Читать книгу Степные рубежи России - Майкл Ходарковский - Страница 2

Две крупнейшие христианские империи, Римскую и Византийскую, постигла одна и та же участь: посланцы их смерти явились из‐за границы. Эти факты были хорошо известны в Москве XVI века. Здесь знали, что Римская империя рухнула в V веке нашей эры, обескровленная и истощенная, после долгого и в итоге безуспешного сопротивления германским «варварам»; что тысячелетием позже Византийская империя, не сумев сдержать наступление различных кочевых племен, тоже пала перед турками-османами. Москва была решительно настроена избежать судьбы Рима и Константинополя и не жалела усилий на сохранение и защиту своей империи от последовательных волн тюркских и монгольских кочевников, приходивших из Евразийской степи. Конечно, сперва Москва должна была создать эту империю.

Поскольку Россия возникла «на славянском лимесе тюркской степи»[1], ее история, подобно истории ее предшественницы, Киевской Руси, была тесно связана с историей ее степных соседей. Если Киевская Русь быстро и безвозвратно погибла под ударом монгольских завоевателей, то Москва долго и терпеливо трудилась над тем, чтобы одолеть «дикую степь» и ее кочевых обитателей – и преуспела в этом. Как сумела Москва превратить свои опасные южные рубежи в часть Российской империи, а населявшие их степные народы – в подданных царя? Как переменчивые судьбы различных степных союзов повлияли на саму Россию – на ее идеологию, политику и учреждения? Эта книга поднимает вопрос об истории Степи и ее обитателей и рассматривает то, как формировались южные и юго-восточные пограничные регионы Российской империи.

Большинство исследований южного пограничья России в первую очередь посвящены российским военным укреплениям, строительству крепостей и городов, распространению сельскохозяйственных поселений и роли казаков[2]. Эта книга рассматривает другие темы: отношение российского правительства к народам по ту сторону границы, идеологии, лежавшие в основе российской экспансии, цели и стратегии России в регионе, методы укрепления ее влияния, эволюцию представлений о побежденных народах и захваченных территориях, их колонизацию и в конечном счете включение в империю. Конечно, эта книга повествует и о коренных жителях этих земель, о том, как они воспринимали российское правительство и его политику, как они делали выбор между сопротивлением и сотрудничеством, и о неизбежном глубоком преобразовании их обществ под воздействием подавляющего российского влияния.

Читатель увидит, что, вопреки общепринятому мнению, экспансия России на юг и восток ни в коей мере не была случайной, спонтанной и неконтролируемой. Это было целенаправленное движение, и, хотя конкретные мотивы и стратегии этого движения, безусловно, менялись, цель – экспансия и колонизация новых регионов и народов – оставалась неизменной. К концу XVIII века Российская империя на юге и юго-востоке вышла на границы Османской, Персидской и Китайской империй. До этого времени Россия была типичнейшим обществом фронтира, где легко проницаемые пограничные зоны вкупе с недостаточно четко определенными политическими и территориальными границами служили приглашением к постоянной экспансии.

В период с конца XV по конец XVIII века политика России эволюционировала от защиты уязвимых степных рубежей страны и отражения вторжений кочевников к сознательной экспансии и трансформации покоренных территорий и их жителей. Сельскохозяйственная обработка новых земель, а также умиротворение новых подданных, превращение их в оседлых жителей и обращение в православное христианство – все это в XVIII столетии стало рассматриваться как государственная необходимость и цивилизаторская миссия России.

Конечно, большинство обществ на каком-то этапе были обществами фронтира. Лишь к середине XIV века установились относительно стабильные границы латинского христианского мира в Европе. Сначала христианским властителям Европы пришлось принимать оборонительные меры от набегов викингов с севера и венгерских всадников с юго-востока, и лишь затем они перешли к успешной экспансии путем создания поселений (Ostsiedlungen) среди славян и Реконкисты против мусульман на Пиренейском полуострове[3].

К XVI столетию Испания, «чье существование было одним длинным крестовым походом»[4], и Московия, стремительно появившаяся из безвестности с собственным мессианским настроем, воздвиглись как колоссы, охранявшие восточный и западный фланги Европы от исламского мира. Москва и Толедо, разделенные непреодолимой пропастью в вопросах интерпретации христианских догматов, присвоили себе звание защитников всех христиан. Обе имперские идеологии изображали державу защитницей христианского мира, а впоследствии – и просветительницей, несущей свет истины нехристианам.

