Читать книгу Растоптанные цветы зла. Моя теория литературы - Маруся Климова - Страница 3

В важности такого искусства, как кино, для современного человека все смогли еще раз убедиться совсем недавно, когда захваченные террористами пассажирские авиалайнеры расфигачили здание Всемирного торгового центра в Нью-Йорке. После чего и обычные граждане, и так называемые интеллектуалы в один голос принялись твердить, что кадры хроники, на которых все это запечатлелось, просто один к одному напоминают им сцену из типичного голливудского фильма-катастрофы. Конечно, никто не отрицал наличия в современном мире всевозможных социальных, религиозных и этнических проблем, однако вывод из этой постоянно повторявшейся параллели как бы напрашивался сам собой: именно кино сыграло решающую роль в поворотном для новейшей мировой истории событии. Мне неоднократно приходилось слышать и читать, что сам предполагаемый организатор теракта Усама Бин Ладен тоже с юности тащился от зрелищных голливудских фильмов, которые и спровоцировали его на эту масштабную акцию, ну а без этих фильмов он, надо полагать, ни за что бы до такого не додумался. Короче говоря, Голливуд в этом темном деле предстал силой едва ли не более могущественной, чем Аллах.

Соответствуют ли эти догадки и слухи реальности – не так уж и важно. Сам факт их появления на свет наглядно свидетельствует об исключительной и, можно сказать, гипертрофированной значимости, которую сегодня большинство людей склонны приписывать кино. И возможно, не зря!

В последнее время у меня в мозгу даже образ абсолютного счастья окончательно оформился в чисто кинематографическую форму. Когда мне подолгу не удается заснуть, я часто представляю себя на берегу океана под ярко-голубым небом на светлом мелком песочке, прямо как в рекламе какого-то пива или же шоколадных конфет «Баунти», где девушка с совершенно дегенеративным выражением лица и огромными силиконовыми губами, с которых капает слюна, зачарованно любуется плавающими в прозрачной воде рыбками, а потом с жадностью сжирает конфету, облизывая пальцы. Только мне хотелось бы провести на берегу океана целый день, с раннего утра до позднего вечера, в блаженном ничегонеделаньи и созерцании рыбок и чаек, а вечером отправиться в город, где всюду сияют яркие огни витрин и вдоль тротуаров стоят прекрасные стройные девушки в изящных туфельках на высоких каблучках. Из приоткрытых дверей ресторанов и кафе доносится музыка, и туда заходят загорелые молодые люди с блестящими гладко зачесанными волосами… Вот так! Раньше люди в подобных случаях представляли себе великолепные райские сады, а у меня в голове постоянно прокручивается какой-то дурацкий клип.

Впрочем, я вовсе не думаю, что между сентябрьским терактом и голливудскими фильмами на самом деле существует какая-нибудь глубокая связь. Эта аналогия кажется мне чересчур грубой и поверхностной, основанной на чисто внешнем совпадении сюжетов. Чем-то это даже напоминает мне требования некоторых отечественных депутатов запретить демонстрацию западных триллеров на ТВ, потому что те, якобы, пропагандируют зло и насилие и тем самым пагубно влияют на неокрепшую детскую психику – обобщения и выявленные причинно-следственные связи примерно того же уровня. Ну кого сегодня способно по-настоящему испугать так называемое зло?! Лично я уже и не помню, когда в последний раз сталкивалась с его проявлением в искусстве. Поэтому, если у меня зло в искусстве теперь с чем и ассоциируется, то разве что с призрачным изысканным цветком, – вероятно, с легкой руки Бодлера. Однако эти взращиваемые когда-то Бодлером слабые «ростки» зла, судя по всему, так и не успели по-настоящему распуститься в этом грубом мире и были безжалостно растоптаны.

Наоборот, подавляющее большинство моих знакомых чрезвычайно напрягаются, вздрагивают и пугливо втягивают голову в плечи, когда кто-нибудь (особенно незнакомый им человек) предлагает сделать для них нечто доброе или просто улыбается чересчур приветливой и открытой улыбкой. И это как раз понятно: у них срабатывает формировавшийся годами условный рефлекс!

