Читать книгу Тайная история Изабеллы Баварской - Маркиз де Сад - Страница 4

Когда Карл V взошел на трон, Франция пребывала в состоянии истощения и хаоса; сей монарх, по справедливости получивший прозвище Мудрый, не покидая дворца, нашел средство исправить положение посредством правильного назначения управителей и генералов. Разве могла Франция не одержать победу, если воинов ее вел в бой сам Дюгеклен? Одно лишь звучание этого великого имени повергало в бегство извечных врагов нашей милой родины, ибо противник, привыкший к победам, не мог даже представить себе, сколь храбрым может быть народ, не обуянный гордыней; впрочем, для гордости у французов имелись все основания.

При короле Иоанне Франция утратила превосходство над Англией, завоеванное во времена Филиппа Августа, но меч и политика Карла V вернули ей утраченное. Не пренебрегая ничем, Карл трудился во славу государства; поклонник изящной словесности, он, желая возвысить страну, собрал в своем кабинете девятьсот томов, заложив тем самым основу великолепной библиотеки, составляющей сегодня гордость ученых и вызывающей восхищение всей Европы. Усовершенствовав управление финансами, он уменьшил налоги; в сундуках его скопилось семнадцать миллионов. В те далекие времена подобная сумма, образовавшаяся благодаря экономии, вызывала изумление; она же служила источником уверенности в завтрашнем дне, ибо появилась благодаря вниманию, уделявшемуся сим достойным государем земледелию и активно поощрявшейся им коммерции. Известно: государство, умеющее отыскивать в лоне своем необходимые для него ресурсы, не страшится ни бедствий войны, эти ресурсы сокращающие и поглощающие, ни кар небесных, исчерпывающих их или же вовсе истребляющих под корень. Карл не любил придворных, хотя и прислушивался к их советам; обычно придворные лгали или воскуряли фимиам, затмевающий свет разума. Мудрец, жребием вознесенный на трон, должен высоко нести факел, освещающий путь вперед, и не поддаваться дурману льстецов.

Как-то раз шамбеллан Ларивьер возносил хвалы королю за его мудрое правление. «Друг мой, – ответил Карл, – о мудрости своей я смогу судить только в том случае, ежели получу доказательства, что народ пребывает в довольстве».

Карл денно и нощно заботился о счастье своего народа; он сумел вернуть Франции достойное место и ранг, надлежащий той занимать в Европе, освободил провинции от гнета англичан и, поддерживая в прекрасном состоянии флот, привел морские силы в гармонию с силами сухопутными, прославлявшими французское оружие на континенте.

Почему же Небо не осыплет такого князя милостями своими, коими должно его осыпать, почему не дозволяет ему оставить трон сыну, который, не обладая добродетелями отца, способен хотя бы удержать в руках бразды правления? Как же должен страдать народ, оказавшийся во власти дитяти, с коим совместно правят регенты и наставники!

Карл VI потерял творца дней своих, когда ему едва исполнилось двенадцать лет; отец его, не имея возможности изменить законы государства и порядка наследования, оставил регентом герцога Анжуйского, крайне честолюбивого и расточительного, ненавидимого за причиненные им обиды и презираемого за непостоянство. Но, чувствуя, что герцог делает все для умаления власти короля, Карл выразил желание, чтобы сын его как можно скорее короновался в Реймсе, дабы начать править от собственного имени, прислушиваясь к мнению исключительно регентского совета, куда помимо его опекуна, герцога Бургундского, вошли бы герцоги Бурбонский и Беррийский; первый станет отвечать за воспитание, а второй исполнит обязанности дворцового суперинтенданта.

Сделав надлежащие распоряжения, Карл, чувствуя приближение последнего часа, призвал всех наставников, на которых он оставлял сына.

