его с собой наверх, в Ерушалаим, но сириец каждый раз твердо и бесповоротно ему отказывал. По его словам, это было и опасно и неразумно. Действительно, наверху было неспокойно, многие иудеи не смирились с новыми законами Антиоха. Законы эти, если верить Никандру, были не из мягких: иудеям запрещалось делать младенцам обрезание, изучать их священную книгу, отмечать праздники и многое другое. Публий толком не знал, что происходит наверху, а вот филоэллины нижнего города восприняли эти запреты по-разному. В таверне Доситеоса он снова встретил пьяницу Агенора, как ни странно – совершенно трезвого, уныло поглощающего похлебку из миски и запивающего ее слегка подкрашенной вином водой. На этот раз прислужник Первосвященника не чурался инженера, хотя и не был многословным.

– Ты спрашиваешь, что творится наверху, латинянин? – выдавил он сквозь зубы – А ты как думаешь? Что бы ты сделал, если бы разбили твоих глиняных богов, запретили бы веру твоих предков и не разрешили бы говорить на языке, на котором твоя мать пела тебе колыбельную? Наверное, ты бы поискал где-нибудь дубинку побольше и нож поострее, а также тот лоб, который можно разбить той дубинкой и тот живот, который следует порезать тем ножом. Не правда ли? Ты бы именно так и сделал. Вот и сообрази, что творится наверху. Нет, напрасно, думается мне, радовались наши деды терпимости и открытости Александра Великого. Вот так все и начинается, вначале совсем мягонько, а потом – ох как жестко. Но тебе, латинянину, этого не понять…

Если бы он знал, что Публий самнит, а не римлянин, то возможно нашел бы другие слова, хотя инженер не мог припомнить, чтобы его родичи столь же отчаянно сопротивлялись римскому влиянию, сколь иудеи – эллинизму. В чем же здесь разница, если даже филоэллины выражают недовольство? Наверное, что-то особенное должно быть в этих людях наверху. Но додумать ему не дали, так как за их столик плюхнулся неимоверно довольный собой Никандр.

– Ага! Разбавляете! – радостно завопил он – И правильно делаете, только не слишком усердствуйте, а то не почувствуете вкуса вина. Эй, хозяин, нам еще два кувшина такого-же и маленький кувшинчик воды!

Трактирщик Доситеос принес заказанное и. наклонившись к уху Публия, прошептал:

– Нашего Агенора прогнали из канцелярии Первосвященника, и он теперь в отчаянии. Не знаю, что именно он раньше заливал вином, а теперь ему и вина не надо. Ну, Агенору-то, похоже, терять нечего, а ты бы был поосторожнее, господин…

– Эй вы, там, бросьте шептаться! – орал Никандр – Какие могут быть секреты между друзьями. Давайте выпьем за нашего базилевса, можно даже сказать – императора!

С этими словами он встал и возгласил:

– За Антиоха Эпифана!

Публий, не испытывая особого восторга, поднялся со своим кубком, а Агенор остался сидеть.

– А тебе, иудей, что, требуется особое приглашение? – угрожающе прошипел сириец.

Пристально глядя на него, Агенор поднялся.

– Ну, так-то лучше – примирительно проворчал Никандр – Только не забудь разбавить свою воду вином – закончил он со смехом.

– Итак, давайте же выпьем за нашего царя – устрашающе спокойно начал Агенор – Так будем же пить за властителя греков, у которых нет ни пяди земли Эллады. Выпьем за правителя, что начал три войны с Египтом и все три проиграл. За того цара будем пить, что так ненавидит своих подданных и придумал для них столь жестокие законы, что они просто не могли не взяться за оружие. Выпьем же за то, чтобы он жил вечно и у него было время потерять Иудею, так же как его отец потерял все владения в Элладе.

Не успел сириец опомниться, как иудей выпил свой стакан и медленным шагом пошел прочь из таверны. Благодушно настроенный Никандр немедленно рассвирепел и схватился за меч. Сыпя самыми темными ругательствами и поминая всех известных ему богов, разгневанный кавалерист рвался немедленно мчаться вдогонку и зарубить негодяя на глазах у всех в назидание непокорным. Публию едва удалось удержать его, мотивируя это тем, что не следует накалять и без того накаленную обстановку в городе. Наконец, Никандр успокоился и немедленно потребовал сначал еще вина, а потом, с некоторым сомнением, немного воды.

