Читать книгу Лунь - Марьяна Куприянова - Страница 3

«Все в мире – лишь страдание, горе, несчастье и смерть. Все обманывает, все лжет, все заставляет страдать и плакать».

Ги де Мопассан «Жизнь».

У Лены была традиция – каждый вечер, перед сном, она садилась за стол, включала лампу, доставала тетрадь и делала в ней записи, содержание которых передавало всю соль произошедших с ней за день событий. Это были некие соображения, домыслы, иногда просто цитата, целый абзац или одно слово, но Лена делала это каждый день, потому что только так она могла освободить свою голову и спокойно уснуть. Друзей у девушки не было, а с братом всего не обсудишь. Делая записи, она словно высказывалась перед кем-то, и от этого становилось легче.

Лена принесла стакан воды, села за стол, поджала ноги под себя, раскрыла тетрадь и взяла ручку.

«Устроила драку. Возможно, будут неприятности, – записала она своим нестройным, небрежным почерком. – В. А. сказал, что постоит за меня. Я ему верю. Еда кончается, скоро придут счета. Срочно нужны деньги. Положение плачевное. Необходимо снова искать подработку. Что касается ЕЕ, то на НЕЕ нет никакой надежды. Она нам ничем не поможет. Я все должна делать сама. Я должна. Должна очень многое терпеть. Ради Степки».

Девушка отложила ручку, заправила волосы за уши и в несколько глотков опустошила стакан. В последний миг она подумала о том, как было бы хорошо, если бы это оказалась водка, а не простая вода из-под крана. Может, от водки стало бы легче, может, рассосался бы этот подступающий к горлу колючий комок… Сейчас она вновь была в таком состоянии, когда необъяснимо хочется выпить – что угодно, лишь бы спиртное. Откуда-то берется эта уверенность, что именно алкоголь поможет тебе, и даже один глоток исправил бы все, повысил настроение, подарил душевную легкость, позволил хоть временно забыться.

«Это ничего не исправит. Этого делать нельзя. Иначе я буду ничем не лучше, чем она».

Лена оперлась локтями о стол и накрыла лицо ладонями. Плечи ее вздрогнули. Девушка вдруг вспомнила, как ОНА била ее без видимой причины, когда Лена была еще как Степа. Лена до сих пор боялась и одновременно ненавидела свою мать. Она боялась ее всегда, а вот стойкая ненависть выработалась через побои и психологическое давление. Мать невзлюбила девочку с рождения – Лена не была желанным ребенком, впрочем, как и брат. Подросшая девочка раздражала мать тем, что была «слишком красива» и могла «увести» очередного ухажера, а Лена всего лишь была как две капли воды похожа на мать.

В этот вечер хотелось выть. И воспоминания о том, что уже пришлось пережить, и мысли о том, что только предстоит перенести, душили и подавляли. Внутри словно возник вакуум, который нечем было заполнить, и это тягостное ощущение лишало сил. Хотелось лечь на пол и лежать с закрытыми глазами. Лежать до тех самых пор, пока не умрешь.

Лена ударила по столу кулаком, стакан отозвался тонким комариным звоном.

– Ненавижу, – процедила она, не видя ничего перед собой из-за пелены слез. – Ненавижу тебя. Ненавижу тебя! Мразь… Ты испортила нам жизнь! Ненавижу… Будь ты проклята. Будь ты проклята.

Бессилие овладело разумом Лены и затмило все остальное. Но этот очередной приступ был коротким, как и все предыдущие. Десять-пятнадцать минут полнейшего отчаяния неожиданно сменялись высохшими слезами и сжатыми до побеления кулаками, а губы шептали нечто воинствующее. Голова прояснялась, совесть пробуждалась, и мысли вдруг становились такими кристально ясными, что никак не могли привести к очередному унынию.

– Что бы сказал Владимир Александрович, увидев это! – пристыдила себя Лена и вытерла слезы. – Хватит. Не достанете. Не опрокинете. Не дамся.

Окончательно успокоившись, она легла в постель и мгновенно уснула.

Наутро Лена проснулась с раскалывающейся головой и еще более опухшей губой. Подойдя к зеркалу, удостоверилась, что идти в институт в таком виде совершенно невозможно, посему необходимо посвятить этот день поискам работы. Лена приготовила овсянку на завтрак, отметив про себя, что хлопьев осталось всего на пару дней. Холодильник и ящики пустовали. Были хлеб, соль, сахар, кое-какие крупы, протухшие сосиски… Плохо, очень плохо.

