Читать книгу Аномальные явления - Марк Рабинович - Страница 2

Реальность – это иллюзия, вызываемая отсутствием алкоголя

Норман Фредерик Симпсон

Центр Харькова еще не полностью восстановили и смотреть на это было больно. Можно многократно и очень убедительно доказывать и себе и другим, что ты был лишь винтиком в огромной машине и виновата именно она, машина, а не ты, винтик. Впрочем, доказывать другим он и не пытался, но и себе доказать не получалось, несмотря на всю твердокаменность аргументов. Наверное, в этих очень убедительных аргументах все же чего-то не хватало или же всю их твердокаменность перевешивал некий контраргумент, озвучить который он никогда бы не решился, но в существовании которого не сомневался. Когда друзья, родственники или случайные знакомые, распаляясь, но почему-то пряча глаза, страстно доказывали свою невиновность, он предпочитал помалкивать. Леся тоже помалкивала, но иногда ему казалось, что он ловит ее укоризненный взгляд. На самом же деле взгляд был ласковым и любящим, и никакого укоризненного взгляда, разумеется не было, а укоризненно глядело на него его собственное интуитивно-подсознательное. Он это прекрасно понимал, но все равно злился на Лесю. Она это замечала (она вообще все замечала) и отвечала ему виноватым взглядом своих красивых серо-зеленых глаз, хотя именно она и не была ни в чем виновата. О том, что он пережил на фронте, они никогда не говорили, это стало запретной темой. Припомнилось, что отец никогда не рассказывал об Афгане, а прадед, если верить тому же отцу, тоже помалкивал о своей войне, которую называл Отечественной. Только увидев изнанку войны своими собственными глазами, он догадался о причине их молчания. Ему например хватило и одного дня на фронте, чтобы тема военных подвигов стала для него непроизносимой.

Не рассказал он Лесе и о самом главном, о разрыве реальности. Он вообще не говорил об этом ни с кем, за исключением Богдана. Впрочем, с Богданом он только собирался обсуждать эту тему и именно поэтому оказался в послевоенном Харькове. Непонятно, как Богдан нашел его и столь же непонятно было о чем у них может пойти разговор, но на вопрос по телефону: "Ты можешь приехать? Надо поговорить!", он не задумываясь ответил: "Приеду!" И вот теперь он стоит на краю покрытой воронками Площади Свободы и рассматривает то, что осталось от знаменитого здания Госпрома. Дорога оказалась нелегкой: прямых рейсов не было, как не было их впрочем и перед войной, и ему пришлось несколько часов ждать пересадки в огромном стамбульском аэропорту. Поэтому он не выспался и очень хотел есть: цены стамбульского аэропорта "кусались" – пришлось экономить. Из окна троллейбуса он заметил, что на Сумской уже открылись недорогие послевоенные кафе, но зайти туда было выше его сил, ведь там придется говорить по-русски. Конечно, этот язык здесь знает каждый, а многие, очень многие, даже говорят на нем дома. Но с начала войны, а точнее, с начала обстрела города, харьковчане стыдятся прилюдно говорить на этом языке. Нет уж, увольте, ему хватило и обмена парой слов с пограничниками в аэропорту. Сами фразы не запомнились, зато в памяти четко отпечатались каменные лица и брезгливо поджатые губы: гости из России появлялись здесь нечасто и желанными давно уже не были.

Впервые он побывал в Харькове много лет назад, будучи еще студентом. Их компания тогда славно провела время на море в Алуште и, оставшись без копейки денег, пробиралась домой на электричках зайцами. Здесь, в старой столице им удалось подработать на разгрузке вагонов и до Питера они уже ехали с шиком в купейном вагоне. В городе они тогда не увидели ничего кроме дебаркадеров товарной станции. и на многие годы Харьков остался для него нагромождением грязных вагонов, переплетением рельсовых путей и промозглостью рабочей душевой. Побывавшие здесь до войны, рассказывали о зелени парков, чудесных переулках, вьющихся к реке, неожиданно забавных памятниках и уютных ресторанчиках на Сумской. Ничего этого он не заметил, трясясь в троллейбусе от сверкающего свежими заплатами здания аэровокзала: в глаза бросались лишь разрушенные пятиэтажки пригородов, заложенные фанерой окна домов, да обилие строительных лесов. И вот сейчас…

Главная площадь города, некогда считавшаяся самой большой в Европе, выглядит неважно и даже кажется меньше, она скукожилась. Университет вроде бы не пострадал и кое-где в здании уже вставили стекла, но глаза многих окон еще смотрят на площадь слепой фанерой. А вот правого фасада Госпрома больше нет и обрубки воздушных мостов торчат безобразными обломками арматуры. Да и сама площадь расчищена лишь наполовину, а на другую половину обезображена воронками, завалами битого асфальта и брусчатки. Наверное Богдан, назначив мне такое место встречи, хотел чтобы я увидел и устыдился, подумал Вадим. Ну что-ж, пожалуйста, я увидел и устыдился. Но где же он? Вроде бы договорились встретиться у выхода из метро.

