Читать книгу Сердце Стужи - Марьяна Сурикова - Страница 1

Глава 1
О неправильных жертвах

Оглавление

Руки затекли, пальцы онемели, не двигались, а веревка не ослабла ни на полстолечко. Я и ужом извивалась, и узлы подцепить пыталась – все без толку. Держала меня веревка крепче некуда. Так даже братья ручищами своими не сжимали, а они крепко сдавить могли, синяки после неделю сходили. На совесть меня привязали.

В отчаянии запрокинула голову и посмотрела в синее-пресинее небо, изо рта вырвалось облачко пара и полетело высоко-высоко в прозрачную лазурь. А окрасится небосвод золотистыми предзакатными сумерками, и потянет из леса, что за спиной, стылым и жутким. Скользнет неслышно снежной поземкой, укроет ноги, устремится вверх по стволу, чтобы коснуться губ, вытянуть через них саму жизнь. Сколько тогда продержусь? Против духа льда свой слабенький дар поставить смогу ли? Пожалуй, снежная сущность только порадуется, будет ей тут пир и десерт заодно.

Вот же сглупила! Раньше следовало догадаться, что родня удумала. И в хмурых взглядах отца не углядела приговора себе, и в хмыканьях братьев не распознала. А все потому, что редко когда они ласково в мою сторону смотрели, а к чему привыкла, того почти не замечаешь. Стоило, стоило к жалобам охотников прислушаться, возможно, раньше бы угадала, какую мне долю уготовили.

Отец да братья лучшими звероловами в округе считались, никогда в силках дичь не переводилась, всегда нам мехов на продажу доставало и мяса к столу. Которое солили, вялили, а после в город отвозили. И птицы много было, словно и вправду держалось на моем роду благословение богини Стужи.

В Северных землях только от ее милости все и зависело. Кого невзлюбит, тому жить да бояться, как бы в заснеженном лесу не показался из-за деревьев беловолосый мужчина – любимец богини, над всеми нашими землями хозяин. Ближе всех он был ей по сердцу, и много лет уж так повелось. Его теперь тоже за божество почитали, хотя по легенде был он когда-то человеком. Только имя родное давно позабылось, а называли его Сердце Стужи, не иначе. Всегда шепотом и с оглядкой: не дай мать богиня, призовешь ненароком. Говорят, страшен он был лицом, а вместо сердца у него осколок льда. И только от его желания зависело, поможет он человеку или насмерть заморозит. Вот и боялись его пуще лютого зверя.

У нас же в последнее время такое приключилось: дичь в лесу точно перевелась, ловушки поутру все пустыми находили. А люди поговаривали, будто по ночам в чаще вой раздавался. Не иначе дух ледяной там поселился. Его сперва дарами умилостивить пытались, чтобы зверей не пугал, но, верно, не по нраву пришлись ему каша наваристая да поросенок молочный. Не та сущность оказалась, которую обычными подношениями умаслить можно. Тут жертва побольше требовалась. И стал отец хмуро в мою сторону посматривать. Только и тогда я не догадалась, какая мысль его посетила. Ну не могла взять в толк, что дочь родную в лес потащит. Да только это я его отцом считала, а в семье меня иначе как подкидышем и не называли. Было дело, набрел молодой охотник в лесу на человека. Лежал тот без движения, а снег уже и тело замел наполовину. Осторожно подкрался охотник к сугробу, пригляделся, а оказалось, что то девушка, сознание потерявшая, в лесу замерзала. Одна-одинешенька, ни вещей при ней никаких, ни одежды теплой. Еле-еле дышала к тому времени.

Вот он ее домой и забрал, а дальше отогрел, приютил. Через годик у Найдены той ребенок родился. Охотник, конечно, жениться не думал, кто же на безродной женится. Девушка-то не помнила, откуда она, где дом родной и люди близкие. А у парня невеста была на примете, и поскольку благоволила ему Стужа, то обещал охотник в будущем очень состоятельным мужем сделаться. Только и Найдену он свою никуда не отпускал.

Слышала я однажды, что не раз и не два она пыталась от доли такой убежать и в лесу укрыться, но разве спрячешься, когда тому, кто ее держал, в округе каждый кустик, каждое дерево знакомо. Возвращал он ее, а еще думал, будто ребенок непокорную удержит. Не угадал. Сбежала – и от него, и от меня. Туда сбежала, где никто не отыщет, откуда никто не вернет – в светлые небесные чертоги. И жилось ей там, думаю, слаще, чем мне у родни неприветливой.

