Читать книгу Дары Доры - Марк Сова - Страница 2

Без времени. Юра, повиснув на перекладине, улыбнулся и подтянулся на руках. После, подняв ноги вперед и вверх выше перекладины, перекинул их за гриф и одним махом перевернулся всем туловищем. «Раз», – прокричал где-то внизу веселый женский голос. «Два», – по заливистому смеху, его владелице было явно не больше двадцати. «Три!»

«Еще? Четыре…». Любимый голос считал и считал, а Юра крутил и крутил свое коронное «перышко». Он ощущал напряжение каждой своей мышцы, каждого нерва, каждого миллиметра себя. И чувство, что тело ему беспрекословно повинуется и четко выполняет каждую его команду, было приятным и вводило его радостно-эйфорическое состояние. «Пять! Пять!» – все вокруг пространство торжествовало и смеялось ее счастливым голосом. Так могут смеяться только влюбленные, ни о чем другом не думающие люди. Громко от души, просто так, потому что хорошо. «Хорошо все так», – подумал Юра, повиснув на турнике на вытянутых руках и разглядывая лицо любимой, засвеченное нимбом заходящего солнца. От этого черты ее лица было сложно разглядеть. Но улыбка светилась в кайме волос, через которые просвечивался солнечный вечерний свет, и от этого они казались золотисто-медными. «Как хорошо все это… Какая она у меня красивая», – любовался он. И уже его улыбка сама расползалась по лицу, как игривая ящерица на солнце, растягивая губы и смешно морща веснушчатый нос. Она захватывала все новые и новые миллиметры Юриного лица и остановить ее не было сил.

22 декабря. «Здесь пока пересижу», – решил Соломон, поджав лапы и теснее прижавшись серым боком к грязной кирпичной стене подвала. Через открытую продуху – небольшое вентиляционное отверстие, он мог хорошо видеть двор и особенно ту его часть с мусорными контейнерами, где сейчас орудовали четыре разномастные бездомные собаки. Поживиться там уже было нечем после утренней уборки дворничихи. Но все же еще витающие запахи чего-то отдаленного, чего-то бывшего когда-то вкусным тревожили собак и заставляли вновь и вновь обнюхивать контейнеры и деревянные грязные подмостки. Определив это место как стратегическое на ближайшее время, они улеглись на мокрую после ночного дождя холодную землю. То, что для человечества мусор, для них отвергнутых, выкинутых, забытых и брошенных братьев меньших – возможность выжить и не умереть с голоду. Да в принципе и для таких же, кем-то брошенных людей – городская мусорка, это как продмаг в еще крепкой деревеньке. Тут тебе и промтовары и продукты с бесчисленными вариантами просроченности, и бракованные шины на велосипед в придачу. А если повезет, то бонус – обтрепанные, пахнущие старостью в мягкой одежонке четыре книги из серии «Советская фантастика», по-хозяйски связанные чьим-то растрепанным поясом. Этих собак Соломон видел впервые. Не местные. Местных бездомных Соломон знал всех. Если про собак, то это тройка братьев дворняг, похожих друг на друга густой длинной шерстью, но совершенно трех разных окрасов. Привитые и стерилизованные, с разрешением жить «просто неба» в виде зеленой пластиковой шайбы на левом ухе. Они были безобидные, смешно лохматые и подкармливаемые местными бабушками и дворниками. Бабушки, как было замечено