– Я оставляю трон, вскоре его займет мой сын; вам, как ближайшим родственникам, я доверяю его судьбу и счастье Франции, – говорит он собравшимся возле его смертного одра принцам. – Неустанно напоминайте ему, что собственное счастье он обретет только тогда, когда сделает свой народ счастливым, и в этом заключается его главный интерес. Всевышний возвышает королей не ради их самих, но ради того, чтобы им лучше было видно, как принести пользу своему народу. Господь, возвысивший государя, хочет узреть в нем свое подобие на земле, лишь такого государя Он в один прекрасный день призовет и приблизит к себе. Народ никогда не восстанет против правителя, если видит, что правитель заботится о его благе и хочет сделать его счастливым. Передайте Карлу, чтобы он не выпускал из рук меч, но пускал его в дело только для собственной защиты и никогда для завоеваний, зачастую роковых и всегда бессмысленных. Если кровь, пролитая во имя победы, не послужила ради счастья народа, такая победа хуже любого поражения; победа лишь тогда истинна, когда в результате ее завоевано счастье для народа. Я завещаю своему сыну лавры победителя, но, ежели вы увидите, что чело его не может быть увенчано лаврами, возложите на него венок из дуба. Я без грусти схожу в могилу, ибо знаю, что оставляю подле сына мудрых принцев крови, и уверен, что тень моя, явившись однажды к вам, не упрекнет вас за то, что вы не оправдали моего доверия; ужасны упреки того, кого более нет среди живых.

Последние слова мудрого государя произнесены, но, сколь бы грозны они ни были, страсти, обуревавшие тех, кто их выслушал, нисколько не угасли.

Едва Карл V закрыл глаза, как герцог Анжуйский, стремясь поскорей воспользоваться властью, мудро ограниченной последними распоряжениями покойного короля, захватывает казну, не довольствуясь установленными налогами, увеличивает их; его алчность вызывает народные волнения, последствия коих не замедлят сказаться.

Герцог Беррийский наделен теми же недостатками, что и его брат, герцог Анжуйский; возможно, располагай он большей властью, он бы тоже запустил руку в казну.

Герцог Бургундский наделен многими достойными качествами: любезный, великодушный, незлобливый с виду; ежели он и язвит сердца, то делает это втайне, а потому у него всегда множество сторонников.

Герцог Бурбонский, возможно, лучший среди них, но его слабости и умеренность вредят его добродетелям. Гордость позволена людям талантливым: она возвышает их и питает.

Регенту гораздо более хочется править Неаполем, куда призывает его королева Иоанна, нежели государством Французским, а посему с помощью полученной во Франции власти он намерен способствовать исполнению собственных замыслов. За счет украденных у своего народа богатств он хочет завоевать другой народ, поэтому он предпочитает обкрадывать своего августейшего воспитанника, нежели воспитывать.

Печальные последствия честолюбия, неужели вам всегда суждено побеждать добродетель?

Когда под ногами у народа отверзается пропасть, народ не сразу замечает ее. Обнаружив у себя под ногами пропасть, парижане не перестали предаваться излишествам и злоупотреблениям, и власти по причине своей разобщенности не смогли с ними справиться. Созвали Генеральные штаты; сие собрание обычно узаконивает несчастья прежние и сулит новые.

Многое из того, что Карл V сделал на благо Франции, при теперешних правителях оборачивалось ей во вред.

На содержание своего дома Карл тратил не более двенадцати тысяч франков; регенту для содержания одного ребенка понадобилось шесть миллионов, хотя дитяти этому порой не хватало самых необходимых вещей. Не только народ волновался и учинял беспорядки; служилые люди также подняли мятеж: лишившись жалованья, они принялись грабить деревни. Неподчинение в войске превратилось во всеобщее бедствие; не в силах справиться с злоупотреблениями, неловкие политики предпочитали уничтожать тех, кто требовал облегчить их участь. Бравые воины, отважные соратники Дюгеклена рискнули пожаловаться, но их за это выгнали со службы. Таким образом, было совершено множество ошибок, лишивших государство сил, необходимых для сохранения его репутации, сил, являвшихся его душой, ибо именно душа поддерживает все прочие члены организма.