Стоит ли упоминать, что отец меня не очень жаловал. Редко я от него доброе слово слышала, все больше попреки и фразу любимую: «Благодарна будь, что в лес не гоню». И сыновья, от законной жены рожденные, когда подрастать начали, эту манеру быстро переняли. Вот тогда я наловчилась от них, норовивших ручищами за косу дернуть или синяков наставить, ускользать и прятаться, чтобы не сыскали. Пригодилось бы мое умение и в этот раз, кабы сообразительней оказалась.

Из леса вдруг потянуло холодом, и я вздрогнула, но не от ледяного дыхания, больше от ужаса. Мороз пока не страшен был, хотя кто другой продрог бы до костей. Из одежды на мне только платье тонкое, золотистое на лямочках держалось. Так и сверкало в лучах заходящего солнца. Жертву ведь нужно красиво приодеть, показать духу – вот оно, твое подношение, прими и не гневайся на нас больше.

Мачеха когда в комнату завела, наряд, на кровати разложенный, показала, признаться, кольнуло в сердце, пробрало до нутра. Отец его когда-то из города привез не для меня, для дочки младшей на приданое, хотя той пока лишь девять зим минуло. Но красивое оно оказалось, глаз не отвести. Сперва золотое платье на тонких лямочках надевалось, все сверкающее, переливающееся, а поверх него пышное, из тонких кружев сплетенное. И довелось же мне такое чудо примерить в последний день жизни. Родня для монстра не поскупилась.

В общем, когда я в те кружева вцепилась, насилу оттащили, да только верхний невесомый наряд уже в лохмотья превратился. Решили тогда в нижнее платье нарядить, и его натягивали чуть ли не всем скопом – сопротивляться и изворачиваться я горазда была.

Наверное, не вырасти подкидыш такой колючкой, и пожалеть бы могли, поплакали бы напоследок, а так привязали в тонюсеньком платье к дереву и побыстрее из леса убрались, на прощальные слова время не тратя. Отец только посмотрел и сказал: «Вся в мать, такая же неблагодарная. А ведь я ей жизнь спас. Вот и ты за родню не переломишься». Сплюнул в сердцах и ушел.

И снова дохнуло по коже морозом, даже тонким ледком плечи взялись, правда, мигом растаяло. Меня дар грел, тот самый, что от матери достался. Больше во всем нашем роду чародеев огня не было. Жаль только, очень слабо магия проявлялась. Люди сказывали, чародеи далеко-далеко жили, в теплых краях, где настоящей северной зимы никогда не знали. Огонь их внутренний был столь силен, что не только духа ледяного на месте мог истребить, но и веревки, тело связавшие, вмиг бы пережег. А у меня выходило лишь стоять возле дерева и не мерзнуть. Да еще маму вспоминать, точнее, представлять: ведь не видела ее никогда. Когда сделала свой первый вздох, она в последний раз выдохнула. Зато именем успела наградить, больно редким для наших мест, а потому чужим. Весной нарекла, или Вессой, как все вокруг называли.

– Ш-ш-ш, – прошуршало по ногам, и я вздрогнула.

Пушистый белый снег пришел в движение, потянулся тонким ручейком, укрыл ступни в матерчатых туфлях. Веревка обледенела, воздух словно застыл. Мое дыхание раскалывалось теперь на крошечные сосульки, со звоном опадая вниз. Солнышко скрылось за деревьями и больше не грело и не берегло меня от страшного духа. Тот же мигом учуял в лесу живую душу и устремился к ней, желая поглотить поскорее. Я не видела его, но чувствовала, как там, позади меня установилась мертвая тишина, даже ветерок стих.

И хотя сила текла и текла по телу, а все же губы побелели от холода, кожа мурашками взялась, и озноб прокатился вдоль позвоночника. Я глаза закрыла, дар призывая, а когда согрелась и открыла вновь, то едва не заледенела от страха. Покачивался в сумрачном воздухе чуть прозрачный белесый силуэт. Космы спутанные, серые почти земли касались, фигура точно куль бесформенный, четко лишь лицо с глазами светящимися да широко раскрытым ртом обозначалось. С жадностью дух ко мне потянулся в поцелуе прильнуть.

Я отшатнулась, вдавилась всем телом в холодное дерево, и спина начала к стволу примерзать. Закричала бы, но воздуха не хватало для крика, и смысла не было в мольбе. Кого могла попросить о помощи, кому свой стон адресовала бы? Не находилось для меня спасителей в этом заснеженном лесу, в такой миг лишь богам об избавлении молиться, но и те вряд ли услышат.

