Читать книгу Не донские рассказы, или Время колокольчиков - Марк Зайтуновский - Страница 2

Закружилась голова, потемнело в глазах, земля стала уходить из-под ног. Это очередной приступ. Я падаю назад, ударяясь затылком о бордюр, резкая боль в шее, вернее в шейных позвонках, тело немеет. Неужели это конец? Так нелепо и глупо закончить свой земной путь в прекрасный июньский день, когда ты ещё не стар, когда дома ждут мать и любимая племяшка, которая носится, наверное, сейчас по двору, сдирая колени в кровь – она у меня сорванец!

Говорят, что смерть от перелома шейных позвонков мгновенная, не знаю, наверное, у каждого по-разному. Я успеваю отлистать несколько страниц своей потускневшей с годами жизни назад, перечитать вновь, написанное в них корявым подчерком легкомыслия, бесплодно поразмышлять над прочитанным…в последний раз!

* * *

Глубокой ночью, когда в соседней комнате наконец-то уснули родители, я шестнадцатилетний подросток дочитываю, нет, проглатываю остатки повести Островского «Как закалялась сталь». Я даже сейчас помню те непередаваемые переживания и эмоции, которые изгнали сон напрочь. Через два дня у меня соревнования, я лыжник, и я фаворит в своем возрасте, мне лучше бы отдохнуть, набраться сил в эти два дня, но в голове у меня: трагедия, боль, разорванные в клочья судьбы людей, живших, каких-то шестьдесят лет назад. Какое несгибаемое и безжалостное время, какие характеры, какая людская низость и высота показаны, какие жестокие ошибки, какая жажда жизни, все это не дает мне покоя, будоражит, волнует, заставляет обидеться на судьбу, что я не родился тогда, что не жил в суровые двадцатые.

На соседней кровати мирно спит моя младшая сестра, тоже любительница ночных чтений, но она всегда спокойна, герои ее книг не отнимают у нее сна. Как я счастлив, что она у меня есть, правда моя гордость и радость за нее отлично замаскированы колкостями и резкостью в ее адрес, ну не должен же я, старший брат, выказывать непозволительную для мужчин нежность.

Дверь в комнату открывается, на пороге стоит отец, он недоволен и строг: «Ты почему не спишь?». Оказывается, я забыл выключить стоящий рядом с кроватью торшер, и позволил себе с головой окунуться в свои размышления, переживания и мечты.

* * *

Солнечный зимний полдень. Слегка морозит. Городской парк полон людей, кто-то гуляет с детьми, кто-то ждет начала лыжной гонки. Мой номер седьмой, и у меня учащенно стучит сердце, волнуюсь. Я не показываю вида, но я очень счастлив, что среди зрителей моя сестренка и отец, мама осталась дома, не любит она подобных мероприятий, она, вообще, никогда не показывает своей слабости и сентиментальности, свойственных всякой женщине. Мне даже кажется, что мой суровый отец намного мягче и эмоциональней ее. Ну да, пусть сидит себе дома, хлопочет на кухне, она это, ой, как умеет. Мне сейчас хватает поддержки и любви отца и сестры.

Выстрел стартового пистолета, и я рванул. Трасса непростая, изгибистая, много подъемов, много спусков. Деревья мелькают, я счастлив, мне хорошо, я чувствую скорость, я чувствую энергию жизни, морозный воздух впивается в мое обветренное лицо множеством мелких иголок. В какой-то момент мне начинает казаться, что и подъемы, и спуски, и снег, и колючий ветер – это живые сущности изо-всех сил, старающиеся прервать мой бег, нет не бег – полет: «Не выйдет, друзья мои, ничего у вас не выйдет, сегодня я сильнее вас!»

Финишная прямая, за вожделенной чертой – толпа, как единое живое существо колыхается и галдит. Остается не больше ста метров, мы бежим «ноздря в ноздрю» с моим другом, остальные безнадежно отстали, я выкладываюсь на полную, друг не сдается… тридцать метров, двадцать, десять и вдруг, вырвавшись из рук своей мамы, из толпы, мне навстречу выбегает какой-то шалопай, я успеваю затормозить «плугом», кое-как удержался на ногах, окатив мальца брызгами снега из под лыж, но скорость безвозвратно сбита, время потеряно, мальчишку кто-то подхватывает на руки, путь открыт и… мой друг пересекает черту первым, я второй. Обидно до слез, я готовился, я в ударе, но не я первый! Подбегает сестра, подходит отец, поздравляют, не помогает – я расстроен, я недоволен собой, я злюсь на нерасторопную мамашу, не сумевшую удержать своего малыша.

Награждение. Главный судья вешает мне на шею медаль, вручает грамоту, мой друг обнимает меня и признает, что он первый по случайности, и, вдруг, я чувствую, что досада от нелепого проигрыша отступает, я вновь счастлив, нет, я бесконечно счастлив. Я честно бился, я второй, рядом родные отец и сестра, что может быть лучше?!