– Надоели мне эти евреи – проворчал он.

– Кто? – удивился Публий.

– Так они сами себя называют – пояснил сириец – А еще они говорят о себе "бней исраэль", уж не знаю, что это обозначает. Да не очень то и хотелось мне в это вникать. Народец, конечно, странный, мне Антипатр много чего интересного о них рассказал. Например, знаешь ли ты чем их жрец зарезал тех двоих в Модиине?

Публий, разумеется, не знал, и Никандр пояснил, чуть не умирая со смеха:

– Ножом для обрезания! Он им сделал обрезание, да только в другом месте. Но каков умелец, этот старик!

Немного помрачнев, он добавил:

– Однако и мы не пальцем деланы. Посмотрим, кто кого!

Публий поначалу не обратил внимания на его слова, приписав их пьяному хвастовству кавалериста, но через несколько недель он убедился, что Никандр грозился не зря. К этому времени стена вокруг Ершалаима была почти полностью разобрана. Публию воистину было чем гордиться: он проявил себя неплохим архитектором, хотя разборка стен наверху не и принесла ему ни славы, ни удовлетворения. Зато стена вокруг цитадели поднялась почти до основания холма и выглядела вполне прилично.

Гарнизон цитадели, изначально не слишком большой, увеличился изрядно. Кроме дополнительных гоплитов прибыла и легкая пехота – пельтасты, и в казармах стало тесно. Однажды большая часть гарнизона выступила в поход и отсутствовали они целых три недели. Куда они отправились, Публию не сообщили, а спросить было не у кого, потому что Никандр и Гордий ушли с войском, а оставшиеся ничего толком не знали. Наконец, войско вернулось и вернулось как-то странно. Большинство воинов выглядели довольными, а Никандр прямо-таки сиял. Похоже было, что они вернулись с победой, причем победой совершенно бескровной, так как повозки не везли ничего, кроме щитов, луков и провизии: ни раненых, ни мертвых тел видно не было. Публий наткнулся в гарнизонной дворе на Антипатра и попытался было его расспросить, но всегда такой приветливый молодой гоплит был сегодня мрачен, похоже, совсем не радовался итогам похода и был неразговорчив.

– Я весь в дерьме, римлянин – только и сказал он – Весь, с ног до головы, в самом дерьмовом дерьме. Надо бы отмыться, да вот не знаю, получится ли.

В детали он вдаваться не стал, оставив инженера в совершенном неведении. Только когда Публий встретил Никандра в заведении Доситеоса, ему удалось узнать подробности похода. Захлебываясь слюной, тот рассказывал, что войско напало на лагерь мятежных иудеев в долине южных гор и полностью вырезало всех.

– Ох и потоптался наш оставшийся слоник в их кровушке – рассказывал сириец – Отомстил за друга по полной. А эти-то – он захихикал – Даже не сопротивлялись. Ты его режешь, а он смотрит на тебя коровьими глазами и даже не пытается оружие поднять. А копье-то или та же секира тут же рядом лежат. Смех, да и только!

Он продолжал смаковать подробности и нетвердый на желудок Публий едва сдерживая позывы, все же спросил:

– Но почему они не сопротивлялись?

– Кроносов день7 – радостно завопил Никандр – Эти бараны не воюют в кроносов день. Мне это Антипатр рассказал. Ну мы, не будь дураками, и подгадали напасть них именно в этот день. Этот их невидимый бог запрещает им работать по этим дням. А воевать, это у них за работу считается, вот умора-то! По мне, к примеру, помахать мечом это забава, вроде как в театр сходить. Ну ничего, мы этих евреев научили, как от работы отлынивать.

– Так вы что, всех вырезали? – спросил инженер, с трудом удерживая спазмы желудка.

– Ну как тебе сказать? – ухмыльнулся сириец – Женщинам, к примеру, мы дали немного пожить. Совсем недолго, знаешь ли. Не пропадать же добру.

– Можно было бы их продать – осторожно предположил Публий.

– Этих-то? – удивился Никандр – Да ты, я вижу, ничего в рабах не смыслишь. Не стали бы они работать, по глазам видно. Да их бы никто и не купил. На что у нас, в Элладе, нянчатся с рабами, а здесь все еще хуже. Мне вот больше по духу ваш, римский подход.