– Привет! – прозвучало за спиной.

Вадим резко обернулся и поймал себя на том, что не знает, как здороваться с Богданом. Надо бы протянуть руку… Но захочет ли он? Черт побери, что ты несешь! Ведь там, в выжженном "Буратиной" лесу, он первый протянул тебе руку. К черту все сомнения! …Рукопожатие у Богдана оказалось резким, но не нарочито грубым. Первым делом он испытующе посмотрел на Вадима:

– Нам надо поговорить…

Это уже прозвучало по телефону и Вадим лишь пожал плечами: надо так надо.

– Я бы тебя сводил в какое-нибудь вкусное место, но ты же знаешь, у нас сейчас многое по карточкам.

– Не надо вкусного места – Вадим поморщился.

Он хотел пояснить, что во "вкусном месте" их разговор по-русски будет звучать диссонансом и вызывать косые взгляды, а ему только этого и не хватало. Но Богдану ничего объяснять не понадобилось.

– К тому же – хмуро пробормотал он – Нам там будет неуютно разговаривать.

– Понятно…

– Ты это… не надо… дай нам хотя бы пару-тройку лет, чтобы отойти… Ну, ты понимаешь?

В голосе       звучали виновато-просительные нотки, было совершенно непонятно, за что он извиняется и все это было совершенно неправильно: и извинительный тон Богдана и его виноватый вид.

– Чушь! – чуть ли не выкрикнул Вадим – Я и сам не хочу!

В глазах Богдана появилось что-то среднее между пониманием и облегчением.

– Тогда может поедем ко мне? Жена у родителей в Одессе, дети с ней. Там нам никто не помешает.

Оказалось, что Богдан живет на втором, деревянном этаже старого дома, где-то на окраине. Они долго добирались туда вначале на метро, а потом на совершенно питерского вида трамвае. Всю дорогу они молчали: Вадим не хотел говорить по-русски в общественном транспорте, а о чем думал Богдан, осталось неизвестным. Только перед домом, показывая на окна второго этажа, Богдан сказал:

– Это не наша квартира, а свояка. Здесь, в Новожаново почти ничего не падало, наверное не имело смысла тратить ракеты на местность с неплотной застройкой. А вот нашу квартиру в Алексеевке разнесло по кирпичику. Хорошо что мои были в бомбоубежище.

Богдан произносит это ровным, нарочито безэмоциональным тоном. Наверное он не хочет, чтобы в его голосе прозвучал упрек, не хочет обидеть Вадима. Получается у него из рук вон плохо, но Вадим молчит, да и нечего ему сказать. Вот они молча поднимаются по скрипучей лестнице, входят в скромно обставленную квартиру. Богдан включает чайник, достает чашки, варенье, сыр, крекеры, полузасохшие бублики. Это выглядит очень мило, но Вадим уже не ощущает ни жажды, ни голода. Все, чего он хочет, это побыстрее начать разговор, закончить его и улететь обратно в Стамбул, в Европу, куда угодно, только бы не видеть эти черные подпалины на белых пятиэтажках и фанерные окна. Богдан это понимает и торопливо начинает:

– Что ты думаешь по тому поводу?

Можно, конечно, ехидно поинтересоваться какой именно повод у Богдана "тот", потянуть время. Но это будет выглядеть донельзя глупо, да и время тянуть незачем. Но как трудно подобрать слова, ну нету их, не придумали еще подходящие слова. А не об этом ли ты размышлял все последние месяцы? С трудом выдавилось бесполезное:

– Это был разрыв реальности…

– Ты уже это говорил, помнишь?

Он действительно произносил это слова много дней назад там, на выжженной термобарическими снарядами земле.

– Ты знаешь, что это такое? Почему оно случилось?

– Слишком много вопросов, Богдан… На второй вопрос ответить легче – Вадим криво усмехнулся – Наша добрая реальность… Впрочем, можешь назвать ее как хочешь, например мирозданием… Она ведь, похоже, зависит от нас, от того, что мы творим. Реальность, думается мне, это весьма тонкая материя. Ну, а где тонко, там, как ты знаешь и… Что?

– Рвется! – это прозвучало мрачно.