Соломоном, подкармливали их с умыслом. Чтобы не трогали, не гавкали и вели себя компанейски по отношению к домашним питомцам, выгуливаемых этими самыми бабушками. Собственно, собаки-братья полностью оправдывали надежды бабушек, и все были довольны результатами этой ни с кем не согласованной сделки. Но эти четверо новеньких были совсем другими и явно не братьями. Грязные, худые, и видно, что давно и постоянно голодные. А потому жестокие даже по отношению друг к другу. Средняя рыжая постоянно переругивалась со своими товарками, звякая высоким злобным лаем. А самая здоровая из них с подслеповатой мордой, изъеденной пятнами лишая даже покусала худую с проступающими ребрами подругу по несчастью, когда та решила всунуть свой черно-седой нос в какой-то не дочищенный дворничихой угол. У каждой из них одинаковый злобный взгляд вечно ищущего еды и укрытия животного, готового всегда или нападать, или бежать в зависимости от ситуации и размеров соперника. У бомжей человеческого рода такого взгляда не бывает. Люди, живущие на улице, начинают деградировать и успокоенный мозг быстро смиряется со своим нынешним состоянием, в одиночестве и не ища путей спасения. А это чисто собачье – в стае, на улице, чтобы выжить, они звереют. Соломон поежился. В этом подполье он сидел уже почти третий день. Собаки уходили, возвращались, опять шли куда-то в поисках еды. И когда вчера Соломон уже почти решился проскочить, собачья стая опять вернулась к мусорным бакам в этом дворе. Судя по всему, они проверяли еще две-три мусорки в округе, обхаживая их все по очереди. «Дождусь, как только уйдут, сразу буду выбираться», – решил Соломон. Ему было голодно и холодно. Он устал от бессонной ночи в подвале. Домашний кот, больше чем на сутки он не пропадал, да и то было в любимом загульном феврале-марте. Соломон вздохнул, прикрыл глаза и представил руки любимой хозяйки, заботливо нарезающие мелкими кусочками шмат вареной печенки. Гастрономическую полуобморочную фантазию грубо прервал бешенный лай возле мусорника. Опять поругавшись, дворовые шавки сцепились прямо возле бака. Рыжая нападала на черномордую, яростно ее облаивая и кусая за ляжки, вызывая в ответ пронзительное жалобное повизгивание. Жертва нападения ринулась прочь, Рыжая за ней. И вся стая начала удаляться, направляясь за источником драки в соседний двор. В одно мгновение, решив, что это ему дарованное время, Соломон стремительно выскочил из своего подполья и бросился в противоположную сторону. Несясь, ничего не различая вокруг, он только услышал взвизгнувший звук тормозов и почувствовав резкий удар в бок.

В этот день, немного раньше. 10—10 увидела на мониторе компьютера Татьяна, когда закончила свой разговор по телефону. Глаза зацепились за единицы с нулями, мозг отметил, что «опять это». Опять этот дубляж часов и минут. За сегодня уже третий раз. Каждый час, с 8 утра она видела 08—08 на кухонных часах-радио, 09—09 на телефоне, когда смотрела время, с опозданием подходя к офису. И теперь вот на мониторе мелко, но от этого не менее значимо, показывали себя и что-то хотели сказать ей эти 10—10. Вопрос, что? Это знак? Знак чего? Не выходить сегодня на проезжую часть на красный светофор? Таня ухмыльнулась. Или же она вообще не на своей дороге? И эти знаки показывают ей, что где-то надо свернуть? Таня начала медленно перебирать составные компоненты своей нынешней жизни. Их вялотекущий, почти двухлетний роман с женатым Димой надоел им

