Читать книгу Первая мировая война - Мартин Гилберт - Страница 9

Сентябрь – октябрь 1914 г.

Пока немцы отступали от Марны, распростившись с надеждами на быструю победу на Западе, австрийцы пытались устоять под натиском русских, стремившихся отбросить их за границы Галиции. 10 сентября 1914 г., когда Жоффр со словами «Пехота несет победу на своих ногах» отдал приказ о преследовании немцев на север от Марны, под Красником, у самой границы русской Польши, русские одержали победу над значительными австрийскими силами, вторгшимися на их территорию. На юге, в австрийской Галиции, победа русских вынудила Конрада отдать приказ об отступлении. «Сегодня рано утром мы оставили корабль со всем, что на нем было, – писал 13 сентября Людвиг Витгенштейн в своем дневнике. – Русские наступают нам на пятки. Пережил ужасные события. Не спал уже тридцать часов, очень ослабел и не вижу никакой надежды на помощь извне».

Пора быстрых побед миновала, и каждая воюющая сторона стремилась разжечь недовольство на территории противника. Надеясь нанести вред Великобритании, немецкий военный атташе в Вашингтоне, Франц фон Папен (в 1932 г. он стал канцлером Германии, а в 1933 г. – первым вице-канцлером Гитлера), 13 сентября переговорил с бывшим британским дипломатом, сэром Роджером Кейсментом, рассчитывавшим на помощь Германии в борьбе за независимость Ирландии. Кейсмент предложил немцам создать Ирландскую бригаду, которая сражалась бы на стороне Германии. «Они хотят этого сильнее, чем когда-либо, – на следующий день писал он другу, – потому что понимают, какое моральное значение это может для них иметь». Германия сражалась бы за ирландский народ, как Британия сражалась за Бельгию.

Чтобы приблизиться к осуществлению этой цели и заручиться немецкой поддержкой национального восстания в самой Ирландии, Кейсмент под чужим именем отправился из Нью-Йорка в Германию. Через три недели после прибытия он убедил правительство Германии сделать официальное заявление, что, «если в ходе этой великой войны, к которой Германия не стремилась, судьба однажды приведет немецкие войска к берегам Ирландии, они высадятся там не как армия захватчиков, чтобы грабить и разрушать, но как силы государства, руководствующегося доброй волей по отношению к стране и народу, которому желают исключительно национального процветания и свободы».

Если ирландские солдаты никогда не собирались воевать на стороне немцев как своих защитников или освободителей, то поляки с самого начала войны сражались бок о бок с австрийцами в надежде, что победа над Россией приведет к восстановлению польской нации. Австрийцы убеждали бойцов Польского легиона под командованием Пилсудского, что они могут стать предшественниками польской национальной армии. В свою очередь, русские, чтобы помешать Австрии привлечь поляков на свою сторону, внушали тем из них, кто являлся российским подданным, что польские национальные устремления останутся в выигрыше от победы России. Из поляков, сражавшихся в составе польских частей русской армии, был создан добровольческий Пулавский легион. За этим последовало создание Польской пехотной бригады. Еврей сражался с евреем (как в случае Витгенштейна в составе австрийской армии и еврейских солдат в российских войсках, теснивших его к западу), а поляк с поляком.

Позднее немцы создали польское подразделение для защиты польской территории, отвоеванной у России. С другой стороны, польские солдаты, воевавшие в рядах немецкой армии и взятые в плен на Западном фронте, составили костяк польской армии, сражавшейся бок о бок с союзниками. Канада также способствовала вступлению поляков в специально созданные польские подразделения своей армии, позднее то же самое делали американцы. Около двух миллионов поляков сражались в этой войне, 450 000 погибло. Трагедию польского народа воспел в сентябре 1914 г. поэт Эдуард Слонский:

Слонский был, однако, уверен, что, несмотря на трагедию братоубийства, в будущем для Польши не все потеряно.

Надежду в сердца представителей национальных меньшинств можно было вселить самыми необычными способами. На Восточном фронте первым Георгиевским крестом – эквивалентом Креста Виктории в Великобритании, вручавшимся царем за исключительную храбрость на поле боя, – был награжден еврей Лев Оснас.

Как писала британская Yorkshire Herald, своей храбростью в бою Оснас «заслужил свободу для российских евреев. Он обеспечил своим соплеменникам право становиться офицерами русской армии и флота, что доселе было немыслимо, и вызвал восхищение российского правительства, провозгласившего, что отныне евреи в Российской империи будут пользоваться всеми гражданскими правами». Газета комментировала: «Разумеется, ни один из награжденных Крестом Виктории не добивался таких невероятных результатов!» На самом деле российские евреи во время войны не получили гражданских прав, не избежали они и частых погромов, которые учиняли русские крестьяне и горожане, видевшие в них козлов отпущения, ответственных за военные неудачи России [33].

Согласно сообщениям, достигавшим Великобритании, Оснас был добровольцем. После призыва Китченера добровольцами пожелали стать очень многие британцы. 12 сентября было объявлено, что за шесть недель, прошедших с начала войны, добровольцами записалось невероятное количество – в общей сложности 478 893 человека. Даже не следуя принятой в континентальной Европе системе обязательной военной службы, Британия создала немалую армию [34].

Многие добровольцы вступали в особые «земляческие батальоны», состоявшие целиком из жителей одного города или из представителей того или иного профессионального круга. Первым стал лондонский «батальон биржевиков», в который за неделю записалось 1600 человек. Многие города вскоре последовали за Лондоном; одними из первых были батальоны бристольцев и ливерпульцев. В Глазго решено было сформировать два батальона, и очень скоро в них записалось столько человек, что хватило бы и на три батальона. Один из них полностью состоял из водителей, кондукторов, механиков и рабочих городского трамвайного депо. Этот батальон, известный как Трамвайный, стал 15-м батальоном Легкого пехотного полка горцев. 16-й практически полностью состоял из действующих и бывших членов городской Бригады мальчиков.

То же самое происходило по всей Британии. Даже лейбористы, выступавшие против войны, поддержали этот подъем добровольческого движения: Рамсей Макдональд, подвергавшийся критике за свои антивоенные высказывания, поддержал призыв к новобранцам в Лестере, своем избирательном округе. В течение месяца было создано пятьдесят «земляческих батальонов». «Армия Китченера» обрела очертания и понемногу готовилась к войне, хотя о ее качестве оставалось только гадать. У профессионального военного, генерала Генри Уилсона, сомнений на этот счет не было: в своем дневнике он назвал добровольцев «смехотворной и нелепой армией». Они станут «посмешищем для каждого солдата в Европе». Немцам для создания армии на основе воинской повинности понадобилось сорок лет «непрерывного труда». «Нам потребуется вечность, чтобы добиться того же усилиями добровольцев».