Наконец 3 ноября 1380 года состоялась церемония коронования Карла VI, организованная со всей возможной пышностью, ибо те, кто в то время держал в руках бразды правления, заботились более о собственных интересах, нежели о славе своего воспитанника. Огонь мятежа разгорался, и по окончании церемонии вельможи не осмелились проехать через город; народ же, поняв, что знать его боится, проникся к ней еще большей ненавистью. Выбрав своим главарем башмачника, наделенного недюжинным ораторским талантом, толпа, громко требуя отмены налогов, двинулась во дворец. Канцлер и герцог Бургундский кое-как успокоили умы, однако через сутки мятеж вспыхнул с новой силой. Король уступил и велел отменить налоги; поняв, что власть ослабела, мятежники выставили новые дерзкие требования: изгнать евреев и отобрать деньги у финансистов; и, пока власти размышляли, мятежники самочинно грабили и разоряли дома иудеев и банкиров. Под угрозой надвигавшегося кризиса государственные люди вновь созвали Генеральные штаты, но все безрезультатно: мятежи не утихли. Заговорщики собирались по ночам: мрак потворствует преступлению… Насколько меньше совершалось бы преступлений, если бы на небе всегда горело дневное светило!

Заговорщики провозгласили себя противниками злоупотреблений, но, когда злоупотребления сии шли им на пользу, они закрывали на них глаза; одним словом, улучшений не происходило, становилось только хуже. Под предлогом борьбы с мятежниками герцог Бретонский призвал англичан, а когда они явились, он растерялся. В конце концов он вступил с ними в сговор; однако честь еще дорога́ сердцам его вассалов, и они заявили герцогу, что повернут оружие против него, если он и их заставит заключить столь позорный союз. Их благородная решимость заставила одуматься неверного вассала французского государя: пообещав служить Франции и бороться против англичан, герцог якобы отправился в Париж воздать почести новому монарху. Однако – недостойное предательство – обещания не выполнил, а, напротив, поклялся англичанам не выступать на стороне Франции, пока оба государства находятся в состоянии войны.

Доколе народам суждено пребывать жертвами недостойной политики своих правителей?

Между Францией и Англией имелось много общего; оба государства управлялись малолетними королями, опекаемыми взяточниками-дядьями, волею судеб ставшими наставниками их юных душ. Во Франции герцог Анжуйский был готов на все, лишь бы занять неаполитанский престол; честолюбивое желание стать королем Испании двигало герцогом Ланкастерским, повинным во многих тяжких проступках, совершенных им в Англии; таким образом, несчастья и одного, и другого народа явились следствием притязаний, чуждых интересам обеих стран.

Меж тем вновь – хотя и с опаской – объявили о новых налогах.

Видя, что препятствовать им некому, возмущенные парижане бросились на сборщиков налогов и безжалостно растерзали их; всюду зазвучал призыв к оружию, все вспомнили о прежних вольностях, перегородили цепями улицы и бросились догонять оставшихся сборщиков; нескольким мытарям удалось спрятаться в храме. Захватив ратушу, мятежники взяли находившееся там оружие и, довольные достигнутыми успехами, ринулись на улицы грабить и громить все, что под руку попадется. Беспорядки не прекращались, никто не чувствовал себя в безопасности, ибо скрыться от мятежников было негде: они взламывали дома, распахивали двери тюрем и выпускали на волю злоумышленников, присоединявшихся к нечестивой толпе, бурлившей на улицах. Кровь текла рекой, и, как это случается во время любых переворотов, мятежники, прикрываясь словами о добре, творили зло.

Наконец столичные магистраты вооружили десять тысяч человек, и те начали истреблять мятежников…

Тем временем власти проснулись. Король, находившийся в это время в Руане, двинулся на Париж, дабы заслуженно покарать взбунтовавшуюся столицу. Добрые парижане поняли, что, ежели они не попросят пощады, их город будет стерт с лица земли. Они отправили к королю своих посланцев, и после переговоров все, кроме подстрекателей, получили прощение; однако народ, готовый вновь поднять мятеж, потребовал пощады для всех; пришлось тайно утопить зачинщиков. Вот что происходит, когда государь слаб, а те, кто стоит у кормила власти, чрезмерно алчны.