– Сердце… – выдохнула я, а в следующий миг потекла по жилам ледяная вода вместо крови, грудь сковало холодом, а волосы, пушистой шапкой укрывавшие голову и плечи, покрылись корочкой льда. – Стужи…

Казалось, и разум затянуло беспросветной холодной мглой. А огонь внутренний тихонько угасал, все тепло сосредоточив вокруг сердца, которое пока билось.

Слова… Следовало произнести правильные слова, ведь если зов будет услышан, Он может прийти. Говорили люди, не со всеми и не всегда бывал Он жесток.

Надежда, поборовшая давний детский страх, словно тонконогая лань, что в последнем отчаянном броске пытается ускользнуть от охотников, воскресила в памяти слова… Но в уме лишь одно прозвучало:

Стынь-трава, стынь-земля,

Лес под ветром склонись,

Сердце Стужи, на зов мой явись.


И оборвался призыв, запнулся, потерялся отчаянный в снежных просторах, а тело почти уснуло в ледяных объятиях. Холод. Холод кругом царил, и никогда прежде мне не было столь холодно.


Дух давно так не радовался вкусной жертве. И хотя почти уже насытился, но не хотелось отрываться от посиневших губ. Он бы, пожалуй, и не прервался, пока жертва еще дышала, но взвыл внутри инстинктивный страх. Задрожало бесформенное тело, и взметнулись под резко подувшим северным ветром спутанные космы. Резкий бросок духа в сторону оборвался истошным воем, когда из снежного мерцания, из прозрачного воздуха шагнул навстречу беловолосый мужчина. В расслабленной, опущенной к земле руке изо льда в мгновение ока сплелся синий клинок. Он сиял и переливался холодным огнем, но страшнее блеска прозрачных глаз для духа не было ничего. Перепуганная сущность рванулась в другом направлении, но чужая сила не позволила сбежать. Крепко держал его на месте прозрачный воздух, не давал уйти от короткого замаха. Клинок, сверкнув, прошел наискосок, разрубил пополам полупрозрачное тело, и оно истаяло без следа.

– Вот еще одно порождение Стужи убил, – промолвил высокий гибкий человек с волосами цвета платины, скользнув на заснеженную поляну следом за первым мужчиной. За его спиной вприпрыжку шел мальчишка не старше двенадцати зим и сверкающими от любопытства глазами смотрел вокруг, широко раскрыв рот. – За что их так не любишь, Бренн?

– Бестолковые существа эти духи, – ответил ему тот, что был четвертый по счету. Мягко вышагнул он из мигом успокоившегося снежного вихря. По росту равный первому, но с сизым оттенком густых прядей и синими-пресиними глазами. – Без разбору на всех кидаются.

Беловолосый человек тем временем подошел к дереву, к коре которого примерзла девичья фигурка в обледеневшем платье. Синий лед покрыл тело и волосы тонкой полупрозрачной коркой.

– Гляди, – добавил последний, откинув со лба сизую прядь, – никак духу жертву принесли?

– А ничего так жертва, – ответил второй, проведя широкой ладонью по платиновым кудрям, – жаль, спасти не успели.

Шедший первым мужчина приблизился к девушке вплотную и протянул ладонь. Коснулся застывшего лица, а лед вдруг со звоном осыпался с тела. Веревки, повинуясь легкому взмаху, опали на землю раздробленными сосульками, но та, кого привязали на потеху ледяному духу, даже не шелохнулась.

– Эх, опоздали. Человек против такой твари долго не продержится. Поздно позвала, – вздохнул сизоволосый.

– Жива, – наконец произнес тот, кто стоял сейчас возле дерева. Прозрачные глаза, похожие на чистый студеный родник, внимательно оглядывали точеные черты застывшего личика, а после быстро окинули взглядом всю тоненькую фигурку. – Не человек она. Чародейка.

– Да брось! – присвистнул второй, от изумления больно дернув себя за платиновую прядь. – Каким ветром огненную девчонку в наши земли занесло?

– То-то дух медлил, – вставил свое слово синеглазый, – оторваться не мог.

– Ох и вкусные эти чародейки, – толкнул его плечом платиновокудрый. – Поцелуешь такую, и вмиг весь лед в груди растает. Сила по жилам потечет, в крови заиграет.

– А тебе бы только о поцелуях думать! Жалко ведь девку. В лесу одну привязали духу на растерзание. Темный народ здесь обитает, все в старые предания верит, дедовскими методами проблемы решает. Нет бы самим вооружиться, выследить, а после огоньком прижечь. Спасти-то сумеем, Бренн?

Их предводитель склонил голову набок, отчего белые, мерцающие, точно снег на солнце, волосы коснулись плеча. А после он поднял ко рту ладонь и слегка подул.