12 сентября во Франции, после того как двое немецких кавалеристов были убиты французскими солдатами к юго-западу от Реймса, рядом с деревней Буйи, была проведена очередная карательная операция. Возложив вину за смерть кавалеристов на местных жителей, немцы уничтожили деревню. По мере того как немецкое отступление от Марны набирало обороты, бельгийская армия предприняла мощную контратаку в надежде вынудить немцев оттянуть войска от противостояния с британцами и французами в южной зоне конфликта, имевшей решающее значение. К 13 сентября четыре бельгийские дивизии достигли окраин деревни Верде в 30 километрах к югу от Антверпена и примерно в 20 километрах к северу от оккупированного немцами Брюсселя.

Американский журналист Э. А. Пауэлл, наблюдавший за продвижением бельгийских войск к Верде, рассказывал: «Назад, через изгороди, через канавы, по дороге шли бельгийские пехотинцы, припадая к земле, наклоняясь, переходя на бег, пытаясь выжить. То и дело кто-то из солдат спотыкался, словно ушиб палец на ноге, выбрасывал вперед руки и падал головой вперед. Его сразила пуля. Дорога была усеяна синими и зелеными безмолвными фигурами, ими были усеяны и поля. Один человек был ранен, когда пытался пробраться через живую изгородь, и умер стоя, удерживаемый колючими ветвями». Молодой бельгийский офицер, который «безрассудно подставлял себя под пули, пытаясь сдержать отступление своих людей, вдруг развернулся на каблуках, как одна из тех деревянных игрушек, что продают уличные торговцы, а затем рухнул, словно все кости и мышцы разом исчезли из его тела». Неподалеку еще один солдат «лежал с головой в канаве, наполовину заполненной водой. Я видел, как вода постепенно окрашивается красным».

Верде осталась в руках немцев. Вскоре был занят Мехельн в трех километрах к северу, а Лёвен отбит врагом. Немцы со своими австрийскими осадными орудиями теперь могли обратиться к последнему важному бельгийскому городу, все еще остававшемуся под контролем бельгийцев, – портовому Антверпену, где бельгийские войска, еще совсем недавно прошедшие более половины пути к Брюсселю, присоединились к защитникам фортов по всему периметру города.

Несмотря на жестокие неожиданности, поджидавшие командующих силами союзников, они сохраняли оптимизм. 13 сентября, в день поражения Бельгии при Верде, в штабе Жоффра состоялась встреча французских и британских генералов. Ключевым моментом конфликта было продолжающееся отступление немцев от Марны. Шли споры о том, сколько дней потребуется, чтобы оттеснить немецкие армии за германскую границу. Британский генерал, Генри Уилсон, говорил о четырех неделях. Некоторые из французских генералов полагали, что хватило бы и трех. Победа еще могла быть одержана к Рождеству.

Все чаще можно было слышать слова «поражение» и «победа». Популярным стало и слово «потери»: вместе с сопутствующей статистикой оно включало в себя понятия «убитые», «пропавшие без вести» и «раненые». Выражение «тяжелые потери», которая употреблялось в связи практически с каждой победой или отступлением, могло означать сотни, даже тысячи смертей. Газеты всех воюющих государств еженедельно публиковали некрологи офицеров, а также списки убитых, раненых и пропавших без вести. Лишь у немногих читателей не было на фронте знакомых или близких. 13 сентября генерал Фош узнал о смерти и зятя, и своего единственного сына. Они погибли в бою на бельгийской границе тремя неделями ранее. Получив это известие, Фош попросил своих подчиненных на время оставить его одного. Полчаса спустя он позвал их обратно со словами: «Теперь давайте перейдем к делу». Позднее он написал своему ближайшему другу генералу Милле: «Я осторожно сообщил новости жене, она все еще в Плужане. Нужно оставаться безразличным ко всему, но я все равно содрогаюсь при мысли о том, какой трагедией это станет для них, о горе, причиненном моим бедным женщинам. Что до меня, то я пытаюсь ожесточиться, чтобы с честью выполнить свой долг». В том же письме Фош выразил соболезнование самому Милле, чей зять тоже погиб, а дочь умерла от горя, услышав эту новость. Милле после двух этих трагедий не прожил и месяца.

14 сентября генерал Мольтке был отстранен от должности начальника немецкого Генерального штаба. Битва на Марне стала его проклятием всего через шесть недель после начала войны. Один историк описал его как «культурного, чувствительного солдата, который в свободное время любил играть на виолончели, читал Гёте и Метерлинка и интересовался учением Церкви Христа о лечении» [35]. Неудача требовала найти среди высших чинов первого козла отпущения. Мольтке, ознакомившись со списком потерь, счел его недопустимым.

14 сентября был убит лейтенант Сифорт-Хайлендского полка Александер Уильямсон, первый учитель британской частной школы [36], павший на этой войне. В тот же день погиб и Перси Уиндем, внук одного из богатейших людей Великобритании, 1-го герцога Вестминстерского. Тремя днями ранее Уиндем написал матери: «Пришли мне носки и шоколад – это два предмета самой первой жизненной необходимости». Он был убит выстрелом в голову с близкого расстояния, когда вел солдат через деревню Супир.

Лишь немногие солдаты не вынесли напряженных боев. 16 сентября, всего на третий день своей боевой службы, 20-летний британский рядовой Джордж Уорд покинул поле битвы после того, как двое его товарищей были ранены, сказав старшине, что его тоже задело. Шесть дней спустя Уорд вернулся в свой батальон, где было установлено, что он не был ранен. Уорд предстал перед военно-полевым судом. Командир его корпуса, генерал сэр Дуглас Хейг, написал в судебном деле: «Полагаю, что необходимо подать пример, дабы в дальнейшем предотвратить проявления трусости перед лицом врага». Уорд был расстрелян и похоронен на берегу Эны. Как и имя рядового Хайгейта, казненного тремя неделями ранее, его имя высечено в Ла-Ферте-су-Жуар на памятнике солдатам, чье место захоронения неизвестно [37].

Наказанием за дезертирство не всегда была казнь. В тот день, когда Уорда приговорили к смерти, там же и за то же преступление капрал Н. Прайор был разжалован в рядовые и получил два года каторжных работ.

Суровой морали, рожденной на фронте, в тылу сопутствовали растущие жертвенность и аскетизм, о которых британский министр финансов, Дэвид Ллойд Джордж, говорил 19 сентября, выступая перед широкой аудиторией в лондонском Куинс-холле: «Роскошь и праздность, подобно потопу наводнившие нашу землю, наконец отступают, и нам является новая Британия. Наконец мы различаем главное, единственное, что действительно имеет значение, но прежде было скрыто от нас бурным ростом благоденствия». В России то же ощущение уже было выражено в самом начале войны, пусть и в более прозаической форме, в заявлении Социал-демократической партии в Думе. Оно гласило, что «страдания на полях сражений укрепят братство русского народа и приведут к общей цели – освобождению страны от чудовищных оков».

Это морализаторство, будь то «единственное, что действительно имеет значение» или «братство русского народа», следовало подкрепить успехами на поле боя. Между тем уже через семь недель после начала войны прозвучал первый тревожный сигнал: французская армия не могла развить успех из-за нехватки артиллерийских снарядов. 19 сентября Жоффр отправил военному министру Александру Мильерану письмо с просьбой присылать не меньше 50 000 снарядов в день, если он рассчитывает продолжить наступление. Через два дня Мильеран ответил, что обеспечить такой объем поставок он не в состоянии, но надеется, что через три недели сможет присылать по 30 000 снарядов в день. Кроме того, он советовал Жоффру делать «со своей стороны» все возможное для экономии боеприпасов. «Пожалуйста, проследите, чтобы рабочие команды собирали патроны на поле боя, или платите местным жителям за все, что им удастся найти».