Разбудив брата, Лена собрала его и отправила в школу. Затем достала из морозилки приготовленный с вечера лед, завернула льдинку в платок и приложила к губе. Задумчиво прошлась по комнате и села в старое бурое кресло, практически утонув в нем. Смотрела перед собой, но ничего не видела. Вспоминала вчерашний день, снова прокручивала его в памяти. Как пришла в ярость, когда о матери сказали плохо. А сказали-то, по сути, правду. Как потеряла над собой контроль. Как била, не помня себя от гнева, не соизмеряя силу, не ощущая ответных ударов.

«Если я ее так ненавижу, то почему, когда эти две стервы позволили себе сказать о ней дурное, я так рассвирепела, что во мне откуда-то взялись силы отправить их в больницу?»

На этот вопрос Лена не могла себе ответить, но знала, что в нем кроется некая глубокая тайна, связанная с ее детством. Эту тайну не хотелось открывать, независимо от того, хуже будет или лучше после ее открытия. Есть такие секреты в тайниках нашей памяти, которые лучше вообще не трогать. Бывает полезно подумать, прежде чем ворошить осиное гнездо.

Девушка плохо и крайне смутно помнила свое детство. Отдельные события, фразы, лица, – смешались в одно расплывчатое пятно. Лена была уверена, что воспоминания ее скудны именно потому, что детский мозг отказывался запоминать то, что с ней происходило. Одна лишь мысль о детстве в общих чертах вызывала негативные эмоции.

Что было с ней? Наверняка нечто травмирующее. Вспоминать было тяжело, да и не хотелось. Словно кто-то повесил тяжелый замок и расплавил ключ в огне. Но некоторые эпизоды – их было очень мало – все-таки четко отпечатались в памяти изолированными фрагментами и до сих пор всплывали перед глазами, будто это было вчера. Один из таких эпизодов Лена вспоминала чаще остальных. И сейчас она тоже думала о нем.

В детстве Лена была тихим и спокойным ребенком. Ее воспитанием почти не занимались, поэтому девочка была предоставлена сама себе. Целыми днями она рисовала, что-нибудь придумывала, делала поделки, учила наизусть детские стихи из потрепанной книжки – сборника Агнии Барто.

Веселые яркие иллюстрации нравились маленькой Лене, она знала, что может скопировать их, и поэтому часто срисовывала что-нибудь из толстых энциклопедий в свой альбом, пользуясь самыми простыми цветными карандашами. Но некому было оценить ее рисунки. Иногда брала газетные листы, садилась где-нибудь в уголок и долго и методично рвала их на длинные полосы, стараясь, чтобы все они были одинаковой толщины.

Самые глубокие воспоминания о молодой еще матери всегда сопровождались криками, скандалами, ощущением страха и безысходности. Маленькая Лена очень боялась своей матери, с малых лет всем нутром боялась ее. Этот страх был сковывающим, первобытным, иррациональным. Достаточно было девочке увидеть рассерженный взгляд матери, как вся она леденела изнутри, и даже будто бы кровь, циркулирующая в худом тельце, застывала прямо в сосудах. В такие моменты она не могла ничего сказать, не могла двигаться, а лицо замирало, словно гипсовая маска.

Доводя Лену до шокового состояния, мать была очень раздражена тем, что дочь не отвечает на ее гневные вопросы и вообще не может выговорить ни слова. Это подливало масла в огонь ее свирепости. Мать кричала, требуя реакции, нависнув над девочкой и размахивая рукой, в которой всегда было что-нибудь для удара – тряпка, одежда, книга, кухонная утварь, – а девочка смотрела на нее огромными зелеными глазами и не могла выговорить ни слова.

Подобное ненамеренное игнорирование доводило мать до исступления, и в конечном итоге дело оканчивалось ударом, чаще всего – по лицу. Однажды женщина не рассчитала силы, и теплая кровь потекла на виске у девочки, где кожа была настолько тонкая, что голубела, просвечивая сосуды.