– Вот именно! И мы сами ее рвем, эту нашу реальность, рвем ракетами, рвем штыками, рвем черт-те чем. Вот она и не выдержала в тот день.

– И что?

– А то самое! Вот мы говорим "социальная язва" и думаем, что это аллегория. А ведь язва может и прободеть и еще неизвестно как это отразится на мироздании. Впрочем, почему же неизвестно? Ведь ты уже видел язву на теле реальности. Видел, скажи? Видел?

– Ну, предположим, видел! Так ты хочешь сказать, что это мы…?

– А то кто же?

– Но как же так, Вадик? – на лице Богдана застыло недоумение – Как же так?

Его лицо пошло волнами и недоумение на нем сменилось на какую-то детскую обиду. Как у того убитого наемника в траншее, невольно подумалось Вадиму.

– Вы же пришли на нашу землю, ведь верно? Не мы к вам, а вы к нам, верно? Ведь пришли же?

Он настаивал на ответе и Вадим согласно кивнул:

– Пришли!

– Так за что же нам? Нам-то за что?

Вадим вдруг расхохотался, задергался в неестественном, истеричном смехе. Да это и была истерика. Богдан понял и не обиделся.

– Ладно тебе! Перестань! – проворчал он – Но я все ж никак не пойму…

– Да, что тут понимать! – проорал Вадим – Ему все это по барабану!

И, уже остывая, добавил:

– Все равно ему! Все равно!

– Кому?

– Мирозданию… Реальности… Можешь называть как хочешь. Хоть Богом, хоть Дьяволом, это ничего не меняет. Да, я вламываюсь на твою землю, а ты ее защищаешь, но делаем мы это одинаково… Одинаково мерзко. Методы ведь у нас одинаковые, а других-то у нас и нет. Поэтому оно… это мироздание… ему все равно. Ты понимаешь?

– Так ведь нечестно! – это прозвучало у Богдана совсем по-детски.

– Наверное. А когда жизнь поступала с нами честно? Последнее время я что-то такого не припомню.

На это Богдан не решился возразить и над столом повисло молчание, лишь звенят ложечки в чашках, пока хозяин наливает чай.

– Только не надо, пожалуйста, вскидываться на сравнение, кажущиеся тебе кощунственными, ладно? – продолжает Вадим – Боюсь что мы тогда снова придем к дилемме нравственности средств, а это тупик. И стоит тот выбор более перед защищающими себя, чем перед нападающими, потому что защищающиеся крайними средствами звереют, а защищающиеся высоконравственными путями – погибают. Ты понимаешь?

– Ну ладно… – Богдан отложил надкусанный крекер – …Ладно, пусть мы сами… Но что же такое этот твой разрыв реальности?

– Ты знаешь, что такое дополненная реальность?

– Да, вроде бы… – голос Богдана звучит неуверенно.

– Дополненная реальность это технология, которая добавляет виртуальные объекты в реальный мир через устройства, такие как, скажем, смартфоны. Вот тебе простой пример: проекция боевой обстановки на лобовое стекло в кокпите штурмовика. Впрочем, сейчас такое можно увидеть и в некоторых автомобилях. Но лучше вернемся к кабине самолета. Его пилот видит самолеты противника в виде иконок и подобную чушь, то есть виртуальные прибабахи, но при этом видит и то, что за стеклом, то есть реальность. Все это совмещается у него в мозгу и создает общую картину, где мозг не сразу способен отличить то что спроецировано, от того, что есть на самом деле.

– Ты это к чему?

– Погоди… Может тебе приходилось пользоваться видео-переводчиком на смартфоне?

– Хм… Ты это про такую забавную программку, что фотографирует объявления и переводит их на твой язык? Ну да, мы ей пользовались в Дрездене. Перед войной было много дешевых чартеров в Европу прямо из Харькова и как-то раз мы завалились всей семьей в Германию.

На расслабленном лице Богдана медленно расплывается улыбка, глаза полузакрыты. Он вспоминает. А на Вадима наваливается тоска. Как хорошо, думает он, что его жена и дети живы. Случись с ними что-нибудь и вряд ли мы бы с ним так мирно сидели здесь. Богдан открывает глаза:

– Там в парке мы увидели множество табличек, начинающихся словом "верботтен", а что именно "верботтен", непонятно. Ты наводишь телефон на такой текст, программа переводит его на русский или украинский, заменяя оригинальный текст на переведенный и на экране кажется, что объявление всегда было написано на твоем языке. Сразу все становится понятным и ты немедленно становишься законопослушным туристом. Ты это имел ввиду?