В поисках снарядов Жоффр реквизировал орудийные батареи в тыловых городах, включая Париж и Дюнкерк. Эти отчаянные меры были весьма далеки от победного клича «À Berlin!» [38], звучавшего семью неделями ранее. Но военные трудности не обязательно порождают сомнения в исходе войны. «Здесь все охвачены единым порывом. Все готовы к долгой и беспощадной борьбе. Думаю, весной 1915 г. мы без труда отправим на фронт миллион человек, – 20 сентября писал Черчилль из Лондона другу, живущему в деревне. – Судьба покарала прусское военное высокомерие. Нам нужно лишь время и решимость». На следующий день скорбь, которую испытывали уже тысячи британцев, нашла свое выражение в стихотворении «Павшим» 45-летнего искусствоведа Лоуренса Биньона, опубликованном в Times. Биньон, который, как говорили, написал эти строки на утесе в Ползете, в Корнуолле, добровольно работал братом милосердия Красного Креста во Франции. До сих пор во время церемоний в память о погибших на войне чаще всего декламируют эти четыре строки из его стихотворения:

22 сентября британцы совершили свой первый воздушный налет на Германию, атаковав ангары дирижаблей в Кельне и Дюссельдорфе. «Мы застали немцев врасплох, – сообщал старший британский пилот, – и все они бросились врассыпную». Но в тот же день немецкая подводная лодка U-9 с интервалом всего в час торпедировала три британских крейсера: «Абукир», «Кресси» и «Хог». 837 человек спаслись, 1459 утонули. Это стало для Британии самой ужасной военной катастрофой на море за все время войны. Через неделю Асквит поручил Адмиралтейству заминировать Северное море, «не жалея ресурсов, а если понадобится, то и в наполеоновских масштабах».

В Индийском океане 22 сентября немецкий крейсер «Эмден», уже затопивший или захвативший в плен дюжину британских торговых судов, разбомбил нефтебазу Бирманской нефтяной компании в Мадрасе. В результате сгорело 50 000 тонн корабельного топлива. Родственник кайзера, принц Йозеф Гогенцоллерн, бывший на борту, заметил: «Мадрасу еще очень повезло, что дул западный ветер и пламя от нефтяных цистерн не перекинулось на город, иначе часть города вполне могла сгореть».

Военные столкновения множились по всему миру. Во всех странах люди, читая газеты, узнавали о последних событиях, важных для тех или других регионов. Ни дня не проходило без очередного подтверждения размаха войны. 23 сентября сербские войска пытались взять Сараево, но были оттеснены австрийскими войсками. И в тот же день на Дальнем Востоке британские, австралийские и японские войска выступали против портов и островов, приобретенных Германией в течение предыдущих трех десятилетий. Та же судьба постигла и немецкие порты в Африке.

На случай вступления в войну Турции Великобритания попыталась заручиться поддержкой Абдуллы, сына великого шерифа Мекки, в обмен предложив арабам контроль над обширными турецкими территориями. В нейтральном Вашингтоне президент Вильсон выразил британскому правительству протест против морской блокады Германии, способной «пагубно повлиять» на американское общественное мнение. Кроме того, в Северной Америке канадские войска готовились пересечь Атлантический океан, чтобы принять участие в войне, прежде чем она закончится.

Впрочем, уже возникли сомнения в том, что война, как полагали ранее, действительно закончится к Рождеству. Немецкий солдат, принимавший участие в операции «Бег к морю», писал домой: «Мне кажется, война будет долгой. Хотя я продержусь, даже если она продлится еще год». Вскоре после этого его убили.

26 сентября в Сен-Миеле, между Верденом и Тулем, немцы осадили форт Камп-де-Ромен. Гарнизон был отрезан от города, его обстреливали тяжелой артиллерией и гранатами, тем не менее на неоднократные требования сдаться он отвечал отказом. В конце концов дымовая атака вынудила защитников покинуть форт. Согласно репортажу, опубликованному месяцем позже в New York Times, «когда выжившие защитники вышли из форта, они увидели, что недавние противники протягивают им руки в знак признания их доблести. Им предоставили самые почетные условия капитуляции, офицерам оставили их сабли, и на марше к почетному плену их повсюду встречали с уважением и восхищением». В плен попали пять офицеров и триста солдат.

Немцы прорывались к бельгийской и французской береговым линиям. В день сдачи Камп-де-Ромена германская артиллерия начала обстрел фортов вокруг Антверпена. После падения Льежа и Намюра Антверпен оставался единственным бельгийским городом, защищенным мощными фортами. Китченер и Грей в Лондоне отдавали себе отчет, насколько важно, чтобы Антверпен продержался как можно дольше. Опасность заключалась в том, что немецкие войска, захватив город, могли быстро достичь портов Ла-Манша и вынудить британцев отступить на запад Франции, а возможно, даже угрожать самой Британии. Хотя бы одна неделя сопротивления позволила бы британской армии создать оборонительные рубежи во Фландрии, чтобы оттуда начать наступление с целью освободить Бельгию, а затем и оттеснить немцев назад в Германию.

Полный решимости дать Антверпену возможность продержаться еще несколько дней, Китченер послал в город тяжелую артиллерию с обслугой и просил французов сделать то же самое. 30 сентября Асквит писал своей приятельнице, Венеции Стенли: «Моральный дух» бельгийцев сломлен, они напуганы едва начавшимся обстрелом Антверпена, отправляют к нам свои архивы и ценности и говорят о переезде правительства в Остенде. Китченер дал им хороший совет: не думать об обстреле фортов, а укрепить все бреши колючей проволокой и тому подобным и бросить немцам вызов, чтобы они шли на штурм».

1 октября британский кабинет министров принял решение направить в Антверпен целую дивизию, следовавшую на север Франции к сэру Джону Френчу. На следующее утро немцы ворвались в два городских форта. Вызвав в тот вечер Черчилля, Китченер и Грей подчеркнули важность продолжительной защиты Антверпена для военных действий во Франции. Черчилль вызвался лично поехать в Антверпен и доложить об обстановке в городе. В ту же ночь он покинул Лондон и следующие три дня провел в траншеях и укреплениях города, одновременно ведя переговоры с бельгийским правительством, переехавшим в Антверпен после падения Брюсселя, в надежде укрепить его решимость. Но, как он телеграфировал Китченеру 4 октября, бельгийцы были «изнурены и сломлены», особенно на линиях обороны между фортами, а город, отчасти в результате преднамеренного затопления, так заболочен, что они не могли копать траншеи.