обоим. Все шло к разрыву, кому-то надо было сделать первый шаг и уйти из этих не нужных не приносящих радости отношений. Начавшись на чужом Дне рождении, он так и не перерос во что-то большее, чем встречи на чужих праздниках. И особенным половым влечением не назовешь их единичные ночевки в снятых квартирах, Танином дачном домике или даже в соседской пустующей квартире, ключи от которой были на хранении у Таниной коллеги. Коллега этот малоэффективный роман не одобряла, но понимала, что для 43-летней Тани эта интрижка как стандартный пакет медицинской помощи первой необходимости. Разнообразие мест встречи только размывало и так не складывающуюся идиллическую картинку, усугубляло всю пошлость ситуации. Два не любящих друг друга человека. Он, по его словам, неудачно женат, она, разведена и живет с уже взрослым сыном. Что им нужно друг от друга? Надежды получить тепло и радость от человеческого общения, от встреч мужчины и женщины, превратились в тривиальный не интересный никому, и им самим, роман без любви. Красивый узор не сплелся. Знаки, знаки… Сын? Да нет. Уже взрослый самодостаточный человек, студент, влюбленный и не без взаимности. За него Таня была спокойна. Нет, знаки хотят ей сказать что-то другое. Работа? Там все стабильно и спокойно. Обычная работа в колл-центре. Ну, не совсем обычная. Все-таки руководитель подразделения по работе с персоналом. Каждый день люди, много людей. Обучение, поиск самых особенных и не очень, найм, увольнения, снова поиск. Но Тане нравился этот круговорот людей вокруг нее. Новых, ищущих себя молодых лиц или заслуженных опытных специалистов. Каждый человек для нее был особенным, интересным. Редко, когда Таня не заинтересовывалась кем-то, даже чисто по-человечески, какой-то деталью в биографии или личной чертой, указанной в резюме. Да, работа занимала в ее жизни главную часть. Но такая профессиональная и увлеченная в работе, она совершенно не видела никого для себя или рядом с собой из проходящих мимо нее по жизни. Да, есть интересные люди и каждый имеет что-то свое и неповторимое интересное для Тани с профессиональной и человеческой точки зрения. Но для глубокого живого интереса ей все время в человеке чего-то не хватало. В компаниях или личных встречах ей было уже на пятой минуте скучно, часто предсказуемо. Разговор держался только благодаря искусственному подогреву со стороны самой Тани. Да и те же отношения с Димой, чего уже там, тоже еще как-то вяло-шатко тянулись благодаря только Тане. Инертный, скучающий по жизни без особых амбиций Дима явно не тянул на роль запевалы. И Таня подозревала, что и семья-то его держится видно тоже на той, другой женщине. Друзья? Их не много, две лучшие подруги, и при этом совершенно разные. Одна, еще со школы, до сих пор такая же шебутная, бросающаяся на все новое в моде и душевных практиках. Заводила с детства, до сих пор периодически залетающая в жизнь Тани разноцветным фейерверком новых историй, идей и планов. Другая, старше Тани, гораздо старше. И подругой не назовешь, по возрасту в матери годится. Познакомившись десять лет назад очень запросто на даче, – здравствуйте, я ваша соседка два дома отсюда. Она стала открытием, для Тани возможностей человеческой души, ее самых высоких нот. Которые не то, что взять, услышать дано не каждому. Пример ничего не ждущей взамен человеческой щедрости, забытой нами простоты и молчаливой мудрости. Обычная женщина, пройдешь мимо, не заметишь. Но сколько у нее внутри драгоценных потерянных нашим миром даров.

Помогать, не спрашивая, отдавать, не ожидая ничего взамен и просто уметь быть рядом. Казалось бы, что проще. Но Таня знала, сейчас это редкость. Часто вспоминала их дачные посиделки с неизменным черным чаем вприкуску со свежей, пахнущей концом лета малиной. Ценила их телефонные по часу и больше городские разговоры. О чем говорили? О той же малине, о людях, о жизни. 11—11 – знакомо подмигнули опять часы на рабочем компьютере. Да, странно это. Не страшно, но как-то тревожно. Таня решила без отрывочно смотреть на часы пока цифры не покажут 11—12. «Что за глупость. Можно подумать, это что-то изменит», – промелькнуло в голове.

