Читать книгу День - Майкл Каннингем - Страница 9

Когда Робби заходит в ванную, Изабель там красит глаза.

– А постучать?

– Думал, тут нет никого. Это что, “Шанель”?

– Да, купила впопыхах. Хочешь попробовать?

– Давай.

Они стоят вместе у зеркала, напротив своих отражений. Мазнув кисточкой для теней по левому веку, Робби глядит на себя критически. Оттенок дымчатый, но слегка, телесный, чувственный. Вы сногсшибательно гипнотичны и совсем не легкомысленны. Розовый – это не про вас.

– Эта квартира в Вашингтон-Хайтс кажется подходящей, – говорит Робби. – Не скажут ведь “с видом на реку”, если нет никакого вида, а?

– Все они такими кажутся.

– Да уж, никто не упомянет, что вид еще и на мусорные баки на задворках кафешки или что спальня – в подвале.

– И все же это странно – поселить Натана в отдельной комнате наверху, тебе не кажется?

– Это именно что комната наверху, ставшая квартирой чисто случайно. Пробовала когда-нибудь готовить на той кухне?

– Мы перекроем там газ.

– А дверь на улицу запрете. И никакой псих не проберется внутрь.

– Что-то слишком много тебе приходится меня успокаивать.

– Затем я и здесь. В том числе.

– Ты должен был бы съезжаться с Оливером.

– Ему это скажи.

– Все мужики сволочи.

– Кроме нас с Дэном.

– Дэн тоже сволочь.

– Ты это не всерьез.

– Что ты говоришь ему насчет так называемого камбэка?

– Ну… одобряю. Что мне еще ему сказать?

– Мм…

– А ты говоришь с ним об этом?

– Нет. Не говорю.

О “камбэке” Дэна Изабель с Робби одного мнения. Между ними нет секретов (или так они считают), но есть молчаливое единодушие по некоторым вопросам, в основном касающимся Дэна. Он надеется вновь разжечь утраченную славу тех времен, когда играл на разогреве у никому не известных групп. И выпустил единственный альбом, так и не проданный, – вот отправная точка для камбэка.

– Я-то думал, женатые люди всё обсуждают, – говорит Робби.

– Некоторые – наверняка.

Изабель проводит кисточкой по векам, смотрит в зеркало, моргает оценивающе. Да, женщиной, всегда готовой пошутить в трудную минуту, ее не назовешь, и не славится она среди общих друзей искусством закатить без подготовки веселый ужин для гостей. Дэн тоже в свою очередь это с Изабель не обсуждает.

– А долго ехать до Вашингтон-Хайтс? – спрашивает она.

– Минут сорок пять. А то и час. От поездов зависит.

– Далековато.

– Зато относительно недорого.

– Может, нам и правда попробовать купить загородный дом?

– Мисс Мэнли позовем к себе жить. Если она, конечно, еще на этом свете.

Изабель разглядывает себя в зеркале.

– Просто… Пока ты здесь, наверху, мы вроде как одна…

– Коммуна?

– Мисс Мэнли так бы и сказала.

– Слушай, ну я же не в Чикаго переезжаю.

– А кажется, что именно так.

– Ты в норме?

– Угу. Почти. Ты ведь знаешь. Дэн и я, мы тебя любим. Не говоря уж о детях.

Это не открытие, конечно. Робби тоже влюблен в Изабель и Дэна. А точнее, в причудливо слитое воедино существо, в котором меланхоличная проницательность Изабель сочетается с непринужденным оптимизмом Дэна, скрытый сумбур ее сдерживаемых желаний – с его пускай и безрассудными, но искренними надеждами. Робби влюблен в сформированную ими вместе личность: романтичную и великодушную, добрую и ласковую, но в то же время многоопытную и ироничную.

К тому же Робби способен любить их обоих сильнее, чем они – друг друга, это факт. А вот еще один: Изабель с Дэном шли к жестокому разочарованию прямо с момента знакомства. Дэн тогда уверял, что колебания Изабель – лишь капризы девушки, которая, как он выразился, пожалуй, слишком умна, и порой себе во вред, и которой нужно просто согласиться с ним, ведь ему видней, после чего Изабель, вконец измотав себя дурными предчувствиями, решила сказать да. Ведь разве мог этот Дэн Бирн, такой уверенный в себе, благоухающий и шаловливо-обходительный, ошибаться?

Однако этот элемент их несовпадения, это подспудное не совсем не только упорно сохраняется, но и растет – тоже факт. И факт, что своим лучшим другом каждый из них считает Робби.

Но слово “любим” до сего утра не звучало. Остается только надеяться, что Изабель, сказав “Дэн и я, мы тебя любим” (“я” тут очень важно), имела в виду именно это, что она знает: Робби тоже любит их обоих и вовсе не строит планов – в том самом, общепринятом смысле – насчет Дэна. До чего был бы жалок и, хуже того, предсказуем брат-гей, вожделеющий мужа собственной сестры.

Робби поневоле задумывается, честна ли никогда не кривившая душой, по ее словам, Изабель с ним и в этом вопросе.

– Вы справитесь, – говорит Робби. – Верь мне.

– Ну да. Все вроде то, да не совсем. Не как нам представлялось, правда?

– А что нам, по-твоему, представлялось?

– Нечто… Не знаю. Большее? Огород. Дети, старики, животные. Козы с цыплятами и дружелюбная лошадь, которая вечно забредает куда-то не туда, а сосед вечно пригоняет ее домой.

– Сколько подробностей.

