Читать книгу Делаю, что хочу: Как понять, что ты любишь, и работать в удовольствие - Маркус Бакингем - Страница 6

Нашествие потерянных людей

Донни Фицпатрик – тренер по баскетболу и консультант по профориентации в средней школе на севере Ванкувера. С каждым из старшеклассников он проводит часовую беседу и за это время задает им с десяток открытых вопросов. Не из разряда «Куда будешь поступать?» – скорее в духе: «Кто ты? Как ты принимаешь решения? Помнишь ли ты, когда в последний раз день пролетел незаметно?» Донни провел больше 4000 подобных интервью с учениками 8–12 классов. К работе он приступает в 7:30 и беседует со школьниками вплоть до окончания учебного дня.

Для себя он сделал три важных открытия.

Даже если поначалу ученики не особо горят желанием тратить на эти беседы столько времени, постепенно они начинают получать удовольствие от процесса. Часто они находят миллион причин пропустить занятия, даже те, которые им нравятся, но на встречи с Донни приходят неизменно.

Очень часто, отвечая на вопросы Донни, школьники дают волю эмоциям. По его словам, это связано с тем, что они чувствуют себя в безопасности: здесь они раскрываются по-настоящему, не боясь осуждения, и это вызывает всплеск эмоций. Чаще всего, по словам Донни, это происходит с учениками, которые могут похвастаться самыми высокими оценками и собираются поступать в престижные вузы. Они сделали все, чего от них требует система образования, но стресс заглушил их внутренний голос.

– Несмотря на сотни заботливых наставников, действующих из лучших побуждений, что-то в наших поступках, – говорит Донни, – заставляет старшеклассников сбиваться с пути и гасит желание искать себя дальше.

В моем случае это произошло значительно позже. Когда мне было 29, у меня начались панические атаки. В то время я работал в Институте Гэллапа и как раз переехал в Орландо, чтобы наладить его связи с Walt Disney World. Первая паническая атака настигла меня на деловом ужине с руководством Disney. Замечательные люди! Но, сидя там, в шикарном стейк-хаусе отеля Contemporary Resort, я вдруг почувствовал, как в глазах мутнеет. Стало сложно фокусировать взгляд. Я зациклился на том, как бьется мое сердце. Грудь сдавило – меня и самого будто сдавливало со всех сторон. Даже время теперь ощущалось иначе: мгновения больше не перетекали одно в другое – вместо этого они замирали и будто отрывались друг от друга. Мне стало нечем дышать. Я будто оказался в ловушке, но меня было не от чего спасать – разве что от ухмылок гостей за столом. Я почувствовал невыносимое желание исчезнуть: с силой отодвинуть стол и убежать. Неважно куда, главное – подальше отсюда, от места, где я задыхаюсь. Я никогда не испытывал такого раньше.

Теперь, кажется, все знают, что такое панические атаки. Они стали частью обыденных разговоров, потому что от них страдает множество наших детей и учеников. Неудивительно: зацикленность на оценках, бесконечные рецепты на «Аддералл»[2], а потом на «Ксанакс»[3], чтобы справиться с последствиями «Аддералла», – как тут не стать экспертом по симптомам тревожности и паники. Как они влияют на организм, как справляться с ними, как их заглушать. Панические атаки сейчас как акне: просто часть переходного возраста.

Но в те времена я ничего о них не знал. Мне просто казалось, что я схожу с ума. Я пошел к доктору, который и объяснил мне, что случилось.

– Да я не паниковал! – запротестовал я. – По крайней мере, мне так казалось. Я просто выполнял свою работу. Я часто выступаю на публике, и у меня с этим все нормально.

– Может, так оно и есть, – ответил доктор, – но это точно паническая атака. Ваше тело захлестывают гормоны стресса, отсюда и появляется ощущение сильного давления. Через какое-то время это начинает вас отравлять. Ваш разум выматывается – он просто не может выдержать такое напряжение. Давление проникает во все сферы вашей жизни, и вы начинаете паниковать. Не из-за конкретного момента в настоящем – из-за того, что вы постоянно живете на грани.

Так я начал медитировать.

Это помогало мне в самые тяжелые моменты. Моя мантра – слово «раз», которое я произношу про себя, с каждым выдохом ощущая облегчение. «Раз» – когда оказываюсь на мели. «Раз» – дома, в кровати. «Раз» – пока я затыкаю уши наушниками во взлетающем самолете. «Раз» как рукой снимает напряжение. Я благодарю Бога за это слово.