Как московитская, так и испанская идентичности были в очень большой степени сформированы столкновением с исламским миром. Но южные рубежи Московии были не только идеологической границей христианства и ислама. Помимо этого, они отделяли оседлое население от кочевого, земледелие от скотоводства, суверенную державу, находившуюся под властью единого монарха, от племенных союзов со слабой центральной властью.

Будучи расположена на восточном краю Европы, Москва имела дело с миром, который в географическом и культурном плане отстоял очень далеко от характерных для Европы городов, рыцарских замков, купеческих поселений и земледельческих крестьянских деревень. К югу и юго-востоку от Москвы, за не вполне прочерченной границей лежали обширные просторы Евразийской степи, в разные эпохи населенные различными кочевыми племенами, от скифов и сарматов в VI веке до нашей эры до монгольских и тюркских народов к концу XV века – моменту, с которого начинается наше повествование.

Степными соседями Москвы были преимущественно мусульманские по вероисповеданию союзы кочевых племен, чей образ жизни, военная организация, экономика, культура и религия сильно отличали их от московитов. Различия между Москвой и ее кочевыми соседями усугублялись тем, что кочевники были азиатами, следовательно, принадлежали к другой расе. Впрочем, русские, по-видимому, относились к расовой идентичности по большей части безразлично вплоть до XVIII века, когда они стали более тесно идентифицировать себя с Европой и европейской цивилизацией.

Традиционная западная историография, сформировавшаяся в эпоху расцвета национальных государств, не придавала особой важности истории степных народов, поскольку кочевые племена не были организованы как государства. Степь воспринималась попросту как ничейная земля, отделявшая одно государство от другого. Примером подобного отношения служит знаменитая книга Уильяма Макнила «Степной фронтир Европы» (McNeill W. Europe’s Steppe Frontier. Chicago, 1964), в которой нет ни единого упоминания ни об одном из многочисленных степных народов. Этот труд формирует у читателя убеждение, что степные земли были свободны и ждали раздела между Российской, Габсбургской и Османской империями с последующим заселением жителями этих держав. Как увидит читатель настоящей книги, колонизация Степи, состоявшаяся в XVIII веке, была не результатом технологических новшеств в земледелии, как утверждал Макнил, а успехом России в обеспечении безопасности оседлых поселений от разрушительных кочевых набегов.

Дореволюционные российские историки уделяли значительное внимание вопросам степного пограничья. Но им была свойственна черно-белая картина мира, в которой правом и обязанностью России было расширение границ христианства и цивилизации. Они подробно описывали борьбу Москвы против монгольского господства, а впоследствии и против других, не менее вероломных степных кочевников. Таким образом, экспансия России в южном направлении представала естественным процессом, имевшим целью положить конец крымским и ногайским набегам и колонизировать покоренные земли. Поскольку эти земли прилегали друг к другу, как российские историки, так и общество в целом не видели грани между завоеванием и колонизацией. По факту понятие «завоевание» стало частью понятия «колонизация», которая, как считалось, соответствовала интересам Российской империи и, следовательно, всех ее подданных[5].

Советские историки получили указание отвергнуть этот прежде господствовавший националистический взгляд и сменить его на противоположный. После 1917 года «колонизация» и «колониальная политика» стали негативными терминами, а прежняя империя и ее политика в отношении национальных и религиозных меньшинств подверглись решительному осуждению. Выражение «колониальная политика царского режима» регулярно звучало в 1920‐е и 1930‐е годы, но это время не способствовало серьезным исследованиям, поскольку у советского руководства были иные приоритеты.

В 1930‐е годы государство поощряло национальную сознательность нерусских народов Советского Союза и чувство исторической несправедливости. Но с началом Второй мировой войны возникла потребность в патриотическом единстве, которое объединило бы многоликое население страны, и представление о «Российской империи как тюрьме народов» постепенно было задвинуто под сукно. Вместо него советская идеологическая машина стала подчеркивать «цивилизующую роль России» и ввела понятие «братская дружба народов СССР» под предводительством великого русского народа. К началу 1990‐х годов «нерушимый союз республик» не выдержал испытания на нерушимость, и внезапный распад Советского Союза по национальным границам привел к тому, что национальная, этническая и религиозная идентичность внезапно оказалась в самом фокусе внимания историков, которым теперь не мешали советские идеологические догматы. Результатом стало фрагментированное изображение исторических процессов, в котором каждая группа, объединенная общими интересами, стала отстаивать свое собственное, в высшей степени политизированное и националистическое прошлое.