Еще бы! Даже маньяки в тех же голливудских триллерах обычно «мочат» проституток, повинуясь исключительно самым лучшим побуждениям – во имя торжества нравственности и т. п. Так что стоит только посмотреть хотя бы несколько фильмов с подобным сюжетом, чтобы навсегда преисполниться ужаса перед всевозможными светлыми чувствами, поступками и улыбками. Думаю, что именно из-за этого тлетворного влияния современного кинематографа большинство людей сегодня испытывают глубочайшее недоверие к делам и намерениям, которые в целом можно было бы охарактеризовать как «добрые». Конечно, это очень условное определение, но иного, более точного, для разнообразных проявлений возвышенных душевных порывов человечество пока еще не придумало. Так что невольно приходится оперировать этим понятием. Хотя лично я стараюсь как можно реже произносить слово «добро». И опять-таки, чтобы просто никого лишний раз не пугать.

В то же время очень многие сегодня, видимо, заметили производимый этим словом эффект и, на мой взгляд, наоборот, излишне им злоупотребляют. Прежде всего это относится к политикам (в том числе и к упомянутым выше депутатам) и к писателям. Те и другие эксплуатируют его просто нещадно, и – нисколько не сомневаюсь – исключительно в целях устрашения, причем совершенно сознательно. А в результате этих сознательных, но, видимо, не до конца продуманных действий большинство современных людей уже не только не доверяют «добру», а начинают его откровенно ненавидеть, причем до такой степени, что чувство ненависти постепенно вытесняет в их душах чувство страха. Я сама уже и забыла, когда добрые поступки окружающих вызывали у меня какие-либо иные чувства, кроме раздражения. Поэтому, когда кто-то пытается сделать мне что-нибудь хорошее – приветливо улыбнуться, услужить и проч., я уже не поеживаюсь от ужаса, как раньше, но зато меня так и подмывает стукнуть этого мудака по башке. Естественно, обычно я сдерживаюсь, но все равно терпеть не могу, когда меня пытаются запугать, да еще столь подлым образом. Не случайно один из отечественных писателей как-то сказал: «Добро должно быть с кулаками!» – проговорился, скорее всего.

Это изречение очень нравилось нашей классной руководительнице Валентине Евграфьевне, плотной упитанной даме с лукавыми карими глазами и огромной бородавкой на носу. Она постоянно повторяла эту фразу, потряхивая своей пухлой, сжатой в довольно-таки внушительный кулак веснушчатой рукой, поросшей редкими рыжими волосиками. Однажды, развивая эту мысль, она даже прочитала целую лекцию на тему: «Нужно быть добрым или же добреньким?». Слово «добренький» она произносила с какими-то особыми юродскими интонациями, и на ее физиономии явственно проступала гримаса отвращения, а вот «добрый» у нее сопровождалось совсем другим выражением лица: суровой честности, открытости и некоторой скорби. Наилучшим примером «добренького», по ее мнению, был старец Лука из пьесы Горького «На дне», однако настоящей доброты в нем не было ни на грамм, в отличие от какого-то там другого героя, который, хотя и резал всю правду-матку в глаза безо всякого сюсюканья, но все же в душе был добрым, потому что побуждал людей к активному действию.