Мы втроем возвращаемся домой, под ногами скрипит снег, солнце светит уверено и ярко, хотя до весны еще далеко. В такие моменты на ум всегда приходит один и тот же отрывок Пушкина: «Мороз и солнце, день чудесный…открой закрытой негой взоры…звездою севера явись», сто пятьдесят лет назад он умер, а писал, как будто про сегодня, про меня, как будто знал и о гонке, и о втором месте, и о моем счастье, и о идущих рядом моих любимых сестре и отце.

* * *

Позади армия. Эх, прекрасное было время товарищества, дружбы, муштры, самоволок и старых, добрых «дедов». Я молод и полон сил, я буквально врываюсь в наступившую жизнь. Она и радует, и одновременно страшит своей необузданной вольностью. Днем я тружусь на заводе, а вечером мы с друзьями частенько загуливаем в единственный в нашем районе кабак и высматриваем потенциальные жертвы: гуляющих фарцовщиков и самодовольных кооператоров. Что ж, жизнь она такая, за все надо платить, тем более за спекуляцию. Стоп! Когда я начал так рассуждать? в какой момент своей жизни я вдруг стал делить людей на тех, кто имеет право и тех, у кого этого права нет? На «своих» и «чужих»? Я ведь всегда знал, всегда, – что закон джунглей: «Кто сильней, тот и прав» – это катастрофа, это потеря своей человечности, которой каждый из нас должен дорожить изо всех сил. Да ведь, в конце концов, на каждого сильного всегда найдется еще более сильный… Не помню, и никогда уже не вспомню, когда я стал так мыслить, когда в моей жизни произошла – таки эта самая катастрофа!

* * *

На дворе поздний осенний вечер. Глухой двор. В окружающих домах все окна глядят зловещей мрачной пустотой, чувствуя себя под их прицелом, я вспоминаю соседа – старика, из своего детства, у которого не было левого глаза. Я всегда всматривался в эту пустую, темную, глубокую впадину, как мне казалось, видящую меня насквозь, несмотря на её тотальную слепоту.

В центре двора детская карусель, ветер подвывает и обгладывает ветви и без того голых и беззащитных в своей наготе деревьев. В нескольких метрах от фонарного столба стоят сильно напуганные двое заезжих торгашей. Они стали жертвой своей похоти. Наша смазливая подруга, наша «приманка» Оля без особых проблем подцепила их в кабаке. И вот, они, извиняясь снимают часы, их портмоне уже у нас. Один из них неожиданно начинает дерзить и угрожать – дурак: «Да, вы знаете с кем мы работаем? Да, вас порвут завтра же! И тебя, сучка!», он оборачивается к Оле…После нескольких ударов он приседает и просит нас успокоится: «Все, все, ребята, я понял». Мы перестаем его бить, но, неожиданно даже для нас, к еще сидящему на корточках торгашу и ловеласу подбегает Оля и начинает пинать ногами, стараясь пробить его голову своей шпилькой: «тварь, животное…». Да, жестокая и стервозная баба – наша Оля, хотя с таким мужем какой был у нее, она могла стать еще хуже…уж я-то знаю!

* * *

Умирает отец, он «сгорел» за считанные недели. Рак – это приговор. На похороны прилетела моя сестренка, она живет и работает далеко от нас, повезло ей. Мать, как всегда без лишних эмоций, хотя я знаю, ей очень больно, она до умопомрачения любила отца и также любит меня, я сильно похож на него. «Папа, папа, ты, как в безоблачном детстве, когда морозными зимами своей отцовской властью, будил нас с сестренкой в единственный выходной на лыжную прогулку с термосом горячего чая и бутербродами с салом, а летом увозил на реку, с ночевкой, где ты катал нас на своем катерке. Ты вновь собрал нас, также авторитарно и безаппеляционно, мы снова вместе всей семьей, но…уже в последний раз». Я плачу, мне плохо, я сильно люблю его!

* * *

Я продолжаю жить сегодняшним днем, жить в том же кругу, по тем же незамысловатым законам. Я почему-то не вижу цели, я не вижу, что впереди, к чему стремиться. Девушка, которую я полюбил, в тайне от меня делает аборт. Она убивает ребенка, моего ребенка…Мне хотелось ее растоптать, но я отпустил ее. Живи! Хотя бы ты живи! Как хочешь живи!

Некоторые из моих знакомых, не совсем близких конечно, устраивали свою жизнь довольно успешно. Молодцы! Но я почему-то не понимаю, ради чего, зачем? Наверное, это потому что, у меня у самого внутри пустота и серость, мне неинтересна эта жизнь, нет в ней какой-то «изюминки», а ведь была, я знал, что была, и вдруг её не стало. Живешь вот так, и видишь в глазах окружающих, если не злобу, то безразличие и лицемерие. Есть хорошая поговорка, что каждый думает в меру своей испорченности. Вот и я, вижу это раскрашенное в яркие цвета окружающее меня уродство и безобразие, потому что в душе у меня стало уродливо и затхло, как старом погребе. Но, Боже мой, этого же не было, не было, когда я рос, когда бегал на лыжах, когда мне разбивали нос в драке, не было, когда читал Островского и Пикуля, не было в учебке, не было в самой армейке…Как же я проглядел, как не заметил тот момент, когда и внутри меня и снаружи все перевернулось с ног на голову?