В это же время. Пульсирующий колокол бил в голове с ночи. В полудреме, изнывая от головной боли, Леня крутился в смятой постели уже несколько часов. Тяжелый сон, начиная с первых признаков рассвета, держал его все время на грани яви. Спал не спал. Грязно-серые когда-то очень давно бывшие салатными обои создавали ощущение нахождения в темной камере. В которой Леня никогда не был, но представлялась она ему именно так. Тюремный эффект дополняли скудный свет от зашторенных окон и пустая практически без мебели комната. В углу старый советский шкаф без антресоли как без головы, коричневый пуфик весь в прожженных дырках от сигарет и разбитый с вмятинами диван, на котором собственно Леня и находился. Вот и вся обстановка, открывавшаяся Лене каждый раз после очередного алковпрыска. Как он его сам называл. Впрыскивал он часто, почти каждый день. Один запой переходил в другой. Пенсия 53-летнего Лени, бывшего водителя пожарной службы МЧС, позволяла не задумываться об источнике пропитания и пропивания. Пил Леонид Иванович всю жизнь, но как-то сдержанно, в компаниях или по праздникам, редко сам. Перед рабочими днями не злоупотреблял, но немного накатить мог, не страшась на следующий день за баранкой пожарной машины проверок ГАИ и всякой подобной нечисти. Организм был сильным, здоровым, справлялся со всеми неприятностями практически без сбоев, в т.ч. и с перегаром. Запил, что называется, Леонид Иванович, в последние 3 года. Уже перед пенсией, расслабившись, перейдя с водительского места на слесарные гаражные работы в своей же пожарной части. Начал пить много, каждый день, запоями, иногда оставаясь ночевать в гараже. И утром опухший, но уже опохмелившийся, выползал глотнуть во двор свежего воздуха, закурить сигаретку. А после нырял уже до вечера под капот, выкручивая свечи, паяя радиаторы и подтягивая троса. Вскоре, не выдержав этого алкомарафона, ушла жена, с которой отношения и так были не цветущие. А тут, что называется, накипело. Ни ее уговоры, ни угрозы не помогли. Перестала звонить взрослая, обзаведшаяся своей семьей дочь. Большому начальству на работе было по фени, оно никогда в упор не замечало, кто такой этот Леонид Иванович, и что там делается в гараже. Но мелкое начальство быстро и тонко почувствовало постоянные потусторонние запахи от помято-мордого сотрудника в разгар рабочих перекуров. Само мелкое начальство, лет пять как закодировавшись, себе такого уже не позволяло. И начало подмечать – опаздывающего через день на работу, а то и два-три дня не приходящего на нее Леонида Ивановича. То у него давление, то сезонно респираторные напасти, а то и кишечно-желудочная инфекция. В итоге, по результатам вялотекущего начальственного мониторинга, Леонид Иванович был мягко без скандалов выдворен в первый же возможный срок на пенсию. Слава богу, его возраст был любому начальству в помощь. Отправленный со всеми почестями, обмывший это дело с коллегами, потом с бывшими коллегами, потом с соседями, какими-то новыми знакомыми и в конце концов сам и опять какими-то новыми и старыми знакомыми, Леонид Иванович месяц пропивал свою первую пенсию. Вскоре одинокие пьянки под треск от телевизора стали ежедневной жизнью Леонида Ивановича. Или, уже просто Лени, для всех новых и старых случайных собутыльников. На похмелье сердце барахлило, не давая заснуть и тревожа мысли Лени. Трезвый сон уже легко не давался, становился долгожданным, но коротким призом, за который приходилось бороться. Бессонница, приходившая вместе с тяжелыми мыслями, изматывала, навевала тоску, душила безысходностью. Заснуть Леня мог только после бутылки водки, а то и больше. Закусывал мелко, без аппетита, тем, что покупалось только под бутылку. Почти не готовил, ничего не хотелось. Никому не нужный, ни жене, ни дочке, ни на работе, ни себе. Одно счастье – остатки водки после вчерашнего, чтобы опохмелиться и дай бог, почувствовать хоть какое-то облегчение и опять в магазин. Если «лампочка внутри зажглась», это счастье, но не долгое. Приближающееся дно бутылки не давало спокойно ему пить, крича «Пора, пора, Леня, сгонять еще за одной. А то будет плохо. Выпьешь, поспишь, а там и вечер, телик с новостями и какими-то еще пресностями заэкранной жизни. Все пустое. Беги еще за одной, пока похорошело и уже не так трясет. Беги в тот магазин, что за углом, он ближе. Может хоть хлеба купить?» И Леня бежал.