Король согласился вернуться при условии, что прочные стены Парижа лишатся своих башен: город недостоин их. Подобное предложение вновь раздуло факел раздора; однако на этот раз власти не намеревались щадить мятежников. Войско разъяренного регента окружило город… столица дрогнула; впрочем, Анжуец, жаждавший только денег, согласился простить участников мятежа, если они соберут выкуп в сто тысяч экю; получив требуемую сумму, он отправился в ожидавший его Неаполь, полетел, покрытый кровью, которую он только что пролил во исполнение своих планов.

Место его подле короля занял герцог Бургундский. Война во Фландрии вынудила короля отбыть из Парижа, но до отъезда он постарался обеспечить спокойствие его жителям. Парижане отделались обещаниями, но ничего не сделали; напротив, воспользовавшись отсутствием государя и войска, они решили разграбить королевское жилище и успокоились только после мудрых увещеваний человека по прозванию Фламандец.

Спокойствие, воцарившееся в Париже, оказалось призрачным, и вскоре горожанам, готовым начать новую Жакерию, осталось только дождаться исхода кампании во Фландрии. Юный король и его рыцари, явив чудеса храбрости, разбили армию Артевельде при Росбеке: на поле боя осталось сорок тысяч врагов, а французский монарх снискал победоносные лавры. Но где речь идет о личных интересах, патриотизм безмолвствует; мятежники, вынужденные отказаться от своих замыслов, сделали все, чтобы умалить значение победы при Росбеке. Гибель жителей, погребенных под пеплом Куртрэ, приписали – и не без причины – герцогу Бургундскому, пожелавшему подчинить себе сей несчастный город; многие проливали слезы при виде этих ужасов. Недовольство жестокостями герцога возрастало, но он продолжал творить злодеяния, свирепствуя еще более и направляя свой гнев против тех, кто хотел покарать его и наказать.

Собрав двадцатипятитысячную армию, парижане вышли из стен города и заняли высоты Монмартра и равнину Сен-Дени, где предстояло проехать возвращавшемуся в Париж королю. Депутация, выехавшая ему навстречу, почтительно заверила государя, что войско, собранное горожанами, всего лишь свидетельствует об их желании послужить королю, ежели, разумеется, его величеству будет угодно их призвать. На первый взгляд Карл удовлетворился их заверениями и приказал им разойтись; однако гордость монарха уязвлена, и в результате он вступил в столицу, словно в завоеванный город, где на правах победителя сокрушил сооруженные заговорщиками баррикады и разместил свое войско на постой в домах горожан. На следующий день герцоги Бургундский и Беррийский разъезжали по улицам во главе победителей при Росбеке, в то время как заговорщики понуро сносили в Лувр захваченное ими оружие; зачинщиков казнили, а многие из них сами прервали нить собственной жизни, дабы их не коснулась холодная сталь палача.

Наконец университету и герцогине Орлеанской удалось смирить гнев короля, но герцог Бургундский не намеревался никого щадить: к нему отходило имущество жертв, а посему жестокости и казни продолжались.

Королевскому адвокату Иоанну Демаре, чьи многочисленные добродетели украшали царствования трех монархов, суждено было погибнуть по велению принца, не обладавшего добродетелями вовсе. Единственная вина отягощенного недугами старца состояла в том, что он пришелся не по нраву тому, кто всем желал зла. И вот уже Демаре приволокли на эшафот, ожидавший скорее того, кто отправил туда несчастного адвоката. Пока несчастный поднимался по лестнице, со всех сторон летели крики, требовавшие помилования. «Я прошу снисхождения к моим палачам», – ответил благородный человек. Голова его упала, память о его добродетели осталась, а душа его отправилась на небо.

Это первое преступление стало сигналом к началу преступной вакханалии, запятнавшей царствование Карла VI.

Едва Демаре испустил дух, как канцлер д’Оржемон напомнил монарху, восседавшему на троне напротив места казни, что не все виновные получили по заслугам и примерно наказать необходимо еще многих. Король согласился, но женщины, напуганные жестокой казнью, с криками «Пощады!» бросились к ногам короля. По совету герцога Бургундского, любившего деньги гораздо больше, нежели кровь, Карл, растрогавшись, даровал виновным жизнь в обмен на штраф, составлявший более половины их состояний. Но не вся сумма штрафов досталась герцогу Бургундскому, претендентом на часть добычи выступил герцог Беррийский; кто-то дерзнул спросить, а сколько отойдет солдатам, но сей справедливый вопрос никто не услышал, ибо вельможи полагали, что честные люди служили только для того, чтобы правители, грабившие Францию, могли удовлетворять свою алчность и жажду стяжательства. Подати и налоги восстановили прежние, и народу осталось лишь проливать слезы.