* * *

Моя жизнь застыла. Мимо нее пролетают события и яркие и не очень, и шумные и траурнотихие, но только некоторые из них заставляют меня встрепенуться, задуматься, заплакать. Погибает мой друг, мой лучший друг, сколько раз он пытался вытянуть меня из болота, в котором я крепко увяз. Он разбился, авария, унесшая его жизнь, не оставила ни ему, ни его семье никаких шансов на счастье. В тот мрачный день его не дождались дома жена и малолетняя дочь.

Вслед за этой бедой, пришла вторая – утонул мой дядя, любитель компаний, рыбалок и Высоцкого, он мне был и дядей, и другом, и старшим братом. Какие бессмысленные смерти!

Наверное, Бог услышал мой вопль, и сестра родила чудесную дочурку, мою любимую племяшку, которая внесла некоторый смысл в мою стерилизованную жизнь. Сестра после рождения ребенка не долго пожила рядом с нами, оставив дочурку нашей матери, рванула со своим мужем искать благополучия в других краях.

Племяшка растет, и я безумно ее люблю, но, апатия и бесцельность берут свое, я отказываюсь переживать радость жизни, меня больше ничего не цепляет, я бросил работу, работаю поденщиком, все больше грузчиком.

В деньгах я нуждаюсь ровно настолько, насколько не хочу чувствовать свою бесполезную и пустую жизнь. И даже в этом я эгоист и, черт знает кто еще, ведь рядом растет племянница, ради нее каждодневно суетится моя мать, а я им не опора.

Я дошел до того, что какой-то безусый и зеленый оперок, вчера окончивший заочно школу МВД, вкупе со своими «боевыми товарищами» решили сделать за мой счет план по раскрытию преступлений, да каких…Меня, грузчика, давно уже без амбиций и интересов, давно уже отказавшегося идти на все ради денег, подставляют под статью «фальшивомонетничество». Смех, да и только.

Через три месяца, которые я провел в следственном изоляторе; где многое в определении порядочности каждого сидельца решают уже не мужские качества и даже не приверженность душой и телом арестантской идее, а сумма в твоем отоварочном квитке и объем получаемых передач – меня повезли на суд. Судья, не скрывая негодования, кричит на весьма находчивую, но бестолковую опергруппу, сфабриковавшую мое уголовное дело. Молодой и неопытный адвокат, которого мне предоставило государство, наблюдает за происходящим широкоотркрытыми глазами, качает головой и цокает.

«Ничего, дружок, это только начало твоей карьеры и скоро, очень скоро, тебя не будет волновать намотанная на дыбу «правосудия» будущая судьба защищаемого тобою человека, твоего, так сказать, подзащитного, возможно также подставленного под статью, возможно оступившегося, возможно неоступившегося. Всё сведется, к банальному бизнесу, к банальному зарабатыванию денег, без боли в сердце, без качания головой и цоканья языком. Человек ко всему привыкает, такие уж мы существа!»

* * *

Я вышел на свободу, но она меня не радует. Вся та же серость, бессмыслица, безысходность, деградация – ты интересен кому-то ровно настолько, насколько с тебя можно, что-то поиметь. Человек! ты уже никак не звучишь, ни гордо, не ни гордо, ты не смотришься, как образ Божий, о чем часто говорят с церковного амвона и в воскресных школах, ты – ресурс или материальный, или физический. Но, что меня особенно смешит, так это тождественность такого отношения к человеку у дворовой гопоты, бесконечно выясняющей кто правильнее и круче и вышибающих у тех, кто послабее то деньги, то водку, то наркоту и у зажравшихся чинуш, которых можно ежедневно видеть в телевизоре, пожирающих друг друга также яростно и беспощадно, хотя, и это особенно забавно, под более возвышенными лозунгами.

Это не свобода, это, что-то другое, и я не могу дать этому имя, да и не к чему это сейчас. Я чувствую, как жизнь покидает меня. Мне страшно и жалко себя, жалко, что я так и не ответил на главный вопрос – для чего я приходил в этот мир? Жалко, что моя племяшка будет расти уже без меня, жалко мать, которая любит и терпит меня, любит еще и за то, что я копия своего отца, копия ее мужа. Жалко сестру и ее мужа, с которым мы, в чем-то похожие друг на друга, так по – настоящему и не подружились…

Мое не до конца онемевшее тело еще чувствует, как его пытаются поднять, я, что-то слышу, какой-то людской гул, но ни слов, ни голосов уже не разбираю…Вдруг, сам не знаю почему, в голову врывается песня Высоцкого: «Вот, и сбывается все, что пророчится. Уходит поезд в небеса – счастливый путь. Ах, как нам хочется, как всем нам хочется не умереть, а именно уснуть»…Как точно сказано! Но я исчерпал свой лимит сна, я спал и спал намеренно половину своей жизни. По – видимому, пришло время проснуться…, но уже там, куда уходят безвозвратно.