За несколько лет до этого. Саша с двух лет рос чисто в женском окружении. Только мамин и бабушкин. Вокруг него властвовали салфетки с кружевами крючком, слезы радости в синих отблесках телевизора по поводу долгожданного признания Хосе в любви к Марии. Пахнущие корицей и ванилью яблочные пироги не только по выходным и постоянные эмоциональные качели двух родных любящих другу друга, одиноких женщин. С детства он был окружен безмерной любовью самых близких и не очень женщин. Женские лица родных, воспитательниц, потом учительниц, печальной крестной без крестного, маминых подруг и редких крикливых коллежанок. И не удивительно, лучше всего он игрался в детском саду и дворе именно с девочками. В первом классе, даже не задумываясь, сел сам рядом с девчонкой – потому что возле окна. Даже не обратив внимание на достаточное количество свободных мест рядом со своей братией. В общем женская энергия окружала, вела, вдохновляла, внушала спокойствие, но ни в коем случае не подавляла Сашу. При всей его женской компании, сопровождавшей по жизни, Саша, прекрасно возился с роботами и покалеченными солдатами, справлялся с машинками, игнорировал куклы. И вместе с представительницами косичко-хвостых предпочитал подвижные прятки и лады. Ему нравилась их мягкость, уступчивость, внимательность к твоей персоне и умение сглаживать острые углы. С мальчишками он, конечно, дружбу завел, от них было никуда не деться. После 6-го класса он начал понемногу драться, гонять назойливых приставал по крашеным школьным коридорам и неплохо играть в баскетбол. Но главной страстью высокого спортивного и кареглазого Саши стали бальные танцы. Они-то и вызывали в средних классах больше всего мальчишеских насмешек и придирок. Его и Танго за это даже прозвали. А там, где танцы, там и всеобъемлющая дружба с девочками. Одной из близких подруг тех лет была застенчивая грусноглазая напарница по танцам Соня Топшина. Предконкурсные прогоны на поздних вечерних репетициях, исследования родительских обширных библиотек, вылазки за город или ремонт 3-х колесного велосипеда Сониного брата. Им все было интересно вместе. Потом Соня бросила танцы, и как-то тихо ушла с танцпола и из жизни Танго. Нити судеб расплелись. Хотя Танго еще бывало с грустью вспоминал Соню Топшину, свою лучшую подружку детства, но как-то разыскивать ее и пытаться встретиться казалось не уместным. Вместе с детской дружбой Танго окончательно и очень быстро попрощался с остатками и самого детства, перейдя из юниоров в молодежь. На паркете его закружила новая напарница. Высокая, яркая Лилечка, полная противоположность своей предшественнице. Модные мотивчики, не иссекаемые селфи, идеи для сценических костюмов и новые шмотки. Все это можно было обсуждать с Лилечкой и всеми девчонками на свете бесконечно. Звонкий девичий щебет окружал Танго везде. Тяга к знаниям и отсутствие привычек бить портфелем не важно кого по голове, курнуть одну сигаретку на троих в посадке за школой и полное равнодушие к виртуальным играм были сто одной причиной цеплять или наоборот игнорировать Сашу в мужских коллективных забавах. Но популярный в женском кругу Танго никогда не заносился перед парнями из класса. Легко позволял списывать, и не раз красиво в прыжке результативно завершал атаки на баскетбольной площадке. А в случае острой необходимости был быстр и беспощаден в наказании доставших приставал. И к классу седьмому его перестали трогать. Прилепившаяся танцевальная кличка так, правда, и осталась. Но уже без злости, без насмешек, а с полным мальчишеским принятием в свою стаю. Сашу Танго звали гулять, на новое кино или перед уроками размяться под кольцом. И никто уже не задирал и не толкал его, стоящего в компании двух-трех 15-летних блондинок, обсуждающих программу школьного новогоднего вечера. Где, конечно, Саша, завершающим номером покажет свой пасодобль, репетируемый для зимнего областного турнира. Хорошо устроившись между двух полюсов Земли – женским и мужским, Саша также удачно совмещал в своей жизни танцы и спорт. Его родные женщины были не довольным его спортивным увлечением, хоть и не занявшим такую же часть Сашиной жизни как танцы, но все же постоянно отвлекающим его от репетиций. «Саша, у тебя на носу областной конкурс! О чем ты думаешь? Ты тратишь время не на то! Зачем тебе этот баскетбол?». И в итоге «накаркали». Танго поломал ногу. Прямо на спортивной площадке. Во время игры один из игроков неудачно приземлился прямо на выпрямленную ногу Саши, который буквально снял перед этим в атаке мяч с руки соперника. В один миг закончились активная спортивная жизнь и танцевальная карьера. Два месяца в гипсе и запрет на профессиональный спорт. Нога срослась, но в таком виде она была теперь пригодна только для перемещения на разные дистанции. Танго затосковал, начал пропускать школу. Уже сняв гипс на занятиях, появлялся редко, и ни разу в танцзале с того самого дня. Не пришел болеть и за свою команду на финальную игру между школами перед самым выпускным. Тренер по танцам приходил домой, говорил, что Саша не первый и не последний. Что бывают разные ситуации и чего он только в жизни не видел. Но все то, что он видел, не успокаивало ни Танго, ни его родных женщин. Женщины тихо кивали головами, прикрывая краснеющие набухшие веки. Саша, выслушал тренера в первый раз, что на танцах жизнь не заканчивается, и что надо искать себя, впереди вся жизнь. Во второй его приход из своей комнаты даже не вышел. А третьего раза уже и не было. Все изменилось вокруг Танго. Рукоплескавшие где-то вдалеке надежды умолкли. Друзья звонили все реже, не понимая, как себя вести с этим новым угрюмым человеком. Лилечка, заехавшая один раз гости после выписки из больницы, больше не появлялась.