– И все-таки нам надо купить Вульфу домик за городом, – говорит Изабель. – Он заслужил. Всю жизнь собрался посвятить больным детям.

– Да, пожалуй, надо.

– Уж не знаю почему, но Колумб в тиаре на носу корабля никак не выходит из головы.

– Волшебник, замаячивший на горизонте.

– Каково это, по-твоему, а? – говорит она. – Проснуться утром и, выйдя на палубу, узреть вдруг целый неизвестный континент вместо все того же бесконечного океана.

– Мы ведь помним, да, скольких он поубивал? И что оплатили экспедицию отцы-инквизиторы?

– Благодарю, профессор. Ладно, каково было бы узреть целый неизвестный континент даже с учетом этого?

– Грандиозное впечатление. Спору нет.

– Перспективы какие, я хочу сказать.

– Да уж. Мощные.

Робби изучает свое отражение с накрашенным глазом.

– Не могу понять, шикарно выгляжу или позорно.

– Шикарно. Не сомневайся. Люблю, когда мужчина использует какую-то одну деталь. Деловой костюм, скажем, и восьмисантиметровый каблук. Или как у тебя – футболка, обычная мужская стрижка и накрашенные глаза.

– Заявлюсь так на работу – выгонят.

– А может, Вульфу начать одеваться потрансгендерней?

– Таких фотографий с ним мне в жизни не найти.

– Ну тогда только для нас. Мы с тобой будем знать, что он носит каблуки или красит губы. А подписчикам знать не обязательно. Будем представлять его в футболке, джинсах и на каблуках.

– Ну если тебе так хочется…

– Хотя ты прав, конечно. Воображаю, в какой ужас придут его пациенты.

– Все приходят в ужас. Стоит только ответственному мужчине заявиться на ответственную работу с накрашенными глазами.

Как-то раз, давным-давно, когда Изабель было семь или восемь, а Робби четыре или пять, она нарядила его в шелковую комбинацию и материнские жемчуга и торжественно привела на первый этаж – в самый разгар ужина, за которым, как выяснилось, собрались гости не простые, а достаточно влиятельные, чтобы в тот же день, но несколько раньше, пламенно дискутировать то ли о Джесси Джексоне, то ли об Израиле. Входя в столовую чуть впереди сестры, благоухавший материнским “Герленом” Робби полагал, что перевоплотился, что вся его прелесть теперь явлена. Позже он не раз задавался вопросом, сложилась бы жизнь как-то иначе, отреагируй тогда мать и отец, мать или отец по-другому. Нет, Робби их не винит. Много приложил усилий, чтобы не винить. Однако почти уверен, и ничего тут не может поделать, что от того вечера протянулась невидимая нить к другому, много лет спустя, когда он сообщил родителям о своем намерении отклонить приглашения из медицинских колледжей. Решил все-таки не становиться врачом. Отец при этом сделал такое же лицо, с каким встретил однажды явление маленького Робби – надушенного и в жемчугах – в столовую.

– Мы рождаемся голыми, все остальное – просто прикид, о чем не устает напоминать нам Ру Пол. Не уверен, правда, подумал ли Ру о педиатрах, – говорит Робби.

– Но домик-то за городом Вульф может иметь, как считаешь?

– Если уж тебе так этого хочется.

– Собачке его там понравится – есть где побегать.

– Арлетт, – напоминает Робби. – Собачку зовут Арлетт. А что же Лайла?

– Будет приезжать к нему по выходным, на пригородном поезде.

– Не заскучает он у нас там один?

– Ну, у него работа. В городе кабинет, плюс местные детишки.

– И все же.

– Ладно. Допустим… он повстречает фермера.

– Одинокого и тоже гея.

– Он унаследовал семейную ферму после скоропостижной смерти отца.

– Самоубийство? – спрашивает Робби.

– Да нет. Ехал на тракторе, попал в аварию. Типа того. Так вот этот парень вернулся…

– Из Сан-Франциско. Нет, скорее из Мэна.

– Да, и жил на этой ферме почти что монахом, отрекшись от мира. Подъем в пять утра, отбой в девять вечера.

– Он старше Вульфа. Не старый, но старше. Лет сорока. И не красавец.

– А почему? – спрашивает Изабель.

– Ну это… порнография какая-то. Парень из комиксов Тома оф Финланд, оказавшийся фермером.

– Но и не урод ведь.

– Нет. Обыкновенной наружности. Средний.

– Ну раз тебе такого хочется…

– Постой. Ты злишься, что ли?

– Да нет, конечно. Ты прав. Фермер не должен быть чересчур привлекательным. Такой даже интересней.

– Но ты бы предпочла более совершенную особь.

Оглядев себя в зеркале, Изабель еще раз слегка проводит кисточкой по векам. Перебор или нет? Робби знает – похоже, только он один, – что Изабель всегда сомневается в собственной внешности. На фотографиях порой узнаваема лишь отчасти. С самого детства силится увидеть хоть мельком свое подлинное, незыблемое “я”.

– Да, я всегда питала слабость к красавчикам, и ты, наверное, скажешь, что ничего особенно хорошего из этого на вышло…

Ну нет, Робби не собирается с утра пораньше обсуждать с сестрой ее брак. Изабель, вздумавшей каталогизировать свои заблуждения, придется подождать, хотя бы пока он не выпьет вторую чашку кофе.

– Посмотрю, что там Дэн с детьми делают, – говорит он.

– Минут через пять буду готова. А наш фермер, мне кажется, читает Толстого перед сном, по часу каждый вечер.

– Или Джордж Элиот. “Мельницу на Флоссе”. Вот что я бы предпочел.