Читать книгу Двадцатый молескин - Maya di Sage - Страница 8

Стремясь получить квартиру побольше и работу поприбыльнее, приемные родители регулярно переезжали. Майя, Грустное Дитя, меняла школы, и в итоге в предпоследнюю ездила полтора часа на маршрутке – пристанище одиноких нервных туш, спешащих на работу.

Морозное утро. Майя на каблуках зависает у входа, хватаясь замерзшими, красными пальцами за стены и потолок, а в портфеле – тяжелые учебники. Блузка открывает пассажиру напротив слишком низкий вырез декольте. Мужчина средних лет смущенно отводит взгляд, но неизменно восстанавливает исходный ракурс. До урока пятнадцать минут, а малиновая «девятка» перед маршруткой и не думает двигаться.

Завибрировал телефон в кармане, принимая смс в свое лоно. Света, главная отличница класса, писала: «Контрошка через десять минут, ты вообще в курсе? Скоро будешь? Готова?»

– Побоку, – телеграфировала Майя, на ходу доставая толстый потрепанный учебник из сумки и раскрывая на нужной странице. – Не давай никому домашку, сами пусть делают! – грозно напомнила вслед. – Саше можно, – полетела третья.

Саша учился в классе всего год, но так и не смог завести друзей. Была ли причиной его редкая неспособность к школьным предметам вкупе с удивительным музыкальным талантом или отец, лет десять работающий в популярной рок-группе, но его сторонились не только победители, но и лузеры, имевшие привычку кучковаться около столовой. Майя всегда дружила с отверженными, чтобы не было так чертовски скучно на бесконечных уроках. Саша ей нравился бунтарским стремлением оградить свою жизнь от малолетнего быдла. Он старался доказать, что лучше, талантливее отца, что нельзя их сравнивать. Захватив его врасплох на дешевой репбазе, Майя с дрожью восторга почувствовала, как возвышенно прекрасен и тягуч хриплый его голос. Поэтому Саше можно было списывать домашку, диктуемую Маей Свете по телефону тоном смертельно занятого гения.

Маршрутка резко затормозила на излете остановки, высунув побитый нос на запорошенную утренним снегом грязь. Трое, стоявшие с чемоданами на полусогнутых венозных ногах, кулями упали на сидящих пассажиров. Салон автомобиля огласился развесистым, изящным, чрезвычайно энергичным матом. Сидящие пассажиры, брезгливо отворачивая лица, подняли на вытянутых руках упавших, раскрасневшихся коллег. Путь к двери был освобожден за пятьдесят три секунды, под аккомпанемент четырех диалогов внутри и одиннадцати гудков снаружи.

Майя вылетела, как трубочка из газировки, оправляя непослушную жесткую юбку. Саша догнал на полпути, снисходительно ударился об ее плечо своим и, взглянув из-под челки, осведомился:

– Про контрольную помнишь?

– Да помню, помню, как они достали! Пойдешь быстрее – успеешь списать домашку!

– А я не пойду!

– А почему?

– Не нравится мне тип, который идет за тобой от остановки, знаешь ли.

Майя польщенно обернулась, рассматривая незнакомца в двадцати шагах за спиной, и рассмеялась, придумывая несколько грациозных ответов. Саша продолжал:

– Хватит хихикать, ты здесь ни при чем. Напомнить, что я гей?

– Конечно, конечно, напоминай почаще, – недовольно пробормотала Майя, пряча лицо в шарф, намотанный вокруг шеи. – И почему тебе этот тип остановочный не понравился? Посмотри на линию бедер, на…

– Кстати, как эксперименты с фильмом? – перебил Саша. – Ты вроде снимала что-то?

– Снимала…

– Какая будет музыка?

– Музыка… никакая, мне сюжет не нравится!

– Сделай другой!

– Не хочу!

– Почему?

– Мне не до этого!

– А до чего тебе? Какой же ты ребенок!

– Сам ребенок! – и в Сашу, некстати решившего поумничать, полетел угловатый, льдистый снежок.

С Сашей zabavno было спорить не только по утрам до школы, но и завалившись в квартиру его предков. В угловом шкафу стояли рядами булькающие бутылки. Он заводил идеологическую волынку, расписывая цели пятилетки, Майя лениво оборонялась, играя ассоциациями под аккомпанемент поющих от радости ингибиторных ГАМК.

– У тебя нет своего голоса! – начинал он.

– Нет!

– Кто ты тогда?

– Актер.

– Любишь транслировать чужие мысли?

– Я рождаю их вновь и вновь, как вечная весна, кровавая матка, материнская плата. Утром – весенние, днем – знойные, ночью – мрачные. Сквозь меня проходят воды жизни, тени поэзии, кровь страдающих интеллигентов от Африки до Азии. Если смешать фигуры на столе и придумать шахматы в восьми измерениях, станет веселее.

– Ха-ха-ха! – смеялся он. – Хаос!

– Порядок настолько высокого уровня, что ты его не видишь. Игра в бисер. Порядок и бессмертие. Вечная жизнь – в том, чтобы прожить десяток жизней? Каждый день я заглатываю три. Я тренирую свой желудок и разум, чтобы превзойти Гаргантюа и Пантагрюэль в потреблении информационной пищи. Если музыка – шампанское, если фотографии – фрукты, если мода – икра, если архитектура – устрицы, я закатила в палатах Цезаря и Суллы роскошное пиршество!

– Постмодернизм?

– О, замолчи, уложил в прокрустово ложе! Одно я знаю точно – сметут меня кристально-ясные, непоколебимые, как пирамида Хеопса, идеалисты. Выставят пинком под эфемерный зад.

– Почему?

– Они умеют драться только на своей позиции, Саша.