– Вот именно! А теперь, представь себе, что на тебе очки дополненной реальности с таким-же переводчиком. Тогда, если графика хороша, ты в какой-то момент забудешь о переводчике и тебе будет казаться, что в Дрездене все объявления изначально были написаны по-украински. Понял?

– Еще не совсем…

– Ну после… м-м.. после того случая… Я подумал, а что если все мы носим такие очки? Они невидимы, эти очки, и не даны нам в ощущениях, но они есть. И то, что мы видим, это наложение чего-то там на реальность, а не реальность в чистом виде.

– Ни хрена себе! Так ты думаешь…?

– Да! С нас на какое-то время сняли эти очки. Даже не сняли, а слегка приподняли на лоб.

Давным-давно у Вадима была близорукость и он носил очки. Позже он сделал операцию и избавился от очков, но до сих пор помнил свои ощущения, когда очки случайно сдвигались на лоб и часть окружающего он видел через края линзы. В зависимости от аберрации он видел предметы то неестественно четкими, то слегка искаженными. Если же очки соскальзывали, то мир становился непонятным: расплывчатым, туманным. И эти ощущения он сейчас, запинаясь на каждом слове, пытается донести до собеседника. Тот долго молчит в задумчивости и Вадим решается поторопить его:

– Итак?

– Так ты думаешь…? – повторяет Богдан.

Похоже, ему трудно подбирать слова и Вадим решает помочь.

– Очки, Даня, это всего лишь грубая аналогия. Правильнее будет говорить о слоях реальности.

– Слоях?

– Да, ты не ослышался. На каждом из нас, думается мне, не одна пара псевдо-очков, а много, может быть даже бесконечно много. Впрочем, слои реальности едины для всех, не так ли? Или нет?

– Мы же никогда не обсуждали то что видели – ворчит Богдан – Откуда же мне знать. Может, попробуем?

Говорить об этом было тяжело и больно, но они сумели выдавить из себя нужные слова и выяснилось, что оба видели одну и ту же картину текущего горизонта. Только "ничто" вместо неба им описать не удалось, да они и не пробовали, лишь сошлись на том, что небо сменилось на нечто невообразимое.

– Понимаешь – продолжает Вадим – Вполне возможно, что реальность, в которой мы живем, не является единым целым, а состоит из множества слоев, каждый из которых дополняет предыдущий.

– Зачем? – удивляется Богдан – Мы же предполагаем, что в природе властвует целесообразность. Какой смысл в твоих слоях?

– А что если очередной слой предназначен для еще одного класса существ? Самый нижний слой для амеб, более сложный, повыше – для пресмыкающихся, еще выше – для млекопитающих. И каждый новый вид существ может видеть как свой верхний слой, так и все слои под ним. На нижних слоях существа живут в простой и несложной реальности, ограниченной основными законами физики. Следующие слои постепенно дополняют эту реальность новыми элементами, такими как энергия, сознание, интеллект. Каждый новый слой реальности предоставляет и новые возможности для существ живущих над этим слоем. Именно поэтому мир какой-нибудь козы богаче мира червяка или ящерицы.

– Ну, ты и даешь! Тебе самому это не напоминает слоеный пирог? А самый верхний слой такой реальности, самые ее сливки, он для кого? Для нас? Для людей?

– Ты знаешь, я не уверен… Наверное, в нашей реальности есть еще пара-тройка слоев над реальностью той же козы. Но почему ты решил, что наша реальность последняя?

– Тогда для кого…?

– Давай вернемся к нашей козе. С уровня своей, козьей реальности она, надо полагать, видит человека каким-то образом, но как именно она его видит? Может быть мы для нее нечто вроде законов природы, подобно смене дня и ночи для нас с тобой?

– Ты намекаешь…? – Богдан в изумлении вытаращился на Вадима.

– Почему намекаю? Я прямо говорю…

– И мы…?

– Вполне возможно.

– Но… По моему, мы вернулись к понятию…– Богдан запнулся, сделал неестественно большую паузу и неуверенно продолжил – …Бога.

Вадим пожимает плечами. Вопрос веры для него никогда не был актуальным. Себя он полагал агностиком и допускал существование высшего существа (или существ), но никогда не считал, что молитвы или ритуалы помогут в общении с ними. Где-то там, в глубине души он уже давно сформулировал для себя концепцию слоев реальности, которую сейчас излагал Богдану. Вот только выразить ее словами он даже не пытался, наверное в этом просто не было необходимости. Не было до сегодняшнего дня.

– Не все ли тебе равно? – искренне удивляется он.