Вспоминая об этом сейчас, сидя в кресле в полном одиночестве, девушка не испытывала той ненависти, что овладела ей накануне. Она смотрела перед собой с расслабленным лицом и слегка опущенными ресницами, размышляя, что должна испытывать жалость к себе и сожаления по поводу не самого лучшего детства, а также зависть к сверстникам, чьи матери были куда более заботливыми, но испытывает только холодное опустошение, какую-то странную выпотрошенность, изумление, отчужденность, когда смотрит взрослым умом на свое детство. Глаза ее оставались сухими – Лена была не из тех людей, которые могут плакать каждый день. Отчаяние у нее чередовалось с воодушевлением. И то, и другое порой доходило до самой крайней степени.

Сбросив с себя задумчивость, девушка растерла лицо руками и привычным жестом протянула ладонь к тумбочке справа, даже не глядя в ту сторону. Пальцы нащупали и схватили толстую книгу с грубой обложкой. Лена потянула ее и раскрыла у себя на коленях на том месте, где остановилась пару дней назад. Это был «Улисс» Джойса, читаемый постепенно и вдумчиво, именно так, как и следует читать книги, особенно – большие книги. Филологическое образование прививает хороший литературный вкус, хочешь ты этого или нет. Лена была из тех, кто хотел, причем хотел неосознанно, но очень сильно, всем существом своим.

Модернистская литература нравилась Лене тем, что в ней ощущался тот томительный апогей абсурда и хаоса, бессилия и потери веры, краха всех существующих ценностей, потери всякой опоры под ногами, иными словами, все те вещи, которые случились с миром в первой половине двадцатого века и нашли великолепное отражение в искусстве.

Все эти вещи, некогда заставившие тело человечества конвульсивно содрогаться, Лене удавалось прочувствовать очень тонко, словно перекинулся мостик между двумя мирами: культурно-исторической эпохой надлома в прошлом и судьбой отдельного человека в настоящем. Жизнь Лены аналогично изобиловала абсурдом, хаосом, бессилием и потерей веры, поэтому книга не давала девушке чувствовать себя одинокой перед лицом бессмысленности жизни. Впрочем, Лена читала книги разных эпох и в каждой находила для себя что-то по-своему восхитительное, поражающее ее одну.

Чтение продлилось недолго. В тот день необходимо было решить много дел. Обмотав лицо шарфом таким образом, чтобы прохожие не заметили опухшей губы, Лена сходила в продовольственный магазин и купила кое-каких продуктов. К возвращению Степки из школы уже должна быть еда. Если бы не брат, Лена могла питаться подножным кормом. Иногда она недоумевала, откуда в ее, мягко говоря, худеньком теле берется столько энергии. Одна из загадок природы состоит в том, что стройные люди, которые питаются «хлебными крошками», на деле могут оказаться сильнее и выносливее тех, кто ест полноценно или даже более того.

Не менее важным делом был поиск работы. Пересматривая вакансии, Лена отдавала предпочтение тем из них, где оплата была ежедневной или хотя бы еженедельной. В настоящей ситуации иначе нельзя. Деньги нужны как можно скорее, а искать постоянную работу, пока не получил образование и не встал на ноги, по многим причинам нерационально.

С десяток работодателей пообещали, что перезвонят, двое прямо сказали, что Лена им не подходит, и еще один просто посмеялся и положил трубку, когда узнал, на кого учится девушка. Надеясь на лучшее, Лена занялась домашними делами. Ей больше не хотелось думать о плохом. Вчерашний день переполнил эту чашу, и теперь она снова могла терпеть.

Стоит добавить, что в этот же день Владимир Александрович вызвал родителей Вики и Кристины, чтобы побеседовать с ними. В обоих случаях это были обеспеченные и амбициозные люди, искренне верящие в то, что их чадо – как минимум средоточие земного блага и самое ценное, что есть в мире. Владимир Александрович знал такой тип людей и, что не менее важно, прекрасно знал, как с ними обращаться.

В разговоре он был холоден, суров и непреклонен. Рассуждал логически, отчужденно и объективно. С первых же слов продемонстрировал, что доминантой в диалоге является он, и его должны слушать с уважением и трепетом. То, что Владимир Александрович поведал этим людям, прозвучало более чем убедительно. Супруги переглядывались с потерянными и слегка недовольными лицами. Муж изображал на лице решительную непреклонность, хотя и понимал, что придется уступить, а жена скашивала набок ярко накрашенные губы и глаза отводила тоже куда-то вбок. Они пришли сюда, чтобы разгромить университет, однако планы пришлось кардинально изменить, и это вводило в ступор. Им было неловко и странно слушать директора, а он поведал реальный расклад вещей в сложившейся ситуации, в нужных местах самую малость сгущая краски. Владимир Александрович про себя улыбался от удовольствия. «Если мне удалось пристыдить их, значит, дело за малым».