Фигурку девушки окутало слабое сияние, отчего вся кожа ее покрылась тонким слоем белого инея. Мужчина отступил на шаг, а подле него вдруг сплелись из снега настоящие ледяные сани, такие длинные, что на них вполне мог лежа уместиться человек. Подойдя ближе к побелевшей фигурке, он легко поднял ее на руки и уложил поверх саней.

– Чего он ее заморозил-то? – спросил одного из взрослых мальчишка. – Она же и так не дышала.

– Не заморозил, дурень, – дернул его за ухо красавец с платиновыми кудрями. – Морозом укутал, точно одеялом. В этом коконе она отогреется, а к огненному жару пока нельзя. Сперва пусть кровь ток свой восстановит, к каждой клеточке пробьется, жизнь в теле снова зажжет. А иначе очнется и ни ногой ни рукой двинуть не сможет.

– Это ж больно, когда после мороза тело отходит.

– А то! – хмыкнул мужчина, наблюдая, как их предводитель взмахом руки заставляет снег вокруг саней скрутиться в тугую спираль. – Но лучше разок перетерпеть, чем всю жизнь мучиться. Коли она чародейка, огонь внутренний быстрее жизнь восстановит. Сейчас главное – укрыть.

Сани исчезли в снежном вихре, а беловолосый мужчина оглянулся на своих спутников и снова махнул рукой. Вокруг четверых взметнулся снежный буран, завертелся воронкой и осыпался снежинками, явив взору лишь заметенную поляну.


Мальчишка бочком протиснулся к заиндевевшей лавке, посмотрел еще разок на настоящую чародейку, всю укрытую снежным коконом, и тихонько тронул пальцем белоснежную корочку. Она неожиданно хрустнула под рукой и вдруг мигом слетела с девичьего тела инеистой шелухой, а мальчишка перепугался и хотел уж удрать. У самой двери словили его за ухо крепкие пальцы.

– Куда подался? Трогать кто велел?

– Ай, санами, я нечаянно, не буду больше!

– Конечно, не будешь. Сейчас ухо оторву в назидание, такую науку точно не позабудешь.

Мальчишка старательно зажмурился, представил себя без уха и сумел выдавить две крупные слезинки, отчего хватка наставника тут же ослабла, а после и вовсе исчезла.

Щелкнув любопытного и шмыгающего носом ученика по лбу, мужчина прошел к лавке и посмотрел на девушку. Склонился чуть ниже проверить, дышит ли, и удовлетворенно хмыкнул, пригладив ладонью упавшие на глаза платиновые кудри.

– Отогрелась. Скоро очнется.

– Санами, – любопытный воспитанник уже маячил за спиной, – а если Стужа разгневается? Наказание какое придумает?

– На что разгневается? Пусть он чародейку спас, но ведь на зов откликнулся. А с братцем у Стужи перемирие временное. Важно, чтобы она здесь не появилась, пока девчонка у нас.

– Так я не о том. Богиня страсть как не любит, когда ее созданий убивают. Не оттого ли на огненных злится?

– А, ты о духе. Стужа их создала больше из вредности.

– Ой. – Мальчишка не удержался и испуганно прикрыл ладонью рот. Чтобы так о богине говорить! Такое себе только его наставник и позволял.

– Брату насолить хотела. Думаешь, она сама их бережет? Другим трогать не велит, потому что в эти клочки стужи жизнь вдохнула, но они ей толком послужить не могут. Приказов сложных не понимают, какой прок от таких? Бренну богиня слова не скажет, будь уверен. Ему все прощается.

– Вот бы и мне так!

– Так – это как? – Мужчина с улыбкой посмотрел на воодушевленного мальчишку. Хотя тому минуло лишь десять зим, но снежный дар уже вовсю проявлял себя, а кончики светло-русых волос тронуло серебром.

– Так ей служить, чтобы она меня из всех выделяла.

– Эх, глупый! – потрепал его по голове наставник. – Мы все ей служим, каждого из нас она милостью одаряет, но чтобы так, как Бренн, ей близким стать, тут, парень, одного дара мало. Сперва попробуй свое сердце на кусок льда обменять. Иной раз поколдуешь, и сразу все тело смерзается, мышцы колом встают, в груди холод давит, только сердца жар его и растопит. А как с постоянной болью мириться, если там осколок ледяной? Жить, когда в груди всегда колет мороз, из-за которого само дыхание сосульками обращается. Нет! Даже дар, по силе безграничный, того не стоит.

– А чародеи огня как же колдуют?

– У них иначе, у них жар все нутро опаляет. Магия, она легко никому не дается, а чем больше сила, тем сложнее. За все свою цену платишь, потому проще человеком оставаться и учиться даром правильно владеть.