Богдан молчит. Может быть он ходит в церковь по воскресеньям, думает Вадим, целует руку батюшке, привычно крестится на купола. А тут заявляется какой-то нехристь и пытается разложить по полочкам то, что так удобно было считать непознаваемым. Ну а что прикажете делать, если так хочется именно познавать? В этом случае самым разумным будет оставить богословские споры до лучших времен. Поэтому он продолжает разговор так, как будто собеседник и не задавался трудными вопросами:

– В каждом слое реальности населяющие его существа развивались и эволюционировали, поднимаясь по слоям реальности. Примерно об этом говорил Дарвин, но в его изложении эволюция выглядит горизонтальной, а нам с тобой сейчас удобнее видеть ее как вертикаль.

– Постой, а как же мы, люди? – встрепенулся Богдан.

Вадим, подобно любому опытному лектору, ожидает именно этот вопрос и довольно усмехается:

– Да, мы вроде бы научились создавать свои собственные слои реальности и манипулировать ими с помощью технологий, вроде тех же очков дополненной реальности. Впрочем, очки появились относительно недавно, а свою реальность человек начал надстраивать испокон веку. Тебя же не удивляет, что мы создаем искусственную среду обитания: здания, дороги, парки. Почему же тебя удивляет, что мы создаем еще один слой реальности теми же очками? Я, например, не вижу принципиальной разницы между построенным домом и домом, нарисованным очками, если конечно шероховатость стен нарисованного дома будет нам дана в ощущениях тем или иным образом.

– Так что же, получается, что мы, создавая дополненную реальность, приближаемся к Богу или к твоему высшему существу?

– Не знаю, Даня, понятия не имею и это не слишком сильно меня интересует. Может быть мы вовсе не приближаемся к нему, а всего лишь создаем еще один слой между нами и, тем самым, еще более отдаляемся. Мне, кстати, все равно. А тебе?

– Не знаю – задумчиво произносит Богдан – Так интересно же! Попы поколениями учат нас, что Бог непознаваем, а потом приходит какой-то доцент из проклятого тем-же Богом Питера и заявляет, что между нами и Им всего лишь пара-тройка слоев реальности. Открыть одну тайную дверцу в реальности, потом вторую, и вот они – райские кущи!

– Не все так просто, дружище – это прозвучало наставительно и Вадим, внутренне поморщившись, меняет тон – А ты уверен, что те двери, даже если ты их и найдешь, ведут именно вверх? Пойми же что вертикальный срез слоев реальности, это тоже упрощение. Та же коза могла надстроить свою реальность так, что эти новые слои идут вбок, а не вверх, и поэтому нам с тобой недоступны, а вот коза ими наслаждается. Как тебе такое?

– Далась тебе это коза – ворчит Богдан – Оставь ты свою зоофилию в покое. Разве тебе самому не хотелось бы подняться до уровня…? Ну, сам знаешь кого!

Его явно учили в детстве не произносить имя господне всуе, думает Вадим. Похоже, у него было счастливое детство. А вот меня, к примеру, учили не злословить про власть предержащих, а то как бы чего не вышло. Но разговор увлекает и мрачные мысли следует отбросить как ненужные, а разговор вернуть в изначальное русло.

– Да? А что ты собираешься делать в среде обитания, для взаимодействия с которой у тебя даже нет подходящих рецепторов. Хочешь быть похожим, уж извини за зоофилию, на козу за клавиатурой компьютера? Я вот, например, не хочу. Поэтому меня значительно больше беспокоит наша среда обитания и ее сохранность. Ты ведь и сам успел увидеть, насколько она хрупка.

Разминка закончилась, а настоящий разговор начинался лишь сейчас, но торопиться не следовало. Богдан налил им по второму стакану чая, осторожно заикнулся о чем-нибудь покрепче и с облегчением услышал отказ: подогревать себя алкоголем не было необходимости, необычный разговор возбуждал и без этого. Внезапно Вадим с удивлением поймал себя на том, что немедленно бежать из Харькова уже не хочется. Пожалуй он смог бы сейчас попросить по-русски порцию эспрессо в кафе на Сумской и выдержать пару-тройку косых взглядов. Что же изменилось?

– Но как и от чего происходит разрыв реальности? – спрашивает Богдан.

– А зачем тебе это, Даня? Зачем? Ну-ка скажи!

Он пристально глядит в глаза собеседнику. Тот не отводит взгляда. Значит, можно двигаться дальше, думает Вадим и продолжает:

– Ты оказался там, где невозможно выжить, но ты выжил. Ты видел то, что видели немногие, и твои мозги не закипели от увиденного. Так радуйся, что остался жив и в своем уме! Живи и радуйся!

– Насчет "в своем уме" не обольщайся – криво усмехнулся Богдан – Все мы поехали рассудком: и ты и я.

