Читать книгу Сахар на дне - Маша Малиновская - Страница 2

– Эй, Фомина, – Зоя Ивановна трогает меня за руку, пока пациентов грузят в лифт. – Ты чего? Поплохело? Может, валерьяночки или коньячку за первый день? Тут без этого никак.

– Что? – вздрагиваю, снова возвращаясь в коридор госпиталя. – Нет. Я…

– Ты будто привидение увидела.

– Третий раненый – мой брат.

– Что?!

Начальница разворачивает меня к себе лицом и смотрит в глаза. Ищет признаки аффекта.

– Мы давно не виделись.

– Так беги к нему! Палыч пропустит.

Внутри бьёт импульс, и я срываюсь на бег. Лифт только захлопнул двери, но ничего, и пешком домчу по ступеням. Уже на четвёртом этаже меня догоняет Лиза.

– Яна, стой! Подожди! – подруга хватает меня за руку, когда я уже подбегаю к дверям смотровой, куда вкатили каталки.

– Что? – расфокусировано смотрю на подругу. Мне надо туда!

– Брат? У тебя разве…

– Сводный.

– Сводный? – красивые брови Копыловой взлетают вверх. – Это тот, который…

– Да, это он.

Выдёргиваю руку и иду внутрь. Конечно, я ей рассказывала про Алексея. Не сразу и не всё, но рассказывала. Потому что именно Лиза вытащила меня из той беспросветной ямы, в которой я тонула, когда Шевцов ушёл в армию. Когда загибалась по ночам, рыдая в подушку в общаге. Когда почти перестала есть, потому что мама сказала, что Алексей подписал контракт на три года в миротворческие миссии, и даже Виктор не смог уговорить его вернуться. Если бы не Лиза тогда, я бы не вытянула учёбу даже до первой сессии.

В большой и ослепительно белой смотровой над раненым орудуют две медсестры и врач.

– Шевцов Алексей Викторович. Гвардии сержант. Контузия головы, осколочные ранения левого глаза.

Медсестра зачитывает врачу данные сопроводительной карты, а мне каждое слово бьет набатом.

– Фомина, хотите присоединиться? С каких это пор психиатры у нас интересуются первичкой?

За маской нетрудно угадать ухмылку врача. Это то, о чём предупреждала Зоя Ивановна.

– Это мой брат, – повторяю в который раз и подхожу ближе.

– Маску надень, – медсестра толкает меня локтем, кивая подбородком в сторону коробки с одноразовыми масками.

Я делаю как она говорит и снова подхожу. Он жив. Дышит. Без сознания или под наркозом.

Медсёстры срезают нательное бельё, оголяя торс, подключают капельницы. На первый взгляд мне кажется, что вся его грудь испещрена ссадинами и кровоподтёками, но это оказываются узоры татуировок.

Врач ощупывает голову, пытаясь оценить степень повреждений, проверяет реакцию зрачка незабинтованного глаза. Когда начинают срезать повязку с левого глаза, меня пробирает дрожь.

– Вон, – с абсолютным спокойствием говорит хирург, не отвлекаясь.

– Степан Павлович… – заламываю пальцы.

– Я сказал: пошла вон, – тем же тоном. – Копылова, сопроводи, а потом возвращайся. Тебе как офтальмологу будет полезно.

Я не спорю и позволяю Лизе вывести меня. Она вытаскивает в коридор и толкает спиной к стене.

– Слышь, бестолковая, Палыч тебя теперь на пушечный выстрел не подпустит к твоему братцу! А ну возьми себя в руки. Родителям позвони пока.

Бестолковая… В памяти током бьёт обидное прозвище, которое мне дал Алексей. Бестолочь. Она самая.

Ведь и правда нужно позвонить Виктору.

Я набираю номер отчима, сжимая холодными руками телефон. Он отвечает после третьего звонка.

– Привет, малявка. Неужели вспомнила обо мне? – слышу улыбку в его голосе.

– Дядь Вить… – голос не слушается.

– Так, – отчим настораживается. – Не предложили договор, что ли?

– Предложили…

– Тогда в чём дело? – шуточные нотки полностью исчезают из голоса отчима.

– Тут Лёша, – наконец набираюсь смелости произнести имя Шевцова вслух. – В госпитале. Он ранен.

В ответ устанавливается оглушающая тишина. Я только что сказала отцу, что его единственный сын ранен во время выполнения миротворческой миссии.

– Подробнее, – слышу глухой голос враз постаревшего мужчины. – Яна, не молчи.

– Пока не знаю. У него контузия в голову, осколочное глаза. Сейчас без сознания, готовят к операции.

Отчёт достойный врача, чего уж тут сказать. Ни эмоций, ни сочувствия. Спасительная корка льда на сердце.

– Выезжаю.

Виктор отключается, а я на автомате засовываю телефон в карман. Мне нужен кофе. И погорячее.

Минут через двадцать ко мне в ординаторскую приходит Лиза. Зоя Ивановна напоила меня кофе и ушла домой.