– Вот стану я, как вы, санами… Ой! Вздохнула, кажется.


Тук-тук-тук…

Ходики так тикают? Звук больно странный, будто сломалось в них что.

Я разомкнула веки глянуть на стену, где висел деревянный домик с двумя медными стрелками, но нашла лишь толстые заиндевевшие бревна. Хотела протереть глаза, а руки оказались тяжелыми и такими неподъемными, что я не на шутку испугалась. Не иначе как связана!

Дернулась и чуть с лавки не кувыркнулась. Поймали у самого пола чьи-то руки и обратно уложили.

– Тише! Куда, прыткая, собралась?

На меня смотрели светло-серые глаза необычного мужчины. Странен он был тем, что на щеке серебрился морозный узор, а волосы, кудрявыми волнами падавшие на лоб, сияли точно браслет платиновый. Необычный, чуточку чужой облик, в котором хоть и проскальзывало человеческое, но словно подернулось оно снежной мерцающей пеленой. Однако явно он не был ледяным духом.

– Спросить хочешь, где оказалась?

Я кивнула.

– А если отвечу, что мне за это будет?

– Коней притормози! – Низкий рокочущий голос заставил первого мужчину поморщиться. Я хотела повернуть голову, рассмотреть, но не вышло. – Никак с чародейки награду спросить вздумал. Не ты спасал, не тебе и спрашивать.

– А вдруг сама бы пожелала наградить? Чего мешаешься, Севрен?

– Скажи, ты колдовать умеешь? – Передо мной вдруг возникла взлохмаченная мальчишечья голова. Большие детские глаза смотрели с любопытством. Пока те двое препирались, ребенок подобрался к самой лавке. – Можешь огнем в стену запустить?

Я снова зажмурилась. Видимо, не пришла еще в себя, видения мучают. Вдруг все разговоры разом стихли, и словно бы скрипнула дверь.

– Очнулась? – спросили, и от звучания этого голоса я всем телом вздрогнула. Взметнулся такой жар из самого сердца, что, подступивши к горлу, закружил голову. То не я, сила вдруг взбунтовалась. Я пока лишь слабость ощущала, зато дар взметнулся, как никогда прежде, всю грудь обжег, заставил со стоном выгнуться.

Мальчишка от меня мигом отшатнулся, и тот, второй мужчина резко назад отступил.

– Ишь как огонь лед чувствует, кабы избу не пожгла, – произнес рокочущий голос.

А мне все хуже и хуже делалось, и совладать невмоготу, жгло изнутри, грудь раздирало, точно когтями по нежной коже. Тут и оторопь сошла, тело мигом задвигалось, и, не помня себя, я с лавки соскочила.

– Отходи! – крикнул, кажется, тот, что с кудрявыми волосами.

Люди, кто в избе оказался – те двое да мальчишка, – мигом в углы вжались, а я к двери рванулась. На воздух, к холоду, туда, где остудить этот пожар смогу.

Но дорогу человек преграждал, стоял ровно на середине моего пути и не двигался. Я же в то состояние вошла, когда ничего толком не замечала. Метнулась к двери, желая оттолкнуть прочь с дороги, да расшиблась об него, точно волна о скалу разбивается. Руки чужие крепче веревок, у дерева державших, поперек спины обхватили. И мой рывок на пределе сил, против которого и братья не устояли бы, его даже с места не сдвинул. Отразились в морозных прозрачных глазах пламенеющие пушистые волосы и кожа, будто солнце, светящаяся. Я же, не понимая, что творю, взметнула выше ладони.

Марево огненное рванулось от пальцев и заколебало воздух между нами. Я не знала, но чувствовала, было оно жарче самого жаркого пламени. От такого даже металл оплавится, истечет восковыми каплями. Но столкнулось вдруг мое пламя с ледяным промозглым дуновением. Воздух, дрожавший жаркой волной, застыл и пошел морозными узорами, которые трескались и ломались. Так накатывают одна на другую две волны, сталкиваются с разбега: одна, что отходит от берега, и другая, которая приливает. Врезаются с гулом и обе рушатся, исходя бурной пеной. Вот и теперь обе силы будто сшиблись друг с дружкой, а кругом заволокло все белесым паром, укрыв пространство на расстоянии в несколько шагов.