Чтобы продлить оборону города и позволить британским экспедиционным силам достичь прибрежных районов раньше немцев, бельгийское правительство обратилось за помощью к Великобритании. Были отправлены все доступные войска: 4 октября – 2000 человек из Королевской военно-морской дивизии, на следующий день – еще 6000. В этих войсках служил поэт Руперт Брук, вместе с сотнями других добровольцев лишь недавно вступивший в созданную Черчиллем в начале войны дивизию. Они прибыли прямо из британских казарм, где две трети из них едва приступили к военной подготовке: некоторые никогда не держали в руках винтовку и саперную лопатку. Из Остенде их привезли на лондонских автобусах, на которых еще значились маршруты и пункты назначения мирного времени: «Банк», «Холборн», «Пикадилли», «Шепердс-Буш», «Стрэнд».

Солдаты Королевской военно-морской дивизии, включавшей бригаду прекрасно обученных морских пехотинцев, не должны были надолго остаться без поддержки. 22 000 профессиональных военнослужащих, то есть полная дивизия, в этот момент плыли из Великобритании в Остенде. «Самое главное, – телеграфировал Китченер Черчиллю 5 октября, – чтобы бельгийцы не сдались, прежде чем войска, которые сейчас переправляются морем, придут им на помощь». Жителям Антверпена, куда уже прибыли 8000 британских солдат, казалось, что освобождение близко. На улицах раздавались крики «Vive les Anglais!» и «Vive Tommy Atkins!» [39].

Луиза Мак, австралийка, 5 октября находившаяся в Антверпене, в тот день записала в своем дневнике: «Измученные, с запавшими глазами, жаждущие отдыха, которого они не могли себе позволить, эти славные герои ожили как по волшебству, узнав, что в жестокой борьбе за Антверпен им скоро придут на помощь другие войска. Желтоватый цвет хаки, словно солнце, осветил синюю форму». В присутствии британских войск даже отдаленный гром канонады казался тише. «Грохот пушек все слабее, – пишет Луиза Мак 5 октября, – похоже, немцев оттесняют все дальше». Но это была лишь иллюзия. Хотя на следующий день в Остенде прибыли 22 000 британцев, решение французского правительства нарушить свое обещание и не посылать войска вызвало колебания британского командования и привело к промедлению.

Поздно вечером 7 октября немцы, прежде целившиеся по фортам, начали обстреливать из 420-миллиметровых (17-дюймовых) австрийских гаубиц сам город. Первый снаряд упал рядом с собором. «Когда он взорвался, – писала Луиза Мак, – я закрыла глаза, стиснула руки и вжалась в пол возле кровати, говоря себе: «Боже, я мертва!» И я думала, что действительно умерла. Оглушительный грохот, казалось, принадлежал переходу в иной мир. Не верилось, что возможно вынести этот звук и остаться в живых». Первым человеком, убитым в городе, оказался 14-летний мальчик. Следующим был дворник, которому оторвало голову, когда он бежал в укрытие.

Обстрел был таким яростным, что защитники Антверпена не имели возможности нанести ответный удар. Австрийские 300-миллиметровые гаубицы огневой силой превосходили британские 150-миллиметровые морские орудия и 120-миллиметровые гаубицы. Британская дивизия оставалась в Остенде, не решаясь двигаться дальше без французов, которые, остановившись в Генте, отказались от наступления. «Французы подвели нас, – написал Асквит Венеции 8 октября, – а бельгийская армия ненадежна, так что, увы, ничего не остается, как только приказать нашим морским пехотинцам покинуть траншеи сегодня вечером». Асквит, один из сыновей которого присутствовал при осаде, позднее уточнил свое замечание в адрес бельгийцев в другом письме Венеции Стенли: «Бельгийцы бежали, и их пришлось штыками загонять в форты, а немцы с безопасного расстояния в восемь или девять километров палили из своих огромных гаубиц». 9 октября осадные орудия продолжали обстреливать город в течение всего дня. На следующее утро, после двух дней и ночей обстрела, Антверпен был сдан. Говорили, что король Бельгии (женатый на дочери герцога Баварского) сделал последний выстрел перед капитуляцией [40].

Длительное сопротивление Антверпена позволило Британскому экспедиционному корпусу завершить переход со своих позиций к северо-востоку от Парижа, где он находился после битвы на Марне, во Фландрию и к портам Ла-Манша. В Антверпене Э. А. Пауэлл стал свидетелем пятичасового парада победителей, в котором приняли участие 60 000 немецких солдат, в торжественном марше проходивших перед военным комендантом, адмиралом фон Шредером, и своим командующим, генералом фон Беселером. За шеренгами кавалеристов, ехавших с высоко поднятыми штыками, следовала морская пехота, «а затем баварцы в темно-синем, саксонцы в голубом и австрийцы, так эффективно стрелявшие из огромных гаубиц, в красивых серебристо-серых мундирах».

Во время осады Антверпена погибло 57 британских солдат, 936 взято в плен и отправлено в лагеря в глубь Германии, а 1600 отступили в нейтральную Голландию, где их интернировали до конца войны. Среди тех, кому удалось вернуться в Великобританию, был Руперт Брук, который отметил свое возвращение словами:

«Эта война – действительно величайшее безумие, которое когда-либо охватывало белые народы, – писал адмирал Тирпиц своей жене 4 октября. – Мы уничтожаем друг друга на континенте ради выгоды Англии. Более того, коварный Альбион успешно выставляет нас виновниками перед всем миром». В ту осень немецкая оккупация легла на бельгийцев тяжким бременем. 5 октября военный губернатор, фельдмаршал барон фон дер Гольц, издал прокламацию, в которой объявлял: «Впредь жители деревень, вблизи которых будут разрушены железнодорожные и телеграфные линии, вне зависимости от того, виновны они или нет, будут безжалостно наказаны. В связи с этим во всех населенных пунктах вблизи железных дорог, находящихся под угрозой, взяты заложники. При первой же попытке уничтожить линии железнодорожные, телеграфные или телефонные линии они будут немедленно расстреляны».

Этой безжалостности немцев противостояло написанное пятью днями позже частное письмо Вальтера Ратенау в рейхсканцелярию, где среди всего безумия, порожденного двумя месяцами войны, человек, которого винили в поисках сырья, необходимого для ее развязывания, предлагал «настоящий мир». Он должен основываться, как полагал Ратенау, на выводе немецких войск из Бельгии, примирении с Францией и создании Европейской экономической системы, которая позволит объединить Германию, Австрию, Францию и Бельгию. Такая система означала бы «внутреннюю победу, далеко превосходящую все внешние достижения». Далее Ратенау указывал на то, что «экономический союз с соседней страной включал бы и будущий политический альянс». Восемь лет спустя Ратенау собирался положить эти идеи в основу своей политики на посту министра иностранных дел, и они же впоследствии привели к его гибели от рук ультранационалистов-антисемитов.