– Верно… Иначе пили бы холодное пиво, каждый в своей уютной норке, и не пытались бы спасти мир, как ты, или познать его, как я.

– Вот именно. Наверное, невозможно увидеть то, что мы видели и не свихнуться. Погоди немного, сейчас придут добрые дяди санитары и принесут удобную одежду с завязочками сзади.

Они тихо рассмеялись. Это был не слишком веселый и очень короткий смех, но смех есть смех и даже такой, он немного разрядил атмосферу. Богдан взял со стола надкусанный крекер, недоуменно повертел его в руках и положил обратно.

– Ты даже не спросил меня, чем я зарабатываю на жизнь. Постеснялся, наверное? Я учитель, Вадик, причем учитель русского языка и литературы, как бы странно это не звучало сегодня. Средние и старшие классы обычной средней школы. Мои ученики потихоньку возвращаются из эвакуации, но учебных часов у меня совсем мало, ведь Пушкин и Достоевский как-то не очень… А уж Шолохов и совсем… Ну, ты и сам понимаешь! Поэтому приходится подрабатывать на стройке, точнее – на восстановлении домов. Вот такие вот пирожки с котятами, мой русский друг. Так все-же, почему она рвется?

– Лучше спроси что именно рвется.

– Хорошо! Так что же рвется?

– Точно тебе никто не скажет, но можно предположить, что может рваться само наше понимание того, что такое реальность и как она функционирует. Наши чувства отказывают, наш разум встает на дыбы, ведь все, что мы считали фиксированным и неизменным, вдруг изменяется или исчезает…

– Нечто похожее возникает при приеме тяжелых наркотиков – в устах Богдана это прозвучало неожиданно.

– А ты откуда знаешь?

– Я же учитель – он невесело усмехнулся – А учителю следует познакомиться с тем, от чего он должен предостеречь своих учеников.

– И ты…?

– Вот именно!

– Но…

– Да, попробовать было легко, а вот соскочить оказалось много сложнее. Зато когда ты в своей занудно-поучительной речи со знанием дела упоминаешь так хорошо знакомые им симптомы, получается много действенней пустых поучений и доводов того, кто не испытал на себе.

– Ни хрена себе! Как хорошо, что я не пошел в учителя, уж больно опасная профессия. Постой, а почему ты упомянул наркотики?

– Потому что то что я видел… мы видели там… все это очень похоже на наркотические глюки.

– Не может быть! Глюки?

– Они самые. Вот только есть одна разница.

– Какая?

– Под кайфом ты знаешь с чем имеешь дело, или полагаешь что знаешь. Тебя успокаивает обманчивое ощущение власти, ты думешь, что все под контролем и вообще вскоре все закончится. На самом деле это вовсе не так, но ты гонишь от себя неприятную мысль и ловишь кайф от призрачного всевластия.

– А тогда? А там?

– А там я знал, чувствовал, что все это не твое и ты вовсе не кайфуешь, точнее кайфуешь-то вовсе не и ты, а ты всего лишь наблюдаешь чужой “приход”. Понимаешь ли ты, что такое чувствовать себя частью чужого кайфа? Именно это и есть настоящий ужас. Ты назвал это разрывом реальности. Почему именно “разрыв”?

– Аналогия, Даня, всего лишь аналогия. Тебе приходилось забавляться играми в виртуальной реальности? У нас, в свое время… ну, до войны… это было любимой забавой на корпоративах. Представь себе, что на тебе шлем виртуальной реальности и ты идешь по тонкой доске над глубокой пропастью, рискуя свалиться. Ты идешь предельно осторожно, выверяя каждый шаг, икры ног напряжены. Твоя задача дойти до противоположного края пропасти, где тебя ждет награда: любимая женщина, дом, власть. богатство или даже просто глоток холодной воды. Опасность тебя пугает, а награда манит… И вдруг с тебя сдергивают шлем и ты обнаруживаешь себя стоящим на мягком ковролине посреди ярко освещенной комнаты в компании весело гогочущих друзей. Запомни тот недолгий момент разочарования, когда ты еще не осознал, что пропасти нет, как нет ни опасности, ни цели, ни награды. Но ты шел над пропастью совсем недолго и все время помнил о мягком ковролине, ярком освещении и бокале пива на столике в углу. Поэтому разочарование мелькнет, исчезнет и вскоре забудется навсегда. Это еще не разрыв реальности, а всего лишь его бледная тень, намек. А теперь представь, что долго-предолго, с самого рождения, ты идешь к своей цели, преодолевая препятствия и рискуя упасть в пропасть. И цель кажется такой достижимой, а награда такой близкой. И вдруг, в один не слишком прекрасный момент, выясняется, что нет ни опасностей, ни цели, а все что тебе осталось, это мягкий ковролин небытия и, возможно, бокал пива, который уже не радует. Вот это и будет настоящий разрыв реальности.