За плечами мужчины взметнулся прозрачный плащ, сотканный из тысячи снежинок, и окутал мои руки и спину, обволок ледяным холодом, который я лишь по морозному облачку пара угадала, телом же не ощутила. Сила внутри плеснула один раз, другой. Она рвалась и рвалась наружу, как рвется с цепи преданный хозяйский пес, ощутив поблизости чужого. Она скрутилась внутри жаркой пламенной бурей и плеснула в последнем броске на застывший между нами прозрачной корочкой воздух, захрустела тающим инеем, растопила ледяную преграду. Но укрывший меня плащ сжался плотнее, и мощь, проявившая себя так щедро, вдруг перестала давить. Отпустило в груди, огонь поутих, и сделалось мне легко. Я воздуха жадно глотнула и дух смогла перевести. Только руки тряслись мелкой дрожью, вцепившись в плечи державшего меня человека.

– Погасил, неужто погасил? – позади пораженный возглас раздался. – Бренн, ты как это… С огненным выбросом сами чародеи не совладают.

– Вот это сила! Мне бы такую! – протянул восторженный мальчишечий голосок, а мужчина напротив меня усмехнулся. Одно только странно: усмешка глаз его не коснулась ни капельки. Как разлился в их глубине холод, так и не оттаял нисколечко.

Человек пальцы разжал, меня от хватки железной освобождая, и заметила я в тот момент красные длинные ожоги на его руках. Тянулись они от самых ладоней, а рубашка прожжена оказалась и оголяла белую кожу с красными отметинами. Затягивала пугающие раны тонкая инистая корочка, и стоило мне назад отступить, как увидала такие же свежие шрамы на широкой груди.

Я ли это сотворила?

– В другой раз задумаюсь, прежде чем чародейку спасать, – тряхнул головой человек, и цвет его волос показался мне необычнее всех виденных. Белоснежный, и в прядках искры сверкают, точно белый снег в лунном свете искрится. Но даже не поморщился мужчина при этом движении, не скривился от боли, словно вопреки муке собственного тела чуть ли не каждый день чужой огонь гасил.

Однако, услышав его слова про чародейку, я догадалась наконец оглядеться.

Изба незнакомая, по форме квадратная, из бревен сложенная, а у дальней стены на всю длину лавка. Одно окно, дверь и ничего больше, да и комната одна, по размеру не больно большая. Но удивительней избы, конечно, люди оказались: трое мужчин да мальчишка. Двое рослых плечистых вроде разнились друг от друга, однако и схожесть была. Не в движениях, не в выражении глаз, больше в ощущениях. Роднило их что-то. Ведь бывает, людей, одним делом связанных, это дело крепче прочих уз объединяет. Мальчишка же и вовсе привычным казался, любопытный, как всякий ребенок, только волосы на концах тронуты серебром.

И кто же такие?

– А ты кого звала? – Тот, кто меня поймал, наблюдал, как я оглядываюсь, а потому на вопрос, который неожиданно вслух задала, мигом ответил. И если тех двоих я бы еще приняла за путников, которые в лесу на мое дерево случайно набрели, то этого назвать человеком язык не поворачивался. Не было в нем того, что людей отличает. Ведь у живого существа чувства в глазах, от него теплом веет, и все тело жизнью дышит, а здесь я человека не чуяла совсем, вот ни капельки.

Потому окинула пристально взглядом да заметила, как прежде красные раны обратились белесыми полосками, покрытыми мелкими кристалликами льда. Идет такая полоса по груди, извивается, а на ней изморозь иголочками топорщится, и так захотелось растопить. Снова сила взыграла. Кололи мне глаз эти иголочки острые, длинные, ощерились сотнями наверший, и пальцы зудели от желания смахнуть. Словно на себе их холод почувствовала. Даже ладошкой потянулась, а тот, кто не иначе как маг снежный, вдруг бросил:

– Не прикасайся.

И позади раздалось насмешливое:

– Думаешь, у тебя одной дар на ледяную силу реагирует?

Я не сразу поняла, да мужчина со снежными волосами пояснил:

– Ты лед ощущаешь, а я огонь чувствую. На твоем месте не рисковал бы. Свой дар я хорошо контролирую, но после выброса огненного мне и собственную силу усмирить нужно.

Поняла. Вот сразу осознала, что сказать хотел, и отступила. Помолчала, с мыслями собралась и на вопрос его ответила:

– Я Сердце Стужи звала.

– И? – изломил брови тот, кто мой огонь усмирил.

– И не похож ты на него.

– Отчего же? – Не он спросил, снова позади уточнили. Скорее даже удивились, да так, что не сдержалась и принялась объяснять:

– Сердце Стужи обликом настолько ужасен, что каждый, кто взглянет, от страха разум теряет. Еще, говорят, глаза у него чернее ночи, и бездонная бездна в них плещется.

– Это с чего у повелителя льда глаза черные? – уточнил кудрявый.

– От горя.

