Читать книгу Сверхмотивация - Марк Шатуновский - Страница 26

растения растут, раскачивая воздух,

и гонят по стволам свой водянистый сок,

синюшные птенцы кричат от скуки в гнездах,

высовывая свой бумажный голосок.

состав, что под откос пустили партизаны,

сорвавшись с полотна и набирая вес,

бессмысленно скрипя и надорвав стоп-краны,

сминая заросли, вонзился в плотный лес.

как занавес за ним задернулись растенья,

распространяя сон вдоль насыпи и рва,

и вот состав укрыт тяжеловесной тенью,

и поползла к нему тревожная трава.

в расколотый котел, в утробу паровоза,

где от помятых труб еще струился пар,

вползла трава, подняв со дна анабиоза,

свой водянистый мозг, бесшумный как радар.

и, плесенью скользя, вдоль дымогарных трубок,

проникла в топку – уголь стыл, издавая свист,

и воздух, сжиженный его дыханьем грубым,

из топки подтекал – в нем плавал машинист.

он, падая, сгребал разрозненные части,

но вырос у него в гортани цепкий куст,

как сломанную вещь, он отшвырнул запястье,

и ртутным шариком оттуда выпал пульс.

помощник на спину был выброшен наружу,

и ветер шелестел листвой его бровей,

в низине глаз его зрачки расплылись в лужу,

полз, отражаясь в них, скрипучий муравей.

ну а трава уже бежала вдоль вагонов,

по ней шли волны, как в аэродинамической трубе,

в вагонах дул сквозняк отчаливших перронов

и пробегала рябь по зеркалам купе.

                      в том тамбуре, где мы с тобою зажимались,

                      запекся в воздухе помадный оттиск губ,

                      когда-то мы с тобой вступили здесь в катализ,

                      теперь здесь тишина образовала куб.

                      мы для того сошлись, чтоб после расставанья

                      друг в друге не узнать размытые черты,

                      но где нам было знать, что знаком препинанья

                      в дальнейшем станут нам две скобки пустоты.

                      похоже, нас с тобой, как воду, расплескало

                      в прошедшем времени, в реликтовых лесах,

                      но память все еще способна вполнакала

                      поддерживать во мне продолговатый страх.

                      и я теперь ловлю, как муху, сгусток стона,

                      прозрачную ладонь толкая, как снаряд,

                      я больше не хочу, чтоб вдоль окон вагона

                      скользил твой слепнущий, нас переживший взгляд.

                      ведь легче, умерев, бесцельно, но дословно

                      пересказать себя на языке травы,

                      и все ее слова бесшумно и объемно

                      соединятся в речь, затягивая швы.

                      но стоит отряхнуть остатки осязанья,

                      как станет эта речь понятной и немой,

                      доступная всему, ты разожмешь сознанье,

                      оно вспорхнет с руки и полетит домой.

                      потом, когда трава сюда вползет сквозь щели,

                      как в вазе, прорастет сквозь битый унитаз,

                      мне хочется, чтоб мы с тобою подсмотрели,

                      как все займет трава, но не застанет нас.

                      и скроются в траве останки эшелона,

                      и в шелесте травы появится надрыв,

                      и будет сон травы стелиться повагонно

                      и дерево расти, красивое как взрыв.

так думала трава посредством разрастанья,

и мысль ее была похожа на траву,

влюбленную в предмет и с первого касанья

держащую его в сознаньи на плаву.

и в глубине души трава была довольна,

что, в сущности, она является травой,

ведь все, что не трава, принадлежит невольно

периферии жизни мировой.

когда-то в глади луж вглядевшись в отраженья,

трава, стремясь понять, что есть она сама,

прошла стихийный путь разумного растенья

от фотосинтеза до глубины ума.

и если б на траве тогда остановиться,

чтоб эволюция закончилась травой,

то шла бы жизнь без риска прекратиться,

себя доверив тяге паровой.