В небогатой семье Коминиев рабов не держали, поэтому на институт рабства Публий смотрел со стороны, отрешенно. В Риме рабов действительно считали разновидностью домашней скотины и относились соответственно. Раба можно было безнаказанно убить, изнасиловать или искалечить. Правда общество эти забавы не поощряло, даже осуждало, но не преследовало. И так было в Риме, с его строгим и всеобъемлющим законодательством. Странствуя по Элладе и государствам диадохов, Публий с удивлением увидел, что к рабам можно относиться иначе. Здесь их считали, скорее, иной разновидностью людей и даже охраняли законом, причем за то-же преступление раб, как правило, наказывался мягче, наверное, чтобы не портить ценное имущество. Встречались даже богатые рабы, социальный статус которых можно было определить лишь по неподшитой одежде. Интересно, подумал Публий, справившись, наконец, с позывами, чем же положение рабов у иудеев так отличается, если даже эллинов это удивляет. Но додумать свою мысль ему опять не дал неугомонный сириец, продолжавший смаковать подробности.

– … Девки у евреев хороши – разливался он соловьем – Подержишься раза этак три-четыре за какую-нибудь из них, а потом дашь слонику по ней потоптаться, и получается славная такая лепешечка… Ой, какие мы нежные!

Он засмеялся он, вероятно заметив, как позеленело лицо собеседника и, нагло глядя в глаза Публию, нарочито медленно продолжил:

– Не тушуйся, Каминий, повоюешь с мое – привыкнешь. Мы уже несколько раз атаковали их в кронос день и, поверь мне, воинам это понравилось. Теперь, говорят они, всегда будем так воевать. А вот мне так стало даже не хватать небольшой такой схватки, ну я и попробовал предложить некоторым из них поднять оружие и умереть как мужчины. Представь себе – не берут. Мне даже надоело, что ли… Вначале режешь евреев как скотину, потом наслаждаешся их девками, потом режешь девок…

Публию стало совсем дурно и очень хотелось заехать сирийцы по наглому носу, но не было сил. А Никандр, похоже, наслаждался своим рассказом:

– Там, наверху, в городе, мы тоже навели порядок. Наш базилевс под страхом смерти запретил им изучать их священные книги, а нас послал проверять. Так что они придумали: ворвешься было к ним в дом с проверкой, а они на полу волчки крутят, игра мол такая. Спрашиваешь, где книги? А нет книг, говорят. Но старого Никандра не проведешь. Нет, говорю, и не надо, и уходим. А уходим-то недалеко и тихонечко так поджигаем дом. Дома-то у них из глины пополам с соломой, так что если маслица подлить, то горят, слабовато, но горят. Тут они и начинают выбегать, и что, ты думаешь, тащат? Не догадываешся? А вот что: детишек в одной руке и книгу в другой. У нас в сотне есть один умелец, так он на спор проткнул копьем всех троих за раз: и книгу, и мальчонку и его папашу. Я даже позавидовал, вот дал же Арес силу мужику. Может надо было чаще жертвы приносить?

Нет, не выйдет из меня воина, подумал Публий, чувствуя как к горлу опять подступает горькая, мерзко пахнущая струя, и поспешил сменить тему.

– А как же старик священник и его сыновья? – спросил он.

Этот вопрос заставил Никандра поморщиться. Вся его веселость сразу куда-то исчезла.

– Их мы не застали. Пленные, пока были живы… – при этих словах он, казалось бы, снова развеселился, но быстро стал снова серьезным – Так вот, пленные показали, что все Хашмонаи ушли в горы… Эй, трактирщик, тащи еще вина.

– Вина больше нет, господин. Вы все выпили – сказал подошедший Доситеос, опуская глаза.

– А вода тоже кончилась? – гневно завопил сириец.

– Кончилась – твердо заявил Доситеос, взглянув ему в глаза.

Неизвестно, что там увидел Никандр, только он медленно поднялся, смерил трактирщика убийственным взглядом, и, плюнув в кувшин, направился к выходу гордой походкой кавалериста. Заплатить он, наверное по забывчивости, не удосужился. Публий недоуменно посмотрел на Доситеоса, и теперь тот отвел взгляд.