Те двое и мальчишка на лавку даже присели и с таким любопытством на меня уставились, что я продолжила. Повела рассказ, который не раз и не два сама слышала.

– Жил на свете человек один, была у него семья, дом крепкий, родители и друзья. В те времена люди вечно норовили друг с другом поссориться, а потому княжества отдельно стояли, и нередко нападали соседи друг на друга. Воинов тогда ценили на вес золота, а этот человек был истинным воином. Вот и звал его правитель княжества на службу, да так часто, что дома реже бывать доводилось, чем на поле ратном.

Замолчала дух перевести, а сизоволосый отметил:

– Как рассказывает, заслушаешься.

Ободренная такими словами, я дальше продолжила:

– Хорошо он бился, долго правителю верой и правдой служил, а когда домой возвращался, радовалось сердце, что подрастают смышленые и бойкие сыновья, а любимая жена ждет из похода. Но вот однажды вернулся в свой край и нашел одно пепелище. Говорят, враги отыскали и никого не пощадили.

Мальчишка на лавке громко вздохнул, вроде как всхлипнул.

– Ни правитель не уберег родных своего воина, ни за самим воином никого не послали. Еще и задержали в походе. А вернись он на день раньше, непременно успел бы дом отстоять и семью спасти. Вот, говорят, с тех пор почернели его глаза. Врагам он отомстил жестоко, но близких вернуть это не могло. Зато слава о деяниях воина дошла до самой богини Стужи, и она лично к нему явилась. Предложила себе послужить, обещала от вечной боли, которую никакой местью не заглушить, избавить и взамен человеческого сердца предложила кусок синего льда. Говорят, он согласился и действительно позабыл боль, как и все прочие чувства. Зато вернее его не было у Стужи воина, и стал он ей ближе и дороже всех прочих.

Закончила рассказ, и царила кругом какое-то время тишина. Я поглядела на тех, кто на лавке расположился. Они грустно смотрели, словно ждали продолжения, а история взяла да слишком быстро закончилась. После повернула голову к тому, кто позади меня стоял, и вот у него никаких эмоций на лице не обнаружила. Даже бровью не повел. Сложив на груди руки стоял, прислонившись к бревенчатой стене, а на губах едва заметная улыбка играла.

– Потому, значит, и не похож? – уточнил. – Глаза не черные оказались?

Я кивнула.

– А еще ты обликом не ужасен, видишь, дева разум от страха не потеряла, – со смехом заявил тот, что с платиновыми кудрями. – Бренн, ну что тебе стоит, прими разок боевую ипостась, не разочаровывай девушку.

– Я затем ее спасал, чтобы насмерть напугать?

– Привыкать все равно надо, – басовито добавил мужчина с сизыми волосами. – Если с нами останется, и не такое увидеть доведется.

Однако же странно это. Я одна в избе с незнакомцами, по виду которых сразу понятно: в бараний рог не то что меня, обоих братьев вмиг скрутят. А этот, кого Бренном называли, еще и настоящий снежный маг. Про них я тоже истории разные слышала. Немудрено даже, что именно такие вот маги ледяного духа уничтожить смогли, а меня в лесу отыскали. Однако же я их не боялась, ну вон тех двоих точно. Возможно, все дело было в мальчишке, так безмятежно сидевшем между взрослыми и наравне с ними задававшем вопросы. Он даже не испугался к Бренну обратиться:

– А можно ее оставить? Так сказки хорошо рассказывает.

Истории я любые могла поведать, это правда. А какие не знала, те легко придумывались. Для сестренки младшей чего только не сочиняла. Вот и мальчишку проняло. Видимо, здесь некому было ребенку сказки сказывать. Где они вообще живут? В чаще лесной, подальше от людей? У нас считали, что снежные маги в крепости селятся, куда хода простому человеку нет. Только обладающий особенным даром отыскать и увидеть сможет.

– Оставить? Чтобы сказки рассказывала? – И столько насмешки в словах прозвучало. Прозрачные глаза прищурились, окинули меня сверху донизу. – Жива осталась, и ладно. Пускай к своим возвращается.

И такой грустный вздох в ответ на его решение раздался, причем все вздохнули: мальчишка да те двое. Только их тоске до моей далеко было. Ведь как туда вернуться, откуда меня напрямую в лапы ледяного духа отдали?

– Не хочу назад идти, – не удержалась от протеста. Понимала, что за спасение поблагодарить нужно, а требовать чего-то права не имею, но не сдержалась.

Ледяной взгляд в ответ холодом окатил.

– А мне какая печаль, чего ты хочешь?

– Так если нет печали, зачем спасал?

