Читать книгу Будущее мозга. Как мы изменимся в ближайшие несколько лет - Матео Ниро - Страница 7

Один из выдающихся аргентинских писателей детективной прозы Родольфо Уолш в предисловии к своей книге «Зарисовки в красном» указывает на то, что ставит особняком литературу подобного жанра в сознании читателя. Вопреки широкому мнению привлекательность полицейских романов заключается вовсе не в том, чтобы как можно быстрее узнать имя убийцы, а в том, чтобы выяснить, что произошло в действительности, как было совершено преступление и, главное, как раскрыть его наиболее быстрым и верным способом. Вот что он пишет:

В трех историях, представленных в данной книге, есть момент, когда читатель получает все необходимые элементы, если не для решения загадки во всех ее деталях, то, по крайней мере, для описания ключевой идеи как преступления, так и цепочки шагов, предпринимаемых для его раскрытия.

Тем самым он говорит о необходимости подключения когнитивных навыков в ситуации, когда нам уже доступны для анализа основные факты. В данном случае факты преступления. Таким образом, жанр полицейской прозы представляет собой повествование, которое выстраивается вокруг загадки, но акцентирует внимание не на скорейшем разоблачении, а на шагах и размышлениях, ведущих к нему.

Простой пример этого мы можем увидеть у самого Уолша в одном из фрагментов его короткого классического рассказа «Три португальца под зонтом (не считая покойника)»:

1. Первый португалец был высоким и худым.

Второй португалец был невысоким и толстым.

Третий португалец был среднего телосложения.

Четвертый португалец был мертв.

2. – Кто это сделал? – спросил комиссар Хименес.

– Не я, – сказал первый португалец.

– И не я, – сказал второй португалец.

– И уж точно не я, – сказал третий португалец.

3. Даниэль Эрнандес положил все четыре шляпы на стол.

Шляпа первого португальца была мокрой спереди.

Шляпа второго португальца была сухой посередине.

Шляпа третьего португальца была мокрой спереди.

Шляпа четвертого португальца была мокрая целиком.

4. – Что вы делали на углу? – спросил комиссар Хименес.

– Мы ждали такси, – сказал первый португалец.

– Шел сильный дождь, – сказал второй португалец.

– Лило как из ведра, – сказал третий португалец.

Четвертый португалец хранил мертвецкое молчание в своем теплом пальто.

5. – Кто видел, что произошло? – спросил Даниэль Эрнандес.

– Я смотрел на север, – сказал первый португалец.

– Я смотрел на восток, – сказал второй португалец.

– Я смотрел на юг, – сказал третий португалец.

Четвертый португалец был мертв. Он умер, глядя на запад.

С этого момента структура повествования начинает повторяться, вопросы комиссара и детектива Даниэля Эрнандеса следуют один за другим. Португальцы по очереди отвечают на них, и из их ответов мы все больше узнаем об убитом, убийстве, потенциальном убийце и контексте. Пока в какой-то момент детектив не произносит: «Вы убили его». Перед нами открывается ключевая гипотеза данного детектива. И история могла бы на этом закончиться, если бы ее суть сводилась к тому, чтобы просто идентифицировать убийцу. Однако ключ заключается в том, чтобы восстановить процесс рассуждений, благодаря которому было достигнуто полученное утверждение. Поэтому история, конечно, продолжается.

Одним из признанных критиков литературы данного жанра является Цветан Тодоров. По его мнению, в классическом английском детективе, наиболее известными персонажами которого являются проницательная мисс Марпл, детектив Эркюль Пуаро, отец Браун или знаменитый Шерлок Холмс, существуют всегда две повествовательные линии или две отдельные истории. Одна из этих историй связана напрямую с совершением преступления. Она повествует о событиях, случившихся в хронологическом порядке, которые нам придется реконструировать шаг за шагом на страницах романа. Убийство же или первоначальная история завершается еще до начала повествования. Тодоров поясняет это так:

Сто пятьдесят страниц, отделяющих раскрытие преступления от разоблачения преступника, представляют собой медленный процесс познания: мы изучаем улику за уликой, подсказку за подсказкой.