– С нас сдернули шлем? Ты это имеешь ввиду?

– Приподняли забрало, всего лишь приподняли.

– Выходит, все, что мы считаем реальностью, на самом деле может быть иллюзией. Но если ты прав и нет никакой реальности, а весь наш мир лишь подобие компьютерной игры, видимость… Тогда зачем все это?

– Ты не хочешь жить в виртуальности, верно?

– Что-то в этом роде… Хочется верить, что живешь в реальном, а не виртуальном мире.

– Похоже на то, что ты неисправимый материалист. Таким необходимо верить в материальность своего мира и виртуальность всех остальных. Ну а теперь представь, что нет и никогда не было самого-самого, единственно материального мира. Представил? Нет? А что если очередной слой реальности виртуален по отношению к предыдущему? И так без конца? Тогда какой из них истинный?

– Да понял я, понял! Вот только не так легко будет с этим свыкнуться. Ну ладно, оставим пока что эту тему. Объясни мне лучше, отчего нашу реальность разорвало? Или не разорвало? Лишь попыталось разорвать. Так почему же?

– А ты не догадываешься?

– Догадываюсь, но хочу услышать мнение специалиста.

А вот сейчас тебе будет нелегко, уважаемый доцент. Как непросто облечь в слова то крамольное и выстраданное, что ты про себя-то боишься произнести. Но Богдан ждет и ты не можешь обмануть его ожидание. Придется начать, хотя так не хочется…

– Мы все учили в школе законы Ньютона. ”Действие равно противодействию” – твердили нам учителя. И мы и они имели в виду всего лишь физическую силу, ее действие и ее же противодействие. А что если те-же законы справедливы и для сферы нравственной? Может быть мы своим “Буратино” и вы своей артой и своими танками перегнули какую-то нравственную палку и она треснула? Что если нравственное, а точнее – “безнравственное” – действие, сильное такое действие, вызвало совершенно неожиданное противодействие?

– Какое именно противодействие? – голос Богдана звучит хрипло.

Вадим в очередной раз пожимает плечами, мол – точно не знаю – и продолжает:

– Физические законы нашей вселенной кажутся нам постоянными, но так ли это? Та же вышеупомянутая коза считает константой период появление сена в кормушке и воды в поилке. Мы считаем себя много долговиднее той козы, а сами носимся с величинами, которые считаем неизменными и гордо произносим: скорость света, число Авогадро, постоянная Планка… А потом кто-то опускает “планку”, уж извини за игру слов, и все оказывается совсем не так.

– А как?

– Нам показали, что постоянство законов природы иллюзорно. Что именно случилось, я не знаю, но если взять к примеру ту-же постоянную Планка и слегка ее изменить…

– То…?

– …То мало ли что может случиться. Например, знакомые нам цвета сместятся, а часть из них заедет в такую область спектра, которую наш глаз не воспринимает и предметы начнут терять цвет. Звучит знакомо, не правда ли?

– Слишком знакомо. Но есть же… должны быть… вещи неизменные. Причинно-следственные связи, например…

– С какой стати? Если “поплыли” прежде незыблемые константы, то что мешает следствию случиться раньше причины? Да и само понятие “раньше-позже” становится субъективным, различным для разных наблюдателей, а отнюдь не очередной константой.

– Так ты полагаешь что там, на поле боя, изменились законы физики? Почему же все закончилось и вернулся наш привычный мир?

– Полагаю, что наше мироздание, как любая другая стабильная система, обладает известной прочностью. Ее попытались ее растянуть, как дети тянут к себе мягкую игрушку, этакого поролонового медвежонка. Если такого медвежонка сильно потянуть за ушки, то могут исказиться пропорции его милой мордочки. Именно так исказился наш мир и именно это мы с тобой видели. Если материал достаточно прочен, то он выдержит растяжение, но какое-то время ты будешь видеть искаженную картину. Все это время растянутый за уши медвежонок противится и стремиться вернуться к исходному состоянию. И хорошо, если его материал выдержит. Наш мир выдержал и вернулся в прежний вид, как та же игрушка, которую дети оставили наконец в покое. А ведь мог и не выдержать, порваться не по швам.

– Кто же опустил нам “планку”? Кто “растянул” наш мир и чуть не порвал его напрочь, как Тузик грелку? Какие-то совсем недетские игры.