– Говорят, теперь старый Маттитяху разрешил сражаться в шабат – пробормотал он, так и не глядя на инженера.

– Шабат? – удивился Публий.

– Кроносов день. У нас он называется – шабат.

– А этот старик, он что, законодатель? Или толкователь воли богов? – удивился Публий.

– Он всего лишь тот, кому люди верят – непонятно объяснил трактирщик.

– И что же теперь будет?

– Будет очень плохо. Будет война.

Больше ему ничего не удалось добиться от неразговорчивого сегодня Доситеоса. В последующие несколько недель в цитадель начали приходить вести о нападениях с гор и вырезанных сирийских гарнизонах в окружающих Модиин деревнях. Нападения постепенно участились и уже находились те, кто видел повстанцев на окружающих Ершалаим горах, а то и в самом городе. Скорее всего, это были лишь слухи, не имеющие ничего общего с действительность, но эллинский бог Пан, надо полагать, довольно потирал свои коротенькие ручки. Никто не мог с уверенностью сказать, были ли нападения делом рук Хашмонеев, но молва все случаи огульно приписывала им.

Публий получил задание – изготовить новый скорпион взамен потерянного в Модиине. Это было, казалось бы, много интереснее, чем ломать стены, но не лежала у него душа к изготовлению орудий убийства. И все же к делу он подошел серьезно: заказал, по совету местных столяров, древесину кедра, сам свил прочную тетиву из воловьих жил и потребовал изготовить металлические детали для натяжного механизма. Поразмыслив, Публий отказался от многострельности и построил классическую, надежную машину. Он сам весьма добросовестно наблюдал за работой гарнизонного кузнеца, изготовляющего зубчатые колеса и вал, требовал стали вместо железа, проверял качество закалки. Он даже рискнул поэкспериментировать и сделал огромный лук не из дерева, а из тонкой стальной полосы отличной закалки. Таких полос пришлось изготовить несколько про запас, так как они, несмотря на свою гибкость, ломались после десятка выстрелов. Но это все же было менее трудоемко, чем тщательное, долгое изготовление композитного лука, требующего длительной просушки. Скорпион получился на славу, его длинная, оперенная стрела летела почти на целую стадию, пробивая деревянный щит. Вот только радости от этого Публий почему-то не испытывал.

А дела в Иудее обстояли все хуже и хуже для селевкидов. Теперь уже весь верхний город – Ерушалаим – был в руках мятежников, а сирийцы редко решались выйти за стену Хакры, несказанно благодарные Публию за их восстановление. Если они и осмеливались покинуть цитадель, то только большим отрядом, возглавляемым слоном. Серый гигант, как и внушительный отряд пельтастов, давно покинули ставший небезопасным лагерь за городом и укрылись в крепости. Теперь уже в ней стало совсем тесно, а крепостной двор совершенно загадил слон, которому теперь негде было пастись. Хотя запасы провизии в цитадели были велики и вода исправно текла с гор по старинному подземному водопроводу, гоплиты, как и пельтасты мечтали вырваться из удушливой, маленькой крепости и просто рвались в бой, вдохновленные бескровными победами в кроносов день. Но теперь иудеи нападали и по шабатам, так что на новую безопасную резню рассчитывать не приходилось. Вначале прошел слух о смерти старика Маттитьяху. Впоследствии он даже подтвердился и сирийские лазутчики обнаружили гробницу старика на окраине Модиина. Комендант Хакры несколько дней обсуждал с Никандром попытку разрушить ее, чтобы развеять любую память о мятежном старике. Но сыновья Маттитьяху не сложили оружия и посылать экспедицию в Модиин сочли опасным. Тем временем, самарийский наместник Аполлоний собрал в Аскалоне сильный отряд и двинулся на восток с целью соединиться с гарнизоном Хакры. Маленький гарнизон ликовал, Никанд уже выстроил бойцов для встречного удара, а слон рыл землю в нетерпении, но тут пришла горестная весть. Как оказалось, сильное иудейское войско встретило отряд Аполлония в ущелье Сорек и ударило с двух сторон. Немногие уцелевшие утверждали, что сам Аполлоний пал в бою, сраженный рукой третьего сына старика. Захлебываясь слюнями, они рассказывали самые невероятные версии о бородатом гиганте, с огромной секирой в каждой руке, противостоять которому невозможно. Но один из спавшихся, ветеран высадки в Деметриаде, поведал Никандру совсем иное:

– Его зовут Иуда, и многие называют его "маккаба", молот. Но вовсе не за его ратные подвиги. Эх, братцы, был бы он страшным великаном, мы бы нашли способ его победить. вроде как Одиссей завалил того циклопа. Вот и латинская машина у вас есть… Нет, тут дела обстоят много хуже, поверьте старому вояке. Рассказал бы я вам, да вот в горле что-то пересохло.