И именно это познание соответствует второй линии – истории расследования. Речь здесь идет уже о повествовании, которое выстраивает мост между читателем и первой линией или историей преступления. Таким образом, автор шаг за шагом ставит перед читателем когнитивную задачу, параллельно следуя за детективом во всех его гипотезах, открытиях и предложенных до этого интерпретациях фактов. Вот почему все персонажи (детективы, полицейские, судьи, родственники жертвы, случайные свидетели) вовлекаются в процесс познания, а не действия (совершающие реальные действия люди были персонажами первой истории либо в роли убийцы, либо в роли жертвы). Следовательно, читая полицейский роман, мы сталкиваемся с осмыслением фактов и событий, случившихся ранее. Сам Тодоров обращается к традиционным теориям так называемых «русских формалистов» начала ХХ века, чтобы сформулировать собственное представление о структуре полицейского романа. По его мнению, в каждом подобном литературном произведении существует два фундаментальных элемента: фабула и сюжет. Фабула соответствует тому, что действительно произошло в жизни, в то время как сюжет представляет собой повествование или литературные способы, которыми реальные события были представлены. И самое главное заключается в том, что фабула и сюжет являются не отдельными частями, а точками зрения на одни и те же факты. Иными словами, две истории являются на самом деле двумя сторонами одной медали.

«Почему, – спросите вы, – на первых страницах книги о нейробиологии мы затрагиваем столь далекую от нее тему, как полицейский роман?» Потому что мы убеждены, что понимание принципов построения данного литературного жанра позволит нам приблизиться к пониманию научно-популярной литературы.

Наука в целом и нейронаука в частности также имеют две истории, которые тесно переплетаются между собой. Мы можем признать момент научного открытия, являющегося результатом длительных исследований, проведенных группой ученых, которые, руководствуясь научным методом, воскрешали бесценные знания из работ прошлого и вели диалог с другими исследовательскими группами и своими коллегами. Но есть и другая, не менее фундаментальная часть всего этого, которая заключается в раскрытии полученных знаний.

Подобно тому, как история детективного расследования превращается в процесс познания и осмысления, научная публикация имеет перед собой фундаментальную цель распространения сведений о достижениях и новых знаниях. И в этом процессе она опирается на научную методологию и повторяет ее шаги. Тем самым она превращается в детектива, который восстанавливает цепочку произошедших событий – научных исследований, – а затем представляет его обществу. Таким образом, научные публикации становятся мостом между читателем и историей научного открытия.

Одной из фундаментальных областей, связанных с анализом изложения, является риторика. Речь идет о постижении искусства убеждения, включающего в себя среди прочего этапы составления доказательных фраз, их компоновку, поиск собственных источников аргументации, работу над языком тела того, кто выступает перед аудиторией, а также работу с самой аудиторией, к которой оратор обращается. В своем труде «Риторика» Аристотель определяет ее как способность «в каждом данном случае находить способы убеждения». Именно по этой причине риторика напрямую связана с умением выстраивать доказательную речь, которая используется главным образом в политической, правовой или академической сфере, в частности, при публикации докторской диссертации или данных научных исследований.

С одной стороны, научно-популярная литература выстраивается на механизмах риторики (как и в случае с детективным жанром), поскольку она поднимает на поверхность загадку, требующую решения: вопрос, гипотезу, которая на этот вопрос отвечает, и самое главное анализ доказательств, его подтверждающих. Решающее значение для любой научной публикации имеет то, как она представляет и выстраивает внутри себя аргументацию, поскольку именно от этого зависит, достигнет ли она своих целей, иными словами, сможет ли она убедить читателя придерживаться предпосылок, которые в ней представлены.

