Читать книгу Соборники. Интроспекция - Матвей Рахвалов - Страница 2

на взрывы в Москве

и время больше не бежит:

пав перед смертью на колени,

своё в ней видя отраженье,

не веря, в ужасе молчит;

а смерть сама уже не та:

бредёт – безумная, седая,

весь мир навеки проклиная,

как будто бога сирота,

дитя в руинах подобрав,

прижавшись к маленькому тельцу,

зачем-то молит биться сердце,

к сухой груди его прижав…

а жизни не было вообще:

есть только ночь, свеча и горе,

и Русь во всем своём просторе —

сплошное мощей кладбище…

***

ты моя сила – я тобой живу,

и в то же время еле выживаю:

я как птенец, набравший высоту, —

от высоты ее же и теряю…

ты моя слабость – я умру тобой,

однако ж этим только и не гибну:

я как стоящий на краю слепой —

спасаюсь тем, что пропасти не видно…

***

как тепл вечер… еле дышит осень.

чуть льётся сердце – тихий мягкий свет.

мне так свободно жить среди трех сосен,

к тому ж когда меня почти что нет.

как мне легко в такой певучий вечер

закрыть глаза, как книгу о себе,

и, став слепым, обнять чужие плечи,

чтоб раствориться в чьей-нибудь судьбе!…

***

стрелки часов гильотиной

в полуночных запутались числах:

любуюсь я страшной картиной,

что передо мною нависла…

и так обостряются чувства,

что слышится чей-то стук сердца,

и чьё-то понятно безумство,

и чья-то тайна известна,

и, лишь оторвать взгляд от бритвы,

и, кажется, утро наступит,

и время придёт для молитвы,

и времени больше не будет..!

но стрелки часов гильотиной

забылись в полуночных числах,

и вместо страшной картины

ужасно спокойные мысли…

исповедь непредавшего иуды

опять зима. всё слишком поздно.

всё слишком рано. всё равно…

но вновь заноет чья-то рана,

коснувшись сердца моего;

и вновь уколют чьи-то слёзы,

застыв так чуждо на щеке,

что заворочаются грозно

на непонятном языке

слова загробные, немые,

чужие, словно бы во мне

все трупы взвыли мировые:

«в твоей лишь истина вине!

и это ты лишь Бога предал,

тем, что не смел его предать,

и целовал лишь без ответа,

когда пора уж и распять..!»

и вот стучат мне прямо в душу,

вбивая гвозди изнутри,

что это я весь мир разрушил,

когда я мог его спасти…

и вот зима. всё. слишком поздно.

всё. слишком рано. но пора

в душе, на впившиеся гвозди

распять воскресшего Христа…

a contrario

сотри случайные черты… —

столетних ран рубцов и шрамов,

сотри разрушенные храмы,

как гений чистой красоты —

сотри случайные черты!

забудь случайные слова —

как камни первые лавины,

они ведь, в сущности, невинны,

когда случается обвал —

забудь случайные слова!

избудь случайного себя,

ведь не бывает в жизни чуда,

что родилось из ниоткуда

какого-то там мартобря —

избудь случайного себя!

сотри, если способен ты

весь мир подвергнуть несомненью

и вытравить из вдохновенья

и грусть, и грязь, и грёз мольбы —

сотри случайные черты!..

завещание

прошу, меня вы поминайте лихом

и слухом в глухомани слов

моих ловите: «Тихо! тихо!..»

и ухмыляйтесь бездной ртов.

в меня как в нечисть – в суе верьте

и через левое плечо

меня оплюйте, с плетью сплетен

сцелуйте, слайте, слейте… всё.

***

не стоит… никуда спешить…

всё… просто… кончено.

и… точка.

и тлеет даже эта строчка,

и я успел её забыть,

и каждый будущий мой миг

уж прожит – тысячью шагами:

могила не взошла цветами

и крест устало к ним не сник;

и в монастырь уж не сбежать,

и к преисподней не вернуться,

лишь над кофейной гущей в блюдце

всю жизнь – бессмысленно молчать…

себе, на день рождения

у смерти новое лицо —

теперь оно со мною схоже:

и взгляд безмолвнее и строже,

и лоб знакомей со свинцом;

когда стучится в землю дождь,

пугая мёртвых пробужденьем, —

она с усталым отчужденьем,

вживая в грязь мурашек дрожь,

по нам вслепую шарит ртом,

как будто что-то потеряла —

как рифмы, эхом листопада,

чернилясь, каются листом…

вот так и я – дыша из ран

до слез солеными стихами,

живу лишь смертными грехами,

как будто смерть я потерял…

молитва ребёнка

роди меня обратно, мама, —

я не пойму что говорят

вокруг меня, и только в храмах,

как я – все плачут да молчат…

я не пойму, что пишут в книгах —

там нет ни слова про тебя,

хоть все так просто: в каждом миге —

лишь аз и есмь, лишь ты и я;

я не пойму, зачем так больно,

когда пытаешься понять

и мне одно понятно только,

что ничего уж не понять…

роди меня обратно, к богу,

да и себя назад роди,

лишь… – испеки нам на дорогу,

и богу тоже, пироги..

я так устал, я столько прожил

за эти вековые дни,

что уж состарился… о, боже,

хоть ты меня прихорони…

***

два города, две точки, две окружности:

условия плюс переменных тьма,

лишь знак равно – не пережиток мудрости,

а вверх ступень, сводящая с ума…

ступень к тебе, к тебе не приводящая,

но возводящая обоих нас в ответ

на нас самих, как равно в-опрощание —

сломать окружности до точек наших черт,

чтоб не сойти с ума от ожидания,

чтоб знак равно не пал устало в крест,

нас превращая в бесконечность таянья

от беспрестанной перемены мест…

недо

расстояние все между нами —

резной раной втиснутый след —

я как дождь переполню словами,

у которых скончания нет:

переезд, перестук, переполнен,

перспектив, перекрёсток, предел,

на просвет, просто ты, просто болен,

я один, параллель, параллель…

и когда через край перельются

обречённые речи ручьев,

расстояния – раны сомкнутся

чередой окончательных слов:

ты не до, ты не да, ты не недо…,

я один, параллель, ты одна —

добела, доболело, до бреда,

до с ума, до с моста, досвида…

Кана Галилейская

даруй мне чашу – мимо рук,

о, Кана Галилейская, —

я кровью кану в сердца стук

твой, весть моя невестная..!

даруй мне крест не по плечам,

Голгофа исаакова,

и я оплачу палача,

как богово, как всякого…

даруй мне Пасху без страстей,

о, Лазаря безумие,

а к вечере зови гостей —

я им раздам звезду мою,

чтобы вернуть тебе к утру

дары, Ночь Вифлеемская, —

даруй мне чашу мимо рук,

о, Кана Галилейская..!

Цветаевой, с любовью

трель апреля паром преет,

солнце сонно в сенях спеет,

небо жаворонком звонким

стало тонким-тонким-тонким!

травы жмурятся, мурлычут,

зеленятся землянично…

только тень так по-осенне

с потолка роняют сени…

***

встав на цыпочки, деревья поверяют

листьев горсть ладоням облаков,

даже птицы, намолившись маю,