Никандр немедленно долил ему вина, не забыв вежливо капнуть воды.

– Так вот – продолжал ветеран – Этот Иуда вовсе не рвется в бой один против всех, хотя Аполлония он действительно завалил собственноручно, да еще и завладел его мечом. Славный был клинок, я даже пытался украсть его, но не успел. Так что в этом мальчишки не соврали. Но молотом его прозвали не за это…

Тут он сделал драматическую паузу и хитро посмотрел на окружающих. Публий с трудом сдерживался, чтобы не засмеяться, а вот Никандр от нетерпения был готов разорвать старика. Тот, как опытный актер, понял это и не стал затягивать паузу.

– Этот иудей более полководец, чем воин. Как он ловко взял нас в том ущелье! Не знаю, сколько их там было, не считал. Но будь их там даже десяток, они бы нас все равно потрепали бы, да и так мало кто ушел. Этот Иуда расставил своих людей со стороны солнца, да так ловко, что против солнца их и не видно. А вот сами мы были у них как на ладони. Да, к тому же, они наловчились метать дротики из пращи. Не поверите, но они даже медный щит пробивают, если сверху, конечно. А другой стороны ущелья на нас летели камни, да не какие-нибудь, а огромные скалы, наверняка приготовленные заранее. И как только я уцелел? А еще, скажу я вам, все это очень плохо пахнет для Антиохии. Ведь к нему все время стекаются люди. Хорошо хоть у вас тут стены крепкие, может и продержимся до подхода войска Сирона.

– Вряд ли дротик может пробить медный щит, да и откуда это знать пельтасту, и которого настоящего щита сроду не было – говорил необычайно серьезный Никандр после ухода ветеран – Но если даже половина из того, что он наврал – правда, боюсь, что нам придется туго в самое ближайшее время. Лишь бы Сирон успел…

Сирон, знаменитый сирийский военачальник, успел, и через месяц к Хакре подошло сильное войско селевкидов и встало перед Ершалаимом. Публий как раз закончил испытывать первый стреломет и уже получил приказ изготавливать второй, однако до второго дело не дошло. Войско Сирона получило приказ выступать и гарнизон Хакры присоединился к нему. Инженера с его грозным оружием прикомандировали к гоплитам и отдали под начало хорошо знакомого ему Никандра Эфесского, который каким-то образом получил звание тысячника – хилиарха и попал из конницы в пехоту. Его хилиархии, кроме Публия с его стрелометом, придали и единственного слона.

К этому времени администрация Антиоха окончательно утратила контроль над Иудеей, за исключением лишь Хакры и Ершалаима. Впрочем, в последнем власть сирийцев была настолько непрочной, что им даже не удавалось защитить филоэллинов. Сторонников эллинизма избивали чем попало средь бела дня и убивали кривыми ножами под покровом ночи. Что касается многочисленных деревушек от Ершалаима до Модиина, то там никогда не приветствовали эллинистов и всегда стояли за дедову веру. Теперь власть там фактические принадлежала пятерым братьям, а сторонники Антиоха попрятались и попритихли. Узнав об этом, разгневанный как провалом своего плана эллинизации всей Самарии, так и изрядно иссякшем потоком налогов, базилевс приказал Сирону разобраться и прижать к ногтю как самих мятежников, так и тех, кто им сочувствовал. Крови было приказано не бояться, а жалости не проявлять ни к кому. Все это рассказал инженеру Никандр по старой дружбе.