– Это уже совсем другой вопрос и он меня меньше всего интересует в данный момент.

– А что же тебя интересует в данный момент?

– То, как избавить наш мир от очередной подобной катастрофы. Именно очередной, потому что человечество уже не раз было на грани, я полагаю. И немногие оставшиеся в здравом уме очевидцы честно и красочно описывали разрыв реальности. Вот только мы, трусливые читатели последующих веков, благоразумно полагали эти описания лишь красивой аллегорией. Тебе привести примеры?

– Не надо! Я читал те же книги, что и ты!

– А не думал ли ты при этом, что произойдет с нами, если однажды наш “плюшевый медвежонок” разорвется?

– Может быть это уже происходило? Как по-твоему выглядел Всемирный Потоп? И что на самом деле кроется за казнями египетскими?

– Вот именно. И мы не хотим их повторения, верно? Ты же собрался спасать мир. Не так ли?

…На Новожаново уже начал наваливаться вечер и фонари на улице засветились тускловатым оранжевым цветом. Во время войны они наверное экономили на уличном освещении, подумал Вадим, боялись перегрузить наспех отремонтированные трансформаторы. Да и в домах порой не было света и сидели при свечах. Как романтично, не так ли? Только кому нужна такая вынужденная романтика. Но этим мыслям, таким благородным и правильным, но совершенно бесполезным, сейчас не было места.

Богдан заговорил медленно, тщательно подбирая слова:

– Ты прав, Вадик, я действительно хочу спасти мир и меня даже не смущает пафос этого заявления. Это тот еще мир, но он мне нравится и мне его жалко. Да и нет у нас другого. Если надо что-либо сделать, чтобы у той жуткой истории не было такого же жуткого продолжения, то я это сделаю. А ты? Погоди, не отвечай пока… Ты знаешь для чего я тебя позвал и для чего ты поперся через все границы? А ведь поперся же… Так вот: я на все готов, но, понимаешь ли, не знаю, что надо сделать и именно это я надеюсь услышать от тебя.

– Почему именно от меня? Потому что я ученый?

– Не только поэтому и не придуривайся, ты прекрасно все понял…

– …И потому что я видел. Да?

– Да! Именно поэтому. Я потом долго искал тех, кто был на том поле и многих нашел как с нашей, так и с твоей стороны траншей. Некоторые окончательно сошли с ума и теперь ничем не лучше овощей. Других вылечили, хотя ни один из лечивших их светил психиатрии даже не подозревает с чем имел дело. Но и от этих толку мало: накачанные траквиллизаторами, они благополучно выдавили тот ужас из своей памяти. Иногда, Вадя, я им даже завидую. Из тех же, кто не слишком поехал рассудком, многие боятся и просто отказываются говорить на эту тему, замыкаются в себе и отключают телефон. И ты знаешь, их я тоже хорошо понимаю и не осуждаю. Остаемся мы с тобой.

– Только мы двое?

– Я больше никого не нашел. И то что ты ученый, лишь половина дела. Да, мне нужен астрофизик или как там тебя называют, но отнюдь не всякий. Ведь расскажи я про разрыв реальности любому другому ученому, он только посмеется и не поверит. Он же не дурак, что бы поверить в то страшное, о чем и думать-то не хочется. Нет, не поверит, и это в лучшем случае, а может и санитаров вызвать. Другое дело ты, ты все видел и не сможешь забыть, поэтому у тебя нет выхода. Просто жить с этим тяжело, практически невозможно, знаю по себе. А вот действовать возможно будет легче, может быть и ненамного, но все же полегче.

Богдан замолк, склонив голову и несколько секунд сидел в задумчивости. Потом, подняв глаза на Вадима, спросил тихо и буднично:

– Так ты со мной?

Вот он, момент истины: надо решать, но ох как не хочется! Принято говорить, что обратной дороги нет. Нет, она конечно же есть эта дорога, но это дорога трусов! Можно ведь сбежать, спрятаться в кустах и там ждать пока начнет стекать в никуда теряющий краски горизонт. Тогда можно будет закрыть глаза и прожить еще несколько мгновений. А можно вступить в схватку со всем: с законами природы, с законами социума и, самое страшное, с теми, кто не хочет знать правду. Это будет достойный путь, но ох какой трудный. Надо бы посоветоваться с Лесей, но она осталась там, в белесых питерских сумерках, да и не следует малодушно перекладывать решение, твое решение, на хрупкие женские плечи. Ты уже решил, Вадик, так и озвучь то что решил, только, будь любезен, без пафоса.

Но совсем без пафоса не получилось и он воскликнул как-то неестественно хрипло:

– Веди меня, мой Вергилий!