В Галиции русская армия продолжала продвигаться в глубь Австрии, а часть российской кавалерии даже пересекла границу Венгрии. «Дела австрийцев плохи, – отметил 26 сентября генерал Макс Хоффман. – Двадцать лет они экономили на армии, а теперь расплачиваются за это». Но российские губернии Польши, аннексированные Россией в XVIII в., постепенно переходили к противнику не без помощи самого Хоффмана, а также Гинденбурга и Людендорфа, и напряженные бои открывали перед Польшей перспективу окончания почти 150-летнего российского господства. Вопрос о том, дадут ли Польше новые правители, немцы, автономию или независимость, оставался открытым. Радикальные немецкие националисты призывали к созданию постоянной буферной зоны между Германией и Польшей, отрезанной от российской территории, с которой предполагалось депортировать в Россию шестнадцать миллионов поляков, чтобы освободить место для немецких поселенцев.

Нейтральные государства, следившие за ходом войны, пока не могли предвидеть, каков будет ее исход, и, учитывая собственные национальные интересы и амбиции, предпочитали оставаться зрителями. Державы Антанты, постоянно искавшие новых союзников, сталкивались с полнейшим нежеланием нейтральных стран вступать в борьбу. Особую ценность для Антанты представляла Италия, учитывая ее общую границу с Австрией и территориальные устремления в Адриатике, но итальянское правительство упорно придерживалось нейтралитета. 10 октября против такой политики выступил будущий лидер итальянских фашистов Бенито Муссолини, в то время один из лидеров социалистов, опубликовав в социалистической газете статью, в которой предлагал своей партии отказаться от антивоенной позиции и настаивал на участии Италии в войне на стороне Антанты. Муссолини рассчитывал, что война приведет к революции и падению монархии. Это не имело значения для французов, мечтавших сделать Италию своей союзницей: им был нужен лишь влиятельный политик, призывающий к войне. Чтобы обеспечить широкое распространение милитаристским взглядам Муссолини, французское правительство ежемесячно финансировало его первую независимую газету Popolo d’ltalia. Первый платеж был доставлен ему французским политиком-социалистом [42].

Лейтенантом военно-морского флота Карлом Лоди, сразу же после начала войны решившим заняться шпионской деятельностью в Великобритании, двигала не жажда наживы, а патриотизм. Выехав из Берлина по поддельному американскому паспорту, он направился сначала в Эдинбург, затем в Росайт и в Ливерпуль, отправляя в нейтральную Швецию телеграммы с отчетами о приготовлениях и диспозиции военно-морского флота Великобритании. Сообщал он и о противовоздушной обороне Лондона. Его телеграммы показались британскому цензору подозрительными, и их задержали. Пропустили лишь одну, содержавшую отчет о слухах относительно русских солдат, якобы направлявшихся через Британию во Францию.

Лоди арестовали 2 октября по дороге к британской военно-морской базе в Куинстауне. Он был осужден военным трибуналом в Вестминстерской ратуше и приговорен к смертной казни через расстрел в лондонском Тауэре. Утром перед казнью он сказал офицеру, охранявшему его: «Я полагаю, вы не пожмете руку шпиону?», – на что офицер ответил: «Нет, но я пожму руку храброму человеку». После казни Лоди глава британской разведки писал: «Он ни разу не вздрогнул, ни разу не поежился и умер так, как хотелось бы, чтобы умирали все англичане: тихо и без драматизма. Его смелость поддерживало гордое сознание того, что он выполнил свой долг». Но в Берлине его не удостоили таких похвал. «Следует признать, – писал руководитель шпионской сети, в которую входил Лоди, – что он был совершенно не приспособлен к такой работе».

3 октября, в ходе операции «Бег к морю», немцы вошли в бельгийский город Ипр. Через два дня над Францией произошел первый воздушный бой: два французских авиатора сбили немецкий самолет, его экипаж из двух человек погиб. 8 октября капитан авиации Реджинальд Марикс [43] разбомбил в Дюссельдорфе первый из шестнадцати немецких дирижаблей, которым предстояло быть уничтоженными британскими самолетами.

10 октября, когда немцы прорывались на север, 4-й немецкой армии было приказано «изолировать крепости Дюнкерк и Кале». В тот же день в Лилль в Северной Франции вступил отряд немецкой кавалерии. Во время переговоров с мэром в город прибыли французские кавалеристы. После короткой стычки немцы отступили. Через несколько часов немецкая артиллерия обстреляла город, а немецкий аэроплан сбросил бомбу, убив мальчика и лошадь.

11 октября немцы начали интенсивный артиллерийский обстрел Лилля. За два дня по городу выпустили более 5000 снарядов, было разрушено восемьсот домов. 13 октября Лилль сдался. Занявшие его немецкие солдаты так измучились, что многие засыпали прямо на тротуарах.

Гонку к морю постепенно выигрывали британцы и французы. 14 октября британские войска выбили немцев из Байеля. Выяснилось, что за несколько недель оккупации немцы обложили крестьян военным налогом и арестовали и расстреляли четырнадцать французов призывного возраста. Прежде чем покинуть город, немцы выпустили из сумасшедшего дома и оставили сотни беспомощных больных бродить по сельской местности. Многих позднее нашли мертвыми на обочинах дорог и в лесу.

Насильственная смерть стала обыденностью, и каждый реагировал на нее по-своему. Когда 14 октября один из его самых близких друзей был убит шальным снарядом, генерал Смит-Дорриен написал в личном письме: «Те, кто уходит в вечность прежде, чем задача выполнена, – герои, и их следует считать героями, а не оплакивать». Среди тех, кого накануне собирались похоронить, был 26-летний лейтенант Бернард Монтгомери, раненный так тяжело, что его сочли безнадежным. Когда он вел свой взвод из тридцати человек, чтобы взять деревню Метерен, немецкая пуля пробила ему грудь. Солдата, пытавшегося перевязать рану, также подстрелили, и он рухнул на Монтгомери. Пока оба они лежали под немецкими пулями, не в состоянии пошевелиться, Монтгомери ранили еще и в колено. Солдат был убит. Лишь через четыре часа санитарам удалось вынести Монтгомери с поля боя. Он был без сознания и выглядел умирающим. Но, как заметил один из его биографов, «с характерным для него нежеланием сотрудничать он отказался умереть, и, когда его части пришло время передислоцироваться, пришлось взять его с собой» [44].

15 октября немцам удалось захватить бельгийский порт Остенде. «Поразительно, насколько мы здесь непопулярны», – в тот же день писал адмирал Тирпиц жене после посещения Антверпена. Теперь почти вся Бельгия находилась под оккупацией, а десятки тысяч бельгийских беженцев нашли убежище в Англии, что лишь усилило антинемецкие настроения. 17 октября лондонская Evening Standard вышла с заголовком: «Очищаем от врага лондонские отели». Далее приводился список гостиниц, которые «сегодня официально объявили себя свободными от немцев и австрийцев». На следующий день Томас Гарди написал стихи о своем пасторальном сне, в котором бельгийские беженцы прибывали в Великобританию под музыку и колокольный звон:

Величайшими усилиями британских, французских и бельгийских войск немецкое наступление было остановлено. В ряде пунктов немецкие части, особенно далеко продвинувшиеся на запад, удалось оттеснить на восток, обратно к французско-бельгийской границе. Французский город Армантьер отбили англичане. Среди убитых 18 октября при Армантьере был кузен Черчилля Норман Лесли. «Все разгорающийся пожар войны пожирает все самое дорогое, и конец ее еще далеко, – написал Черчилль в письме с соболезнованиями Леони Лесли, матери своего двоюродного брата. – Британская армия за несколько недель войны возродила в глазах всего мира славу Азенкура, Бленхейма и Ватерлоо, и Норман сыграл в этом свою роль».