Двое позади вдруг закашлялись, будто воздухом поперхнулись, мальчишка затаился тише мышки, и тишина повисла – ножом режь. В такой момент любому, не только мне, понятно бы стало, что с ответом я поспешила, явно не то сказала.

– Вернешься, – негромко произнес тот, у двери, – расскажешь, что сама с духом справилась. В другой раз не рискнут у дерева вязать. Ну а насчет «зачем спасал» сперва разузнать следовало, чем тебе магический договор грозит, а после между мной и духом выбирала бы. Кто знает, взялась бы тогда звать.

Это как так? Между смертью и спасением выбирая, могла бы смерть принять? И о каком договоре речь?

Бренн вдруг кивнул в мою сторону и велел:

– Ловите, сейчас откат начнется. Как в себя придет, позовете. Верну обратно.

И хлопнула дверь, только метнулся в избу снаружи вихрь снежинок. Даже разглядеть, что за ней, не удалось.

А потом повело. Ох как повело! Закачались пол и стены, перепутались местами, бревна заскрипели, вжимаясь друг в друга, потолок вниз подался прям мне на голову. Четыре руки и правда поймали, вновь на лавку потащили. И я в такое полубеспамятство впала, душное, тошнотворное, тяжелое. Голоса надо мной гудели, точно рой рассерженных пчел, и никак смолкать не хотели. Тянулись фразы одна за другой без остановки, цеплялись кончиками друг за дружку, одна в другую перетекала, и никак они мне покоя не давали. Вдобавок к скорби телесной еще и на сердце давили.

– Ведь и правда не знает, на что подписалась.

– Кто ж ее заставлял слова магические произносить?

– Кто, кто? Жить захочется, не только с Сердцем Стужи договор заключишь. Вот чего он с нее потребует?

– Что с девки потребовать можно?

– Ты по себе всех не меряй.

– А вы о чем?

– Малец, кыш во двор! Засиделся без дела.

Вновь скрипнула и хлопнула дверь, а голоса продолжили жужжать.

– Сдается мне, Сизар, она нас не узнала.

– Откуда им в глуши уметь снежных магов с ходу определять и меж собой различать? Они там до сих пор жертв к деревьям вяжут.

– Не верит, что Бренн действительно хозяин льда. Вот глупая!

– Чего сразу глупая?

– Сам посуди, если огненные чародеи с подобными первыми выбросами силы совладать не в состоянии, кто бы из снежных мог их погасить? А еще, подумай, она с ледяным духом не справилась, а здесь едва избу не сожгла. Огонь силу, все прочие силы намного превосходящую, ощутил, вот и рванулся наружу. Такое если сопоставить, как можно усомниться, кого перед собой видишь?

– Ты ее сказку о Сердце Стужи слушал? Предания да легенды, где вымысла больше, чем правды. Не удивлюсь, что она простых вещей не знает. Огонь свой призывать не умеет. Ее бы оставить, обучить. Вдруг пригодится.

– Слышал его? Не оставит он чародейку. Хоть обучить бы и мог.

– Вот если бы она сама к нам пришла…

– Ты это брось! Коли ее надоумишь, сам знаешь, что за то будет.

– И не собирался. Но вдруг сама сообразит. Вот выйдет как-то ночью во двор, а там луна полная в небе висит прямо над горизонтом и над ней звезда светится. Тут чародейке в голову и придет: а почему бы по направлению той звезды в заснеженный лес не податься? И потом…

Голос вдруг перестал жужжать, оборвался коротким и гневным:

– Ох, доиграешься, Сизар!

– А что? Она в беспамятстве, слышать нас не может. Я же просто так рассуждаю. Вот если бы ей рассказал, иное дело.

– Стужа с тобой! Тот еще упрямец. Положил на девчонку глаз, а теперь ждешь, что она жизнь человеческую вот на это променяет.

– При нормальной-то жизни, как говоришь, человеческой, в жертву не приносят.

– Кабы и так. Чародейка она. Здесь чем крыть будешь? Ты снежный, она огненная.

– И чем плохо?

– Всем хорошо! То-то тебя в другой угол отнесло, когда в ней огонь проснулся.

– Сам будто рядом задержался.

– Я мальца защищал. А не умея с пламенем сладить, не лез бы на рожон. Чародейку ему подавай, целовать ему их сладко. Слышишь хоть меня?

– А то! Орешь ведь громко, даже в ушах гудит.

– Толку с тобой говорить! Я ему про одно, а он с девчонки глаз не сводит. Ну и сиди, присматривай!

Снова хлопнула дверь, и наступила чудесная тишина.

Сердце Стужи

Подняться наверх