На этот раз сирийцы готовились к походу серьезно. Публий, кроме тяжело вооруженных гоплитов и легко вооруженных пельтастов, заметил отряды пращников и четыре илы8 конницы. У него теперь была своя команда из помощника и двух возниц, ведущих повозки с самим орудием, запчастями и запасом стрел. Да, в этот раз войско приготовилось много основательнее, чем для первого, неудачного, похода на Модиин. Правда, кроме его стреломета, другой артиллерии не наблюдалось. Огромная армия начала медленно продвигаться к Модиину, сметая все на своем пути, очищая встреченные по дороге амбары до последнего зернышка, а заливные луга – до последней травинки. Последнему способствовала конница и слон, который жрал за десятерых. Холмы сменялись холмами, покинутые деревни такими же покинутыми деревнями и было похоже, что поход превратит цветущую страну в пустыню, но вскоре был получен приказ развернуть фалангу и приготовиться. Публий с помощниками лихорадочно сгрузили скорпион и сняли с него защитные клинья, переведя орудие в боевое положение. Пробежавший мимо Никандр крикнул, что разведчики заметили вражеское войско неподалеку, и Сирон приказал готовиться к сражению.

Однако сражения не получилось – противника нигде не было видно, так что фалангу распустили, а скорпиона пришлось погрузить обратно. Армия двинулась дальше и осторожно вступила в неглубокий проход меж двух пологих, поросших невысоким кустарником холмов. Впереди шла конница, за ней – отряд Никандра, впереди которого вышагивал слон, а замыкали его инженерные повозки. Сирийцы были настороже, и хотя в боевые порядки строиться не торопились, но оружие держали наготове, луки в руках, колчаны открыты. Оказалось, что эти предосторожности были нелишним, потому что не успела колонна пройти между холмами, как кто-то закричал:

– Вот они! Вот они!

И действительно, на гребнях обоих холмов показались вооруженные люди, плохо различимые снизу. Казалось, они колеблются, чего-то ждут. Ждали и сирийцы, не торопясь выстраивать фалангу. Вдруг сверху раздался одинокий крик, его подхватили двое-трое, и внезапно отдельные крики переросли в единый, протяжный вой: началась атака.

– Скорпион! – заорал неизвестно откуда взявшийся Никандр – Что стоишь, покарай тебя Гефест!

Полетели стрелы и дротики, но, как показалось Публию, лишь с одного холма. Особенно смотреть было некогда, хитрый механизм требовал осторожности, а в повозки тем временем воткнулось два дротика, один из возниц уже вытаскивал оперенную стрелу из предплечья, раненая лошадь билась рядом. Начали падать камни.

– Стой! – раздался истошный крик Никандра – Оставь свою машину! Не в кого стрелять!

Публий присел за повозкой и осмотрелся. Творилось странное. непонятное. Их атаковали только с одного левого холма, и атаковали странно. Иудеи добегали до нижних кустов, бросали по два дротика и быстро взбегали снова наверх. В это время сверху летели камни и стрелы. Сирийцы попытались выстроить подобие "стены щитов", но в панике перемешались гоплиты с пельтастами, круглые щиты с овальными, и получалось плохо. У подножья склона уже лежало несколько тел, в то время как у иудеев не было заметно потерь. Но все же командирам удалось навести порядок, выстроить воинов и лучников. Последние послали несколько стрел, но стрелять было не в кого – иудеи поднялись наверх и достать их не удавалось. В этот момент снова раздалось несколько криков, перешедших в вой, но неслись они с другой стороны прохода и с этой же стороны полетели стрелы и дротики. Сирийцы построили "стену щитов" и с этой стороны, командиры разделили стрелков, послав часть из них направо. И снова иудеи отступили на вершину холма. Казалось бы, противник исчез, отступил, оставив Сирону поле боя. Армия постояла, постояла и медленно двинулась вперед. Раненых и убитых погрузили на повозки, включая и две инженерных, из одной из которых выпрягли раненую лошадь. Но только колонна двинулась, как все повторилось: молниеносная атака слева, отступление, такая же молниеносная атака справа, и снова отступление. На этот раз обошлось лишь парой раненых. И снова колонна двинулась вперед, туда где расходились холмы. Голова колонны уже начала выдвигаться на равнину, когда началась третья атака. Началась она сразу с двух сторон, но преимущества нападающим это не дало: сирийцы, наученные опытом предыдущих атак, быстро перестроились и, в свою очередь, начали стрельбу, причем довольно успешно: несколько тел мятежников остались лежать на склонах, запутавшись в кустах. И тут завопили впереди…