В тот же день, 18 октября, у немцев отбили Ипр. Отсюда британцы рассчитывали оттеснить немцев назад по бельгийской территории по крайней мере до Менена и Руселаре, но немцам удалось остановить британское наступление всего в нескольких километрах от этих населенных пунктов. 19 октября генерал Ролинсон, получивший приказ «идти на Менен», так и не решился его выполнить, узнав от британских летчиков и бельгийских беженцев, что немецкое подкрепление уже на подходе. Менен, расположенный всего в 19 километрах от Ипра, остался в руках немцев.

Немецкие солдаты, особенно те, кто еще не побывал на передовой, надеялись на дальнейшие победы. 20 октября рядовой, только отправленный на фронт, писал своему довоенному квартирному хозяину: «Как только мы прибудем на место назначения, я сразу же напишу вам и пришлю свой адрес. Надеюсь, мы дойдем до Англии». Этим солдатом был Адольф Гитлер. Через девять дней ему пришлось участвовать в бою.

22 октября Черчилль, полный решимости не позволить немцам добраться до Англии и опасавшийся, что британские моряки откажутся стрелять по кораблям, перевозящим войска, предупредил чиновников Адмиралтейства: «Необходимо отдать четкий приказ, что все транспортные суда, которые могут перевозить в Англию немецкие войска, следует топить торпедами или орудийным огнем. Переговоры или сдача в плен в открытом море недопустимы».

С теми немецкими транспортами, перевозящими войска, которые, достигнув берегов Британии, сдадутся «полностью и безоговорочно», разрешалось поступить «настолько милосердно, насколько позволят обстоятельства», но британские офицеры «ответственны за то, чтобы враг не получил никакого преимущества за счет любых проявлений гуманности». Только после окончания боя оказавшиеся в воде немцы могут сдаться в плен «в соответствии с правилами, при условии, что боевая эффективность кораблей не пострадает». К таким суровым мерам, в то время совершенно беспрецедентным, Британию вынудила возможность немецкого вторжения.

Утром 21 октября британские и французские кавалеристы оставили бельгийскую деревню Пасхендале, расположенную на полпути между Ипром и Руселаре, и отступили к Ипру в поисках безопасного места вблизи более крупного населенного пункта. С обеих сторон солдаты начали рыть связанные между собой окопы с пулеметными огневыми позициями, блиндажами, траншеями для связи с тылом и сапами, ведущими как можно ближе к укреплениям противника. За каждым движением на противоположной стороне пристально следили наблюдательные посты артиллерии, аэростаты и воздушные патрули. Линии траншей проходили между Ипром с британской стороны и Мененом и Руселаре – с немецкой. Спустя четыре года на Ипрском выступе разыгралась самая жестокая битва в истории, но в то время казалось, что бои к востоку от Ипра – лишь короткий эпизод в летописи войны. «По-моему, – вечером 21 октября телеграфировал сэр Джон Френч лорду Китченеру, – враги разыгрывают свою последнюю карту, и я уверен, что их ждет неудача».

Но, как оказалось, «последняя карта» означала не просто серию кавалерийских стычек. То, что позднее назвали Первой битвой при Ипре, было решительной попыткой немцев окончательно вытеснить британцев за пределы выступа и частью более масштабного плана, направленного на прорыв к Северному морю и побережью Ла-Манша.

Не только напротив Ипра, но и южнее, в Месене и Нёв-Шапель, немцы пытались отбросить британцев назад, горланя патриотические песни. Но грандиозный план немцев не увенчался успехом. Молниеносная война закончилась, и теперь приходилось сражаться за деревни, холмы, рощи и дороги. 21 октября артиллерист Герберт Зульцбах, впервые побывавший в сражении, записал в дневнике: «Мы рвемся вперед, перед нами мелькают ужасные сцены на поле боя, и надо к ним привыкать: трупы, трупы, снова трупы, щебень и развалины деревень».

Немецкая пехота только что захватила деревню Премеск. «Трупы друзей и врагов валяются вперемешку, – писал Зульцбах. – Шквальный огонь пехоты гонит нас с занятой позиции под еще более яростным огнем британской артиллерии. Сейчас мы среди лугов, усеянных мертвым скотом, рядом бродят немногие уцелевшие бесхозные коровы. Руины взятой штурмом деревни все еще дымятся. Траншеи, наспех вырытые британцами, забиты телами. Огонь пехоты и артиллерии вытесняет нас и с этой позиции».

В ту ночь Зульцбах вспоминал свой первый день на поле боя. «Над нами спускается черная ночь. Сегодня мы видели сразу слишком много страшного, чуяли запах дымящихся развалин, слышали мычание брошенного скота и треск пулемета, и все это потрясает нас, едва достигших двадцати лет, но в то же время и закаляет для того, что ждет нас впереди. Ведь мы не желали этой войны! Мы просто защищаем себя и свою Германию от сплотившихся против нас врагов».

23 октября, после двух дней рукопашной схватки под Ланжемарком, на Ипрском выступе насчитали 1500 убитых немцев. В деревне Кортекер взяли в плен более семисот немцев и одновременно освободили полсотни британских солдат, захваченных немцами в начале битвы.

Линия траншей начинала обретать свою собственную роковую, статическую логику. Хотя в штаб-квартиру о британском успехе под Кортекером сообщили как о прорыве, развить этот успех так и не удалось. Между тем немецкие осколочно-фугасные гранаты, французами прозванные мармитами, а британцами – угольными ящиками и джеки-джонсонами, взрывались в траншеях, сея среди союзников [45].

Немецкие надежды прорваться к морю оказались столь же призрачными, как и надежды британцев углубиться в Бельгию. Битва на Ипрском выступе стала сражением за сам выступ, за территорию шириной не более 12 километров. 25 октября в Рётеле, к северу от Мененской дороги, целый батальон Уилтширского полка был практически уничтожен, немногие выжившие оказались в плену.

К югу от Ипра впервые на Западном фронте вступили в бой индийские войска. В ночь на 25 октября между Витсхете и Месеном они отбили немецкую атаку. В официальной истории Индийского экспедиционного корпуса во Франции говорится, что один из них, сипай Усман Хан, дважды раненный, отказался покинуть позицию. Только когда «от его ног осколком снаряда оторвало целый кусок мяса», его унесли с поля боя. За этот «великий пример» его наградили индийским орденом «За боевые заслуги». Индийцы покинули родину почти два месяца назад.