Сама Лена ничуть не думала ни о хлопотах директора, ни о разбитом лице Вики, ни о травмах Кристины. Все ее мысли вращались только вокруг вопроса, где бы поскорее добыть деньги, чтобы Степа не ходил голодный. На следующий день ей позвонили и предложили ежедневно по вечерам производить влажную уборку в неком госучреждении. Платить обещали две тысячи в неделю. Лена, не раздумывая, согласилась.

Ничего особенного в этой работе не было. Обыкновенная уборка с мытьем полов и протиранием пыли по окончании рабочего дня в одном из офисов туристического центра. Лена с необыкновенной легкостью и быстротой справлялась с этим делом. Женская хозяйственность была дана ей от бога. Сотрудники только восхищались ее сноровкой. А Лена все время думала о том, что в те моменты, когда она на работе, Степа дома совершенно один, а мать может прийти в любой момент, и тогда… Ей хотелось поскорее окончить с работой и лететь домой со всех ног, и она оканчивала и летела, даже начиная предчувствовать нехорошее, но когда прибегала домой, то заставала брата либо за уроками, либо уже в постели, спящим. Иными словами, страхи ее оказывались напрасными, но на следующий день она снова чего-то опасалась.

Жизнь потекла своим чередом – монотонно, скучно, зато стабильно. В институте Лену начали сторониться и наконец-то оставили в покое. Косые взгляды не могли повредить тому приятному чувству, когда никто тебя не трогает, не задевает, не оскорбляет. Слух о драке распространился быстро, и теперь Лена с удовольствием пожинала его плоды.

Вика и Кристина занятия не посещали, а остальная группа просто-напросто объявила девушке бойкот. Вскоре директор не без ликования сообщил Лене, что с родителями девочек все улажено, и эта весть поспособствовала восстановлению хрупкого душевного равновесия. Наконец-то все более-менее встало на свои места. Несомненный факт того, что девушку начали побаиваться, льстил Лене. «Мне давно следовало показать, на что я способна, – размышляла она, – я слишком долго терпела».

Понятно было, что ее теперь, возможно, большинство считает ненормальной и даже социально опасной, общаться с ней не будут, даже если она первая заговорит, но все это меркло в сравнении с тем, что бесконечные унижения, наконец, закончились. Даже если Вика и Кристина не переведутся в другой университет, а останутся здесь, то когда они появятся, ничего уже не будет, как прежде, Лена даже не ощущала, она знала это со всей уверенностью, на которую была способна. И это знание укрепляло ее.

Отныне жизнь казалась не такой убогой. Рабочие часы проходили приятно и просто, ведь Лена с младых ногтей любила возиться с водой. Кроме того, в туристическом агентстве были довольно приятные люди, и вскоре у девушки появились новые знакомства. Заведующая хозяйственной частью, пожилая женщина с фиолетовыми волосами и такого же оттенка помадой, но в целом адекватная, лично проверяла кабинеты после уборки, и Лена ей понравилась. «Надо же, – сказала она в самый первый день, – если у тебя и дома такая же чистота, то повезло твоему будущему мужу». Заведующую звали Тамара Васильевна, но она разрешила Лене звать ее «тетя Тома», что было первым признаком доверия, ибо лишь избранные имели право обращаться к ней не по имени и отчеству.

Так как Лена устроилась на должность «мастера чистоты» (а политкорректность современного мира не позволяла называть ее просто «уборщицей») в четверг, к концу недели ей выдали первую тысячу. «Если и дальше так пойдет, мы тебе зарплату до трех тысяч в неделю повысим», – пообещала тетя Тома. Лена была рада этой тысяче так, как не радуется ребенок новогоднему подарку. Она понимала, что в нынешнем мире эта тысяча – сущий пустяк, копейки, но им со Степой было нечего есть, а эта одинокая купюра спасала положение хотя бы на ближайшее время.