Все вышесказанное лишний раз подчеркивает важность, которую приобретает способ изложения. Поскольку, как мы говорили ранее, принципы научно-популярной литературы заключаются не столько в том, чтобы выявить неизвестное, сколько в том, чтобы продемонстрировать метод, позволивший прийти к данному открытию. Таким образом, научно-популярная литература также ставит перед читателем когнитивную задачу, требующую от него раскрыть некую загадку, отталкиваясь от имеющихся результатов тестов, экспериментов и данных. И, как отмечал Тодоров, читатель научно-популярной литературы должен, читая, изучать «улику за уликой, подсказку за подсказкой». Именно в этом заключается главное открытие – в том, как передаются и излагаются научные знания.

Мы уже упоминали, что строгий принцип науки основывается на следовании методу. Авторы научно-популярной литературы должны интерполировать данные и мотивировать читателя поступать так же. Таким образом, две параллельные сюжетные линии науки – линия совершаемых открытий и линия раскрытия их перед обществом – смогут соединиться в единую историю, связав между собой ученого и посредника, а вместе с ним и читателя. Данная книга является приглашением последовать за подсказками науки и тем самым открыть для себя некоторые из великих загадок мозга.

* * *

Когда я защищал докторскую диссертацию по эстетике Фомы Аквинского (тема была очень спорной, поскольку тогда в научных кругах считалось, что в необъятных трудах Аквината тема эстетики не затрагивается), один из моих оппонентов обвинил меня в «чрезмерной нарративности». Он заявил, что в ходе любого исследования серьезный ученый выдвигает массу гипотез, а затем опровергает их одну за другой, неизбежно совершая при этом множество ошибок; однако в резюмирующем исследование трактате описание процесса следует свести к необходимому минимуму, сообщив лишь умозаключения. Я же, по его мнению, описал ход моего исследования так, словно это был детективный роман. Замечание было высказано в дружеской манере, но именно оно подсказало мне основную идею: о любых научных изысканиях следует «повествовать» именно так. Каждая научная книга просто обязана быть приключенческой – этакий отчет о поисках очередного Святого Грааля.

Умберто Эко, «Откровения молодого романиста»

Человек, в его современном понимании (Homo sapiens sapiens[1]), появился на Земле порядка двухсот тысяч лет назад. Десять тысяч лет назад некоторые его представители перешли к оседлому образу жизни, пять или шесть тысяч лет назад стали использовать письменность. Человеческий мозг среди прочего позволил нашему виду сделать первые шаги на Луне, развивать промышленность, изобретать компьютеры, создавать шедевры живописи, литературы и музыки. Именно он формирует наши мысли, воспоминания, чувства, убеждения, взгляды, мечты и фантазии. Мозг является хранилищем наших надежд, желаний, ненависти и любви. Он отвечает за то, что мы видим, слышим, осязаем, обоняем, пробуем на вкус, за каждое малейшее движение, которое мы совершаем. Проще говоря, каждый аспект нашей жизнедеятельности осуществляется этим удивительным и уникальным по своей сложности органом.

Но как произошел этот эволюционный сдвиг от прошлого, где главную ценность для наших предков имели физические навыки охоты, к настоящему дню, в котором мы можем читать новости в интернете, отправлять мгновенные сообщения и слушать музыку в телефоне? С анатомической точки зрения наш мозг не сильно изменился за последние сто тысяч лет, и все же мы способны сегодня решать такие проблемы и задачи, которые не могли себе даже представить всего несколько десятилетий назад.

Вот об этом и пойдет речь в данной книге, а еще о том, каким наш мозг может стать в будущем. Мы намерены поднять ряд вопросов, на многие из которых пока нет окончательного ответа. Ключевой вопрос, над которым мы хотели бы поразмышлять вместе с вами, заключается в том, как технологическая революция последних лет, изменившая наши привычки и обычаи, способна повлиять на человеческий мозг. В свою очередь, научно-технические достижения, применяемые в медицине, в ближайшем будущем позволят разрабатывать и предлагать методы лечения патологий, ухудшающих в серьезной мере жизнь людей, страдающих от них. Некоторые из них связаны с возможностью создания нейронных имплантантов, которые позволят читать мысли людей, переживших черепно-мозговую травму или психологически отрезанных от внешнего мира на протяжении многих лет, и помогать им, к примеру, управлять бионическими или роботизированными протезами. Все эти новые открытия заставляют нас задуматься о сопряженных с ними важных этических проблемах, понимание сути которых поможет нам со всей ответственностью подготовиться к будущим дебатам и дискуссиям.