26 октября Индийский экспедиционный корпус пошел в свою первую атаку на Западном фронте. В тот день вместе с девятью солдатами погиб капитан П. К. Хамп-Винсент, первый британский офицер Индийского экспедиционного корпуса, павший в бою. За четыре дня были убиты еще четыре британских офицера, четыре индийских и более двухсот солдат. Тогда же на Ипрском выступе были убиты или похоронены заживо многие британские солдаты, удерживавшие деревню Крейсекке к югу от Мененской дороги, когда британская артиллерия обстреляла деревню, не зная, что она находится под контролем их собственных войск. Немцы 56 часов подряд почти непрерывно вели артиллерийский огонь. Военный историк Энтони Фаррар-Хокли, в 1950 г. участвовавший в боевых действиях в Корее, писал: «Постепенно солдаты всех четырех батальонов начали отступать: уцелевшие солдаты, выброшенные из окопов, искали своих, раненые едва ковыляли в сторону тыла, счастливчики, которых заметили и откопали, пытались прийти в себя после того, как их похоронило заживо, – люди, сломленные усталостью и потрясенные видом убитых и раненых друзей и растущей уверенностью в том, что и им суждено умереть» [46].

Встревоженный сообщениями о «беспорядке в частях», командующий 1-м корпусом сэр Дуглас Хейг записал в дневнике: «Я выехал около 3 часов дня, чтобы взглянуть, что происходит, и пришел в ужас при виде перепуганных людей, возвращавшихся в тыл». Тем не менее он добавил: «Несколько подразделений дивизии оставались в окопах». Сэр Джон Френч проявил еще больший оптимизм, отправив вечером Китченеру телеграмму с сообщением, что немцы «почти не способны к постоянному и мощному напору».

Преемника фон Мольтке на посту начальника Генштаба генерала Фалькенхайна глубоко разочаровало известие, что британскую линию обороны так и не удалось пробить. 27 октября он сказал офицерам, что для решительного наступления необходимо значительное подкрепление, но оно уже в пути. Но не хватало не только подкрепления. Разжалованный Мольтке с горечью писал кайзеру, что для того, чтобы разрабатывать и проводить масштабные операции, Фалькенхайну «недостает силы духа».

И все же Фалькенхайн еще надеялся пробить британскую линию обороны. В тот день в Нёв-Шапель немцы безуспешно попытались вести обстрел шрапнелью, содержащей раздражающее вещество [47]. Лишь когда погибли и командир британского батальона, удерживавшего линию к югу от Нёв-Шапель, и его заместитель, немцам удалось пробить брешь в британской обороне.

На призыв незамедлительно ликвидировать прорыв откликнулся один из индийских батальонов, лишь недавно переплывший Индийский океан и Красное и Средиземное моря. Наступила ночь. Индийские солдаты, не привыкшие к болотистой земле, пересеченной колючей проволокой, с трудом достигли места прорыва и тут же попали под пулеметный огонь, направляемый лучами прожекторов.

На рассвете 28 октября индийцы прорвались в деревню Нёв-Шапель, в рукопашной схватке отвоевывая дом за домом. Один сикх, чтобы ободрить немца, опасавшегося, что его заколют штыками, как только он сдастся в плен, похлопал его по спине со словами: «Не бойся!» Но всего через несколько часов упорная немецкая контратака вынудила индийцев покинуть деревню, а на обратном пути они попали под артиллерийский и пулеметный обстрел. Из 289 человек, сумевших вырваться из Нёв-Шапель, только 68 выбрались на дорогу, с которой начиналась атака. За проявленное мужество субедар [48] Малла Сингх был награжден Военным крестом. Он стал первым индийским офицером, получившим во время войны эту награду. За последующие шесть дней более 25 британских офицеров и 500 индийских офицеров и солдат были убиты, а 1455 – ранены.

Тогда же в Лондоне на заседании кабинета министров было решено не разглашать известие о гибели одного из самых современных британских военных кораблей «Одэйшез», подорвавшегося на немецкой мине у северного побережья Ирландии. Как писала в дневнике жена Асквита, главным аргументом послужило то, что британские войска «изнурены» боями на Западном фронте и что немцы «будут опасно воодушевлены этой новостью» [49].

Теперь немецкие подкрепления подтягивались к британскому участку фронта. 29 октября, в 5:30 утра, немцы перешли в наступление. Двумя днями ранее удалось перехватить радиограмму с точным временем нападения, но из-за нехватки боеприпасов британская артиллерия вынуждена была ограничиваться девятью снарядами на ствол в день и не смогла воспользоваться этим преимуществом. Во время битвы Герберт Зульцбах, чья артиллерийская батарея была замаскирована, чтобы ее не заметили с воздуха, записал в своем дневнике: «Британские самолеты разбрасывают листовки, призывающие нас сдаться. Лучше бы им сдаться самим!» «На поле боя, – добавил он, – Саксонская рота отважно бросается в атаки, полагаясь только на свои силы и неся огромные потери».

Среди немецких частей, в тот день впервые вступивших в бой, был «полк Листа», потерявший 349 человек на подступах к Гелювельту. «С гордостью могу сказать, что наш полк бился героически, – писал Адольф Гитлер своему домовладельцу, – меня произвели в ефрейторы, и я чудом уцелел».

Генерал Фалькенхайн видел в битве за Гелювельт крайне важную и, как он надеялся, быструю прелюдию к взятию Ипра и марш-броску к морю. В тот же вечер генерал фон Фабек отдал войскам, участвовавшим в бою, возобновившемся утром 30 октября, новый «приказ дня»: «Прорыв будет иметь решающее значение. Мы победим, потому что обязаны победить, раз и навсегда положим конец многовековому спору, завершим войну и нанесем нашим заклятым врагам сокрушительный удар. Мы прикончим британцев, индусов, канадцев, марокканцев и весь прочий сброд, слабых противников, которые сдаются сотнями после первой же мощной атаки».

Этим призывом генерал фон Фабек хотел воодушевить войска, которым предстояло идти в решающую атаку под его командованием. Четыре дня они бились за Гелювельт, и в их рядах сражался Гитлер. В жестоком бою один британский батальон, попавший под артиллерийский обстрел с близкой дистанции, за двадцать минут потерял командира и 275 солдат, а 54 выживших попали в плен. Все они были ранены. Гелювельт остался в руках британцев.

30 октября во второй половине дня немцы прорвали британскую линию фронта в направлении Клейн-Зиллебеке. Ирландская гвардия была послана на защиту новой линии обороны. По пути, во время краткой стоянки, один офицер записал в дневнике: «Посреди дороги лежал убитый британский кавалерист, а рядом с ним – его полудохлая лошадь. Мимо прошла женщина. За спиной у нее висел весь ее драгоценный домашний скарб, и она вела за руки двух совсем маленьких ребятишек. Она ни на что не обращала внимания, но я заметил, как ее дети сторонились трупа».

Ночью ирландские гвардейцы, патрулировавшие окрестности, могли видеть немецкие «островерхие шлемы», вырисовывавшиеся на фоне пылающего крестьянского дома, когда противник занимал позиции для утренней атаки. «Через два года, – писал их историк, – наши пушки дождались бы, пока враг закончит подготовку, а затем стерли бы его батальоны с лица земли. Но у нас не было таких пушек» [50]. В тот вечер Фош согласился направить французские войска на усиление британской линии обороны, посоветовав сэру Джону Френчу: «Молотите их, молотите как следует, и вы добьетесь своего».