Брат удивился и обрадовался, когда Лена, придя домой, позвала его и молча поставила на стол пакет продуктов. Степка раскрыл его и увидел хлеб – белый и черный, овсянку, яйца, сливочное масло, огурцы с помидорами, картошку и даже колбасу, целую палку.

– Ого! – выкрикнул мальчик и бросился обнимать сестру. – Откуда, Лен?!

– Первый заработок.

– Лена! Сделай мне завтра перед школой мои любимые бутерброды! Сделаешь? С черным хлебом, маслом и вареным яйцом! Сделаешь? Сделаешь?

Степа смеялся и прыгал вокруг сестры. Лена тоже смеялась, видя, как искренне он радуется такой простой вещи как возможность съесть любимый бутерброд.

Конечно, Лена потратила эту тысячу с умом, присовокупив к ней кое-какие старые сбережения. Сначала она заплатила за электричество, потом отложила две сотни на всякий случай, чтобы не быть совсем без денег, а оставшееся потратила на еду. Всего, что она купила, плюс крупы, имеющиеся дома, должно было хватить им двоим на неделю. Разумеется, Лена не планировала долго оставаться «мастером чистоты», даже если ей повысят оплату. Эта работа необходима была только на первое время, чтобы накопить немного денег. По окончании обучения девушка планировала устроиться на постоянное место по профессии. Оставалось буквально несколько месяцев до этого момента. Лена не могла даже предположить, как изменится ее жизнь за это время, которое, при взгляде в настоящий момент, казалось пустым и ничем не заполненным.

Вечером девушка записала в тетради:

«Заработала немного денег. Оплатила счета. Купила еды. Степа был рад. Завтра с утра делаю ему любимые бутерброды. Губа почти зажила, как и рана на лбу. Временами сильно болит голова, но я не думаю, что это что-то серьезное. На работе приятные люди. Есть симпатичные мужчины. Никто не относится ко мне с презрением, ведь я уборщица… Деньги не пахнут! В институте тихо. Меня обходят стороной. Вика и Кристина все еще не появились. Мне очень интересно, как они будут себя вести, когда начнут посещать занятия. Отныне я буду держать их в ежовых рукавицах. Они будут бояться меня. Что ж, жизнь не так плоха, как казалось!»

На удивление многих, Вика и Кристина не стали переводиться в другой университет. После серьезного разговора с родителями было решено, что оканчивать обучение нужно здесь, а перевод в конце четвертого курса станет только проблемой. На следующей неделе девочки появились в институте. Заметив их лица, на которых почти не осталось следов побоев, Лена испытала нечто, похожее на гордость.

Девушки почти ни с кем не разговаривали, видимо, родители запретили им распространяться о недавнем событии, которое кое-как замяли. Они также старались не смотреть в сторону Лены, но если взгляды и были, то редкие и вскользь. Девушки вели себя тихо и прилежно – играли роль.

В коллективе произошло странное. Вику и Кристину стали воспринимать как жертв, а Лену, всего лишь постоявшую за себя, как злодея. Группа, ранее бойкотировавшая девушку, отныне решила всячески изводить ее, чтобы добиться исключения. Лена держалась изо всех сил, чтобы не устроить новую драку. Слова Владимира Александровича она помнила очень хорошо и реагировала только словесно.

Но длилось это недолго. Выяснилось, что стремление одногруппников не подпитано ничем, кроме страха. Все, что они говорили в сторону Лены, говорилось с опаской. Так дразнят хищника в клетке, чтобы он рассвирепел и показал себя. Однако, как только животное бросается к решетке, люди отскакивают. Лену подначивали, зная о ее вспыльчивости и одновременно опасаясь.

Один раз девушка проходила мимо кучки одногруппников и, услышав что-то о себе, резко остановилась и топнула ногой, рванувшись в их сторону. Студенты отпрянули, выронив тетради. Девушка сделала к ним еще один шаг и показала сжатый кулак, словно припоминая, на что способна.

С того момента провокации кончились, началась молчаливая и холодная ненависть. Лена осознала: ее действительно боятся. Это было смешно, ведь она весила пятьдесят пять килограммов. Однако воспоминания о том, как хрупкая девушка отправила одногруппниц в больницу, были слишком живы в памяти студентов. Лену считали немного сумасшедшей, поэтому рисковать никому не хотелось. Отныне вся группа ждала скорейшего окончания курса с одинаковой силой.