Хотя систематического исследования южных рубежей России не существует, что может объясняться националистическими и идеологическими путами российской и советской историографии, различные аспекты истории Степи были изучены российскими и советскими историками. В XIX веке, когда некоторые русские писатели и композиторы, такие как Александр Пушкин и Александр Бородин, начали романтизировать кочевников и их прошлое, большинство историков продолжало уделять особое внимание тяжелому опыту монгольского ига и его влиянию на судьбу России. Хотя точка зрения историков на монгольскую эпоху часто была призвана служить оправданием взглядов на настоящее и будущее России, непосредственным результатом их изысканий была публикация сотен ценнейших документов по истории отношений России со степными народами. Советские историки продолжили эту традицию, собрав тысячи документов в тома, которые должны были проиллюстрировать историю отношений России с другими народами. Именно эти многочисленные коллекции опубликованных документов, а также неопубликованные материалы центральных и региональных архивов стали источниковедческой базой настоящей книги.

Эта книга охватывает триста лет истории, за которые евразийская Степь от Дона на западе до озера Балхаш на востоке превратилась из отдаленного пограничья в неотъемлемую часть Российской империи. Повествование начинается в конце XV века, когда падение Золотой Орды превратило Московию в быстрорастущее общество фронтира. К концу XVIII века обширные территориальные приобретения России на юге и востоке превратили ее в одну из самых обширных держав в мире.

Глава 1 показывает, почему конфликт между Российским государством и степными обществами был неустраним, объясняя, что глубинной причиной противостояния на границе была коренная структурная несовместимость двух общностей. В то время как активные набеги были в значительной степени основой степных обществ, выживание и благоденствие Москвы требовало покончить с постоянной вялотекущей войной у ее южных рубежей. Эта глава подчеркивает разницу двух общностей, описывая политическую, экономическую и военную структуру коренных народов, а также роль религии и идеологии в отношениях Москвы с народами Степи.

Глава 2 описывает фундаментальное взаимное непонимание, характерное для отношений между Россией и ее степными соседями. Москва считала все вновь попадающиеся на ее пути народы подданными царя и требовала от них присяги на верность (шерти), вручения заложников (аманатов) и выплаты налогов (ясака), взамен обещая награды и жалованье. Однако в глазах степных народов, воспринимавших свои отношения с Россией через призму собственной политико-культурной системы, взаимные обязательства выглядели совершенно иначе. Россия была лишь одной из нескольких региональных сил, с которой они соглашались подписать выгодный мирный договор, в обмен на который Москва обещала подарки и выплаты. Эта глава рассматривает каждую из вышеизложенных концепций и утверждает, что политика российского руководства на южных рубежах отражала терминологическое и мировоззренческое расхождение, существовавшее до тех пор, пока Россия, наконец, не смогла навязать народам и ландшафту региона свой взгляд на вещи.

Главы 3 и 4 излагают хронологию российского наступления на Степь. Глава 3 посвящена истории отношений Москвы с преемниками Золотой Орды: Крымским, Казанским и Астраханским ханствами, а также ногайцами на протяжении XVI века. Глава 4 рассматривает историю отношений России с новыми народами, встреченными ею в нижнем течении Волги, на Северном Кавказе и в казахской степи, и охватывает следующие два столетия.

Наконец, глава 5 рассматривает различные варианты российской политики в южном пограничье, постепенно превращавшемся в имперскую окраину во второй половине XVII и на протяжении XVIII столетия. Эта глава наглядно показывает, что новые стратегии и новые цели решительным образом отличались от прежнего подхода, тесно связанного с наследием Золотой Орды: новая концепция была более современной и европейской и подразумевала заселение, колонизацию, христианизацию и распространение цивилизации в новых землях.

Книга структурирована вокруг двух осей: тематической (главы 1, 2, 5) и хронологической (главы 3 и 4). И хотя есть опасность, что различные сюжеты будут повторяться, благодаря подобному подходу есть возможность одновременно изложить историю отношений между Россией и Степью в хронологическом порядке и вместе с тем поместить их символические отношения в рамки концептуальной и аналитической схемы. Тематические главы имеют целью представить новый ракурс, позволяющий иначе увидеть традиционный исторический нарратив.

В конечном счете я надеюсь продемонстрировать, что Россия была не в меньшей степени колониальной державой, чем какая-либо из западноевропейских стран, хотя колониальные владения России лежали не за морями, а в пределах ее бесконечно расширявшихся границ; что процесс строительства империи в России обуславливался как метрополией и ее различными экспансионистскими идеологиями, так и взаимодействием России с коренными народами, находившимися у ее границ; наконец, что сложность экономических, политических и культурных отношений этих двух в высшей степени разных миров обусловила особую динамику экспансии России и ее постепенную трансформацию из уязвимого общества фронтира в колониальную империю.