Война во Фландрии возобновилась; герцог Бретонский, до сих пор участия в ней не принимавший, на этот раз прибыл самолично; его многие узнали, однако это не помешало ему вести двуличную политику. Он продался англичанам, но добрый король Карл, боясь ошибиться, этому не верил: ведь искренность никогда не дружит с хитростью, а посему не может постигнуть всего ее коварства. Карл продолжал вести себя с предателем так, словно тот не вызывал у него никаких подозрений.

Граф Фландрский скончался, и унаследовавший ему герцог Бургундский немедленно возвысился.

В Лангедоке, Оверни и Пуату вспыхнули восстания, жители тамошних деревень принялись истреблять дворян и богачей. Мятежный дух кружил головы жителям провинций; герцог Беррийский, командовавший войсками в Лангедоке, принялся наводить порядок, и кровь зачинщиков искупила – ежели таковое искупление возможно – кровь жертв.

Герцог Анжуйский, чей путь в его новое королевство пролегал через вышеуказанные провинции, при молчаливом одобрении Папы разграбил и растащил все, что попалось ему под руку; казалось, бессовестный грабитель захотел заставить французов заплатить за счастье избавиться от него. Но приобретенное жестокостью добро ему на пользу не пошло: при переходе через Апеннины он потерял едва ли не половину награбленного. Оставшуюся половину он решил использовать для ведения войны против Карла Мирного, также претендовавшего на трон Неаполя; на оставшиеся средства он отправил своего спутника, маркиза де Краона, просить помощи у герцогини, его жены и королевы Сицилии. Краон необходимую сумму своему повелителю не привез, ибо растратил ее в объятиях куртизанок Венеции. Разоренный Анжуец скончался от ран, но еще более от стыда и горя. Тем же, кто разделял его судьбу, пришлось возвращаться во Францию, выпрашивая по дороге милостыню, в которой, принимая во внимание грехи их господина, им чаще всего отказывали.

Краон, обокравший герцога Анжуйского, имел дерзость появиться при дворе в роскошнейшем экипаже. Берриец, обвинявший маркиза в смерти своего брата, приказал арестовать его; Краон сумел избежать ареста… Ах, почему Небо не пожелало отвратить его от новых преступлений, коими ему предстоит запятнать страницы нашей истории!

Преступления следовали одно за другим. Карл Плохой пожелал отравить короля и всех принцев крови. Заговор раскрыли, заговорщиков казнили. Затем между дворами Франции и Англии вновь вспыхнула вражда, одной из главных причин которой стал брак, заключенный Маргаритой де Эно с графом Неверским, сыном герцога Бургундского, в то время как на роль жениха Маргариты претендовал герцог Ланкастерский. Стороны обменялись письмами, а затем и оскорблениями; частные ссоры между вельможами двух государств подогревали государственные дрязги, вынуждая оба народа, чуждые вельможным распрям и мало что в них понимающие, поддерживать их собственными кровью и состоянием.

И в это самое время во Франции ощутили необходимость женить короля.

О женщина, кою судьба призвала поддержать пошатнувшийся трон, отчего ты лишь ускорила его падение? Развращенная зрелищами, происходившими у тебя на глазах, ты, возможно, получила бы право на снисхождение в глазах потомства, если бы явила нам хотя бы малую толику добродетели! Но тщетно наше желание и безуспешны поиски, ибо в душе твоей царил один лишь разврат; и мы честно докажем сии печальные истины, долгое время никому не ведомые. Ибо пришла пора наконец извлечь их из мрака, дабы мы безошибочно знали, кто из наших монархов воистину достоин и почитания нашего, и фимиама и к кому должны мы хранить в сердцах привязанность и нерушимое почтение.