– Ты как? – подруга садится рядом на диван и отбирает пустую кружку, которую я до сих пор держу в руках.

– Что сказал Палыч?

– Сказал, что всё с твоим братом будет нормально. Жить будет.

– А глаз?

– Тут пока неясно. Попытаются спасти, но ты же и сама понимаешь.

– Угу.

– Родителям звонила?

– Должны уже подъехать.

Виктор с матерью приезжают в течение часа. Мама насторожено смотрит на меня, а у отчима заострились морщины на лице. Операция в процессе, и мы ждём в коридоре. Чувствую себя каменным изваянием. Ни эмоций, ни реакции. Я испугалась того шквала ощущений, когда увидела Алексея, и просто заперла их на амбарный замок. Но я же психиатр, и сама понимаю, что они скоро начнут просачиваться, а потом снесут к чертям хлипкие двери моего самообладания.

Операция идёт больше четырёх часов, и когда усталый Палыч выходит к нам, я даже сдвинуться не могу. Они с Виктором отходят в сторону и тихо разговаривают. Вижу облегчение на лице отчима.

– Яна, – мама трогает меня за руку. – Мы отвезём тебя домой.

– У меня сегодня ночное дежурство, – зачем-то вру. Не хочу уезжать из больницы.

– Уверена, заведующая тебя отпустит.

– Мам, – я раздражаюсь, – сегодня мой первый день, я не стану отпрашиваться.

Среди других чувств появление Шевцова всколыхнуло и старую обиду на мать. Я не знаю, что тогда между ними произошло, но именно после разговора с ней он вдруг принял неожиданное решение уехать. Не знаю, как она на него повлияла, из-за меня ли или по каким-то другим соображениям, но я не сразу смогла простить её. Вряд ли бы у нас с Шевцовым что-то вышло после всего, но это было бы наше решение. И ничьё больше. Со временем обида растаяла, но сейчас всколыхнулась, как снежная пыль, поднятая ветром.

Спустя какое-то время Виктор и мама уезжают. Их всё равно не впустят в интенсивную терапию ближайшие сутки. Меня Петрович отправляет спать под угрозой инъекции снотворного.

Утром, ближе к пяти утра я просыпаюсь от прикосновения к плечу. Медсестра из хирургии тихонько трясёт меня.

– Яна Николаевна, Степан Петрович позволил вам побыть с братом.

Я резко сажусь на диване, пытаясь разогнать морок сна.

– Как он? – голос ото сна ещё не слушается.

– Стабилен. Из наркоза вышел гладко, потом дали снотворное. Думаю, скоро проснётся.

– Спасибо.

Медсестра уходит, а я подхожу к зеркалу. В ординаторской больше никого нет. Дежурный, наверное, ушёл на другой этаж, сёстры заняты. На улице уже рассвело. Смотрю на свой помятый халат и растрёпанные волосы. На лице отпечатались складки. Красотка, что говорить.

Уже выходя в коридор, я вдруг запинаюсь, задумываюсь. Одно дело волноваться за сводного брата, пока он на операционном столе, другое же встретиться с ним уже лицом к лицу. Что я ему скажу? Как он отреагирует? Готова ли я к этой встрече?

Сжимаю кулаки, уже почти передумав, но потом решаюсь. Не прятаться же мне всю жизнь от него? Прошло шесть лет. Может, мы просто поздороваемся, как старые знакомые и всё. Тогда мы были подростками и делали глупости, теперь же всё иначе. Наши родители женаты, и встречи всё равно не избежать. А раны… раны давно затянулись и присыпались пеплом сгоревшей первой любви. Глупой и ненастоящей.

Шевцов в индивидуальной палате. Всё ещё спит. Я присаживаюсь в кресло у койки и рассматриваю его.

Алексей очень изменился. Он уже в одиннадцатом классе выглядел взрослым мужчиной. Что же говорит теперь. Как говорят, косая сажень в плечах – здорово раздался. Бугры выпирающих раскачанных мышц. От самых запястий и до простыни, прикрывающей с середины груди, видны разбросанные татуировки. Я замечаю ту, с которой уже знакома – чёрный дракон на плече. Чувствую неприятную горечь воспоминаний, подкатывающих к горлу.

Лицо тоже изменилось. Даже сейчас, спящий и измождённый, Лекс выглядит опасно. Складка между бровей и пробившаяся тёмная щетина, что стала значительно гуще.

– Всё рассмотрела, бестолочь?

Дергаюсь от неожиданности. Господи, неужели я думала, что шесть лет могли его изменить? Начать с оскорбления – это так его.

– Классный халатик, сегодня в тему, – его голос ещё хрипит, но интонация бьёт, заставляя снова почувствовать себя маленькой испуганной девочкой в чужом доме.

– Привет, Лёша, – выдавливаю из себя, выпрямляя спину.

И тут вдруг его взгляд меняется. Шевцов прищуривается и тянется рукой, опутанной трубками. Слегка касается пальцем моего колена, а потом потрясённо выдыхает:

– Ты настоящая?