Кроме того, знания в области нейробиологии позволят нам объяснить многие вопросы, на которые пока мы не имеем точных ответов. Средняя ожидаемая продолжительность жизни выросла за последние годы, и мы, люди, сегодня живем дольше и лучше. Перед лицом этой новой действительности старение представляет собой один из главных социальных и экономических вызовов XXI века. Нейродегенерация представляет собой сложный процесс, детерминанты которого еще не были полностью изучены и поняты. Весьма вероятно, что это приведет к переоценке понимания «старости» и введению нового определения данного этапа жизни человека, как когда-то произошло с принятием термина «подростковый возраст».

Мы видим, что знания о различных неврологических и нейропсихиатрических заболеваниях являются одним из ключевых факторов, способствующих проявлению поддержки и понимания со стороны общества по отношению к тем людям, которые страдают (или могут страдать) подобными патологиями, а также по отношению к их родным и близким. В этом и состоит наша главная цель – способствовать повышению качества жизни каждого из нас. Вот почему последние две главы книги мы посвятили темам, которые не только помогут нам как обществу стать лучше, но и будут способствовать личному и коллективному благополучию как в настоящем, так и в будущем.

Как вы уже смогли заметить, мы включили в книгу фрагменты писем, мемуаров, дневников путешествий и автобиографий величайших писателей всех времен. В них они отразили свои страхи, страдания, радости, жизненный опыт, любовь, горе и размышления о творческом предназначении. Мы знаем эти свидетельства от первого лица, слышим сквозь них их собственный голос, как шепот признания, как отражение мысли, желания, одержимости. И они врываются в эту книгу, создавая тем самым новый хор голосов, жанров, дисциплин, намерений и эмоций, непохожих друг на друга, но отточенных в поисках смысла и в стремлении превратить их в слово, пригодное для чтения.

* * *

Много лет я считал, что письмо – это не малозначащее послание, составленное второпях и не преследующее иной цели, кроме косвенной и эфемерной информации, а обряд, посвящение. Оно столь же стояще по существу, как и творческая работа, хотя, правда, и без внутреннего напряжения, которое предполагает написание стихотворения, без этого надрыва, нетерпения, неописуемого удовольствия от метания между находкой и надеждой на поэтическое свершение. Но это всегда церемония – как бы это сказать? – в чем-то сакральная, акт, недоступный опытному познанию.

Я понимаю прекрасно, что многие письма написаны лучше огромного количества книг: возможно, сами того не зная, люди вкладывали в эти послания своим друзьям или любовникам лучшее, что в них есть. Я написал немало писем, и, помимо множества сугубых формальностей (которых невозможно избежать в большинстве случаев), я оставил в каждом из них огромную часть себя, львиную долю худшего и лучшего, что есть в моем сознании и в моей душе.

И самое любопытное, что я хорошо знаю судьбу этих писем; любовь адресатов, возможно, сохранила бы их в ящике стола, на страницах книги… Но все это мимолетно, подобная переписка, отвлеченная и лишенная литературных целей, обречена на полное вымирание, гибель. Только гениям достается терпение ученых, не желающих отступиться ни на минуту, пока они не отыщут все их письма… пусть и не всегда великие, но имеющие внизу подпись.

…Если я полностью посвящаю себя им (письмам) – хотя и знаю, что они потеряны для будущего, – не потому ли это, что, написав их спонтанно, без подготовки или каких-либо черновиков, я превращаю их в самое подлинное отражение моего существа?

Хулио Кортасар, письмо доктору Гальярди, июнь 1942