Утром 31 октября немецкое наступление возобновилось, и британцев выбили из Гелювельта. «В довершение всех ужасов этого дня, – писал Фаррар-Хокли, – как стало известно одному батальону, «некоторых раненых немцы забили насмерть и закололи штыками, к тому же забрали у пленных одежду, часы, бумажники и безделушки». Эта расправа была «спонтанной», но в целом такое варварство было редкостью. Вскоре после полудня снаряд попал в британский штаб на выступе, убив одного генерала и нескольких офицеров. К середине дня британцы снова отбили Гелювельт, но Верховный главнокомандующий почти утратил самообладание при виде сотни отступающих раненых солдат. «Мне ничего не остается, как только пойти и погибнуть вместе с 1-м корпусом», – сказал сэр Джон Френч Фошу, но неукротимый француз без колебаний ответил: «Вам следует говорить не о смерти, а о победе».

Пообещав послать шесть французских батальонов к британской линии фронта, Фош выписал для британского главнокомандующего собственные размышления относительно стратегии: «Отступать нельзя ни в коем случае; солдаты должны окапываться там, где находятся, и удерживать ту территорию, которую заняли». Всякое движение в сторону тыла «любой значительной части войск приведет к наступлению со стороны врага и внесет смятение в ряды солдат. Самую мысль об этом необходимо подавлять в зародыше».

Из 84 британских пехотных батальонов под командованием сэра Джона Френча, в каждом из которых еще три месяца назад было 30 офицеров и 966–977 солдат, только в девяти осталось теперь 350–450 солдат. 26 батальонов состояли теперь из 200–300 человек, а в 31 осталось лишь 100–200 человек. В 18 британских батальонах было менее ста солдат. Но, несмотря на колоссальные потери, британские экспедиционные силы при канадской, индийской и французской поддержке удержали Ипрский выступ. Среди британских офицеров, убитых на выступе в последний день октября, был принц Мориц Баттенберг. Он вел свой батальон по открытой местности, когда рядом с ним разорвался снаряд. Принц попрощался со своими людьми и на носилках был доставлен в полевой перевязочный пункт, но умер прежде, чем его туда донесли. Как и кайзер, принц Мориц был внуком королевы Виктории.

Вечером 1 ноября на правом британском фланге, там, где он соединялся с французскими позициями, интенсивным обстрелом из пушек и пулеметов немцам удалось отбросить ирландских гвардейцев, удерживавших линию обороны, к опушке Зиллебекского леса. Офицеры, ординарцы, денщики, даже повара схватили винтовки и присоединились к отрядам на линии фронта. «Это было как на футбольном матче, – вспоминал позднее один из них. – Понимаете, тут каждый имел значение. Если кто-то падал, заменить его было некому». Из 400 человек личного состава погибло более 130, 88 из них в момент, когда немецкие снаряды полностью выжгли окоп.

2 ноября правый фланг британской линии обороны был передан французским войскам. Город Ипр, пусть и под немецкими снарядами, остался в руках союзников. Три дня спустя немцы предприняли еще одну попытку прорваться на побережье, атакуя к югу от Ипра, вдоль хребта Витсхете. Но из-за нехватки снарядов провести артподготовку в желаемых Фалькенхайном масштабах не представлялось возможным. Среди немецких солдат, 5 ноября сражавшихся возле Витсхете, был Гитлер. За участие в бою его позднее наградили Железным крестом 2-й степени. «Это самый счастливый день в моей жизни, – писал он своему квартирному хозяину. – Правда, большинство моих товарищей, которые заслужили его не меньше меня, мертвы». Более 700 из 3600 солдат «полка Листа» погибло в течение первых десяти дней боевых действий.

6 ноября, через неделю после гибели в бою с немцами его кузена, принца Морица Баттенберга, кайзер лично отправился в Варнетон, к югу от Ипра, чтобы поддержать свои войска. На этой войне он стал первым монархом, осознавшим, что его присутствие способно воодушевить войска. Впрочем, тогда на немецкую дивизию, видевшую, как он дружески беседует по-английски с британскими военнопленными, которых конвоировали с поля боя, он произвел дурное впечатление.

Это поле боя стало кладбищем для тысяч молодых немцев и британцев. 19-летний британский офицер, Эрик Дорман-Смит, в августе раненный в Монсе, вернулся в свой батальон в первую неделю ноября. Увиденное его потрясло. «Список погибших достиг таких размеров, что было тяжело взяться за его изучение», – писала его биограф Лавиния Грисен. Первый командир роты Дорман-Смита 15 сентября погиб на Эне, а через 5 дней снайпер застрелил близкого друга, блестящего кембриджского спортсмена. Другого его друга «27 октября в Нёв-Шапель после четырнадцати дней непрерывных боев также достал выбравший удачную позицию снайпер». В боях у Нёв-Шапель девять солдат из его роты убило снарядами. «Последним кошмаром стало исчезновение капитана Флетчера, знатока бокса, который, как стало известно, погиб 1 ноября вместе с другими, но его тело так и не удалось найти».

11 ноября прусская гвардия получила приказ о взятии Ипра. Штурму предшествовала самая ожесточенная артподготовка, какую только проводили до того времени. В течение предыдущей недели для нее специально копили снаряды. Ненадолго немецкие войска сумели прорвать британскую оборону, но вскоре были отброшены. В какой-то момент британскому батальону показалось, что сквозь туман и дым накатывает новая волна немецких войск, но несколько минут серые фигуры не подавали никаких признаков жизни. Когда же туман начал рассеиваться, стало ясно, что это не шеренги противника, а вал из трупов, лежащих у немецких позиций.

В Диксмёйде, к северу от Ипра, батальон 3-го гвардейского полка полевой артиллерии, почти целиком состоящий из немецких студентов, захватил позиции французских пулеметов, направленных в их сторону, но был практически уничтожен. Среди студентов, переживших это испытание, оказался 19-летний Рихард Зорге, позднее немецкий журналист в Японии и один из самых успешных шпионов Сталина [51].

Первая битва при Ипре подходила к концу. В последние часы бригадный генерал Фицкларенс, во время Англо-бурской войны награжденный Крестом Виктории, недовольный тем, что не возобновляются атаки на лес Полигон, за который уже много раз шли бои, решил посмотреть, что можно предпринять. Его застрелили, и он стал одной из последних жертв этой битвы.

Более 5000 британских и 5000 немецких солдат пали на территории площадью меньше 12 километров с севера на юг и 8 километров с востока на запад. Немецкий прорыв в Кале закончился неудачей. Британцы оставались в Ипре, а немцы – в Менене, с трех сторон обстреливая Ипр из артиллерии в тщетной надежде сделать его непригодным для обороны. Обе армии приступили к строительству фронтовых окопов, коммуникационных траншей, блиндажей и укреплений. Между двумя армиями, растянувшимися от моря до Альп, лежала изрытая снарядами, изъеденная траншеями ничейная полоса, превратившаяся в арену постоянных стычек. Обе армии наращивали свою артиллерийскую мощь, сдерживаемые только недостатком снарядов.