Но слово «раз» лишь сдерживало мою панику. Оно никак не наполняло меня. Это был механизм преодоления, но не процветания. Я все еще ощущал себя потерянно: пустой внутри, я не знал, как мне наполнить себя жизнью. Пустота была настолько поглощающей, что даже невероятные события – открытие собственной компании, выход книг, шоу Опры[4], посвященное мне и моим работам, – не делали меня счастливым. Если посмотреть на фото, где мы с Опрой обнимаемся после шоу, видно: моя улыбка поверхностная – натянутая маска искусственного счастья, которая держится за счет невидимых струн, стягивающих мою шею. Кто это такой? Я смотрю на него и не узнаю себя. Не верю в его счастье. Просто улыбающаяся пустышка.

Рассказ об этом звучит как-то нелепо – словно я жалуюсь вместо того, чтобы быть благодарным за все хорошее в моей жизни. Но мой опыт все-таки был непростым и вполне реальным. В наши дни он многим знаком.

Мы видим, как тревожность причиняет невероятный вред всем, независимо от социально-экономического статуса, расы, происхождения и других факторов. Мы все чаще прибегаем к рецептурным препаратам, чтобы помочь себе и своим детям. Известные молодые спортсмены вроде Наоми Осака[5] и Симоны Байлз[6] досрочно завершают карьеру, чтобы сохранить душевное здоровье. Впервые за столетие средняя продолжительность жизни в США снизилась и продолжает снижаться последние три года. Это во многом связано с так называемой смертностью от отчаяния – последствиями действий, которые мы предпринимаем, пытаясь совладать с жизнью, полной стресса. Результаты трагичны: суициды, передозировка наркотиками, цирроз печени и сердечные заболевания.

Согласно последним данным, меньше 16 % работников вовлечены в свою работу, а остальные просто продают время и талант и получают за это денежную компенсацию. У представителей экстремальных профессий с высоким уровнем стресса, например у работников распределительных центров, медсестер в отделении реанимации и преподавателей, посттравматическое стрессовое расстройство встречается чаще, чем у ветеранов военных действий. Только задумайтесь. Мы создали настолько бесчеловечные условия работы, что обычные работники страдают сильнее, чем солдаты, которые видели, как ранят или убивают других.

Понятно, что это произошло не по нашей воле, но коснулось миллионов из нас.

Дневник Мишель

Возвращение к себе – это путь длиною в жизнь. Вам придется потратить немало труда, чтобы справиться с силами, которые, когда из хороших побуждений, когда наоборот, сбивают вас с пути{2}.

Не забывайте, что вы боретесь за себя. Так или иначе вы контролируете свои действия и реакции. А это иногда бывает непросто, например если вы видите, как ваш любимый человек теряет себя. Знакомо?

Сами вы можете справиться с чем угодно, но, сталкиваясь с болью или страданиями любимого человека, вы ощущаете себя в ловушке: эмоции захлестывают вас с головой. Шок, когда вы пытаетесь переварить то, что слышите. Смятение, когда пытаетесь примерить эту боль на человека перед вами – того, кого вы, казалось, хорошо знаете. Гнев, оттого что кто-то причинил ему боль или он причинил ее себе сам, потерял себя и никого в этот момент не было рядом.

Печаль – потому что вы не сможете вернуться назад и все исправить. Хочется дотянуться до него и сжать в объятиях крепко, так чтобы он знал: ему больше не грозит одиночество. Вот бы найти ту крошечную сломанную деталь, вернуть ее на место и показать, что теперь все в порядке – он снова может стать счастливым. Возможно, этот человек уже оправился и сумел пережить испытание, но вы все равно однажды проснетесь среди ночи в слезах от мысли, как тяжело и невыносимо одиноко ему было тогда.

Мишель – моя невеста. Раньше мы работали вместе. Мы общались пять лет, прежде чем начать встречаться. У меня было бесконечное множество причин влюбиться в нее, но, если бы вы попросили меня описать ее тогда, я бы пробормотал что-нибудь вроде такого: «Уверенная в себе, жизнерадостная, счастливая, увлеченная». Лишь спустя год она наконец смогла довериться мне и рассказать свою историю.

Это история не про жестокость. Есть те, кому повезло куда меньше: жертвы военных действий, гонений или домашнего насилия. Ее история о потере. О том, как, пока учителя и родители интересовались совсем другими вещами, она настолько сбилась с пути и потеряла себя, что реальность уродливо исказилась. Спустя 10 лет страданий она была в неделе, максимум в месяце от смерти.