В детстве мамаша тоже пичкала меня различными историями о всевозможных добрых делах и поступках. В частности, про свою учительницу химии в школе – некую Зульфию Давлетхановну, которую она постоянно называла не иначе как «святой». Не знаю, откуда она узнала все подробности, но суть этой истории заключалась в том, что Зульфия Давлетхановна однажды в магазине покупала себе продукты и какой-то жуткий немытый тип попросил у нее десять копеек. Она стала его расспрашивать, что с ним случилось и как он дошел до такого состояния. В ответ тот хриплым голосом просипел, что не так давно «откинулся», то есть вышел из мест лишения свободы, и ему просто негде взять денег и некуда пойти. Зульфия Давлетхановна пригласила его к себе в гости, чтобы он мог помыться, побриться, привести себя в порядок и поесть по-человечески. В этом месте мамашиного повествования я всякий раз внутренне содрогалась, представляя себе небритого уголовника и чистенькую седую учительницу с розовыми щечками и аккуратно собранными на затылке волосами – настоящий божий одуванчик! Так вот, она привела этого типа к себе домой, дала чистое полотенце, кое-какую чистую одежонку, оставшуюся после ее покойного мужа, и отправила его в ванную, а сама на кухне у плиты стала готовить яичницу с колбасой или там пельмени варить – точно мамаша уже не помнила. И в это мгновение она услышала у себя за спиной какое-то движение, – нет, даже не услышала, а почувствовала. Она обернулась и увидела, что у нее за спиной, буквально в одном шаге от нее, стоит этот огромный мужик со всклокоченными мокрыми волосами, вода капает с него на паркет, а в правой руке он сжимает большой острый кухонный нож, который, очевидно, взял тут же со стола. Но Зульфия Давлетхановна совсем не испугалась, так как, по словам моей мамы, уже была внутренне готова к такому повороту событий. Она просто посмотрела прямо в глаза преступнику, положила ему на плечо свою маленькую ручку и тихо спросила: «Кто же вас так обидел, бедный вы мой?» И когда мужик услышал эти слова, нож выпал из его руки на пол, он весь задрожал, разрыдался и признался Зульфии Давлетхановне, что еще в магазине задумал убить ее, а заодно и ограбить, но когда увидел, какая она добрая, то просто не смог. В детстве эта история производила на меня огромное впечатление, особенно в первое время, пока я еще не выучила ее наизусть. Однако позднее, когда я начала читать «Отверженных» и дошла до места, где пастор приютил у себя Жана Вальжана, меня настолько поразило сходство описанной там ситуации с рассказом моей мамаши, что даже появилось сомнение, а не позаимствовала ли она все у Гюго.

Впоследствии мне довелось услышать еще одну похожую историю – на сей раз от вдовы Селина. Люсетт рассказала мне, что однажды, вскоре после смерти Селина, к ней в дом явилась одна темноволосая девушка-журналист, якобы желая взять у нее интервью. Они довольно долго беседовали с ней с глазу на глаз, а потом вдруг девушка открыла свою сумочку и достала оттуда пистолет, однако стрелять не стала, а просто призналась Люсетт, что во время войны ее родители стали жертвами Холокоста, и теперь она пришла отомстить жене писателя за то, что ее муж сотрудничал с фашистами и сочинял антисемитские трактаты, но, побеседовав с ней, вдруг почувствовала, что не сможет этого сделать, настолько милой и очаровательной показалась ей Люсетт.

И честно говоря, эта история кажется мне более убедительной, интересной и правдоподобной. И прежде всего потому, что здесь добро будто теряется во мраке и не мешает восприятию, ибо трудно сказать, кого из двух участниц этой встречи можно было бы однозначно назвать носительницей добра. Вот если бы и добренькая на вид учительница Зульфия Давлетхановна заманила к себе домой того матерого уголовника, а потом ночью подкралась к нему с огромным тесаком, собираясь его прирезать, но так и застыла бы с ножом в руке, очарованная дикой варварской красотой этого задремавшего «цветка зла», вот тогда…

Тем не менее если вернуться к самому началу цепочки выстроенных мною рассуждений, то следовало бы обратить внимание и на то, что не только «возвышенные» мотивы поведения маньяков из триллеров могли бы пугать и отталкивать людей, но и сам факт совершенных ими убийств. Никто ведь не возьмется утверждать, что убийство можно отнести к добрым поступкам. То есть в конкретных проявлениях зла тоже вроде бы есть что-то неприятное и отталкивающее. Однако парадокс заключается в том, что зло сегодня почему– то абсолютно никого не колышет! Иное дело – добро! Одних оно повергает в трепет, другие пытаются его использовать, чтобы доставать и запугивать окружающих, а третьи – вроде меня – его ненавидят. Короче говоря, получается, что непосредственно со злом в этом мире сейчас пытаются бороться одни маньяки, которые убивают не понравившихся им баб и непослушных детей, но ведь это в большинстве своем выдуманные персонажи – герои триллеров, а не жизни.

Такова реальность, а точнее, таково положение добра и зла в современном мире! Стоит ли удивляться после этого, что русская классическая литература к настоящему моменту практически полностью себя исчерпала. Ибо я абсолютно не представляю себе, кто в наши дни может такое читать. Разве что безумцы из триллеров? А кто еще сегодня способен осилить «Бесов» или тем более «Воскресение»? Ведь главный пафос этих произведений, как и вообще всей русской классики девятнадцатого века, заключался именно в борьбе со злом, которое сейчас уже давно никого не интересует, кроме вымышленных голливудских маньяков!