Я делюсь этой историей не из-за ее необычности. Скорее ровно наоборот. Вот что Мишель писала в своем дневнике:

Есть два лагеря: лагерь нормальных и лагерь ненормальных. И все.

Моя старшая сестра была королевой лагеря нормальных. Она старше меня на четыре года. Болтушка и шутница, которая не вылезала из коротких шортов «Дельфин»[7]. Эти голубые сексуальные шортики в белую полоску отлично подчеркивали ее длинные стройные ноги, так что она всегда была в центре внимания. Густая челка и длинные шелковистые темные волосы обрамляли милое личико. Энергичная, общительная и уверенная в себе, она могла покорить своим обаянием кого угодно.

У меня не было ни челки, ни длинных ног. Обаяние – тоже мимо. Я не любила болтать. Всегда была тихоней, себе на уме. Поэтому, когда сестра сказала, что старый добрый католический Бог поместил меня в лагерь ненормальных, я ей поверила.

Я родом из огромной португальской семьи. Моя бабушка была одной из семи сестер, которые никогда не владели английским. Никто из нас, их внуков, не говорил на португальском, но понимали мы его прекрасно. И, просиживая в детстве часами под кухонным столом, я много чего узнала.

Я пряталась там не для того, чтобы подслушивать. Я поступала так инстинктивно, потому что это казалось правильным, естественным и приятным. Стол, как и дуб в саду, несколько любимых кустов, мой крошечный гардероб, или свинюшник, были моим убежищем. Там я могла исчезнуть. Попасть в другой мир, где можно свободно мечтать, рисовать, творить. Я пряталась под кухонными столами на кухнях еще до того, как научилась ходить.

Хотя мои навыки перевода с португальского на английский не отличались совершенством, я быстро усвоила: сидеть под столами – ненормально. Это странно. Как и, по словам бабули и тетушек, множество других вещей, которые я делала неосознанно.

Наблюдать, как Боб Росс создает маленький мирок на чистом холсте, – странно.

Носить одну и ту же футболку с изображением из фильма «Рокки» и верить, что я стану боксером, – странно.

Часами просиживать в комнате, создавая одежду из сена и кукурузных листьев, – странно.

Одеваться на Хеллоуин не принцессой, а бродягой – странно.

Чувствовать тревогу при запахе попкорна – странно.

Залипать на рекламные ролики – странно.

Все – странно. Помню, как однажды взобралась на старый дуб, чтобы попросить у него совета.

– Я устала быть невидимкой. Я люблю сестренку, но одновременно ненавижу. Несправедливо, что ее замечают, а меня нет, правда ведь? – спросила я у дерева.

– С кем ты там болтаешь? – прокричал снизу мой двоюродный брат Майкл, уставившись на меня с недоумением.

– Я просто дружу с деревом, ничего такого, – выпалила я в ответ. Я – чудачка, говорящая с деревом.

С меня хватит. Я слезла с дуба. Той ночью, пока все спали, я порылась в мамином ящике для рукоделия, вытащила самые острые ножницы, взобралась на табуретку в ванной. Я едва доставала до зеркала. Глубокий вдох и ЩЕЛК – челки у меня как не бывало.

Пять лет спустя я стала капитаном команды чирлидеров и возглавляла ее на всех соревнованиях. Прямо как сестренка. Еще спустя пять лет я выиграла титул принцессы на праздник весны Майский день. Прямо как сестренка. Плюс еще пять лет, и я оканчиваю Университет Сан-Диего. Прямо как сестренка.

Вся семья приехала из нашего крошечного деревенского захолустья на мой выпускной. После окончания церемонии я поднимаюсь по лестнице к ним. Бабушка одета в ярко-белую футболку с надписью Aztec Granny. Я обнимаю ее изо всех сил.

Повернувшись, я вижу маму. Она едва сдерживает слезы. «Должно быть, дело в дипломе с отличием, – думаю я про себя. – Она наконец-то видит, какая я умная и как усердно трудилась. У сестренки такого диплома не было».

Мама отворачивается. Я вдруг понимаю: она плачет не от счастья.

Я не навещала семью с Рождества. Я завязала с университетским женским клубом и стала подрабатывать официанткой по вечерам, а днем работать консультантом в Nordstrom cosmetics. Я пахала как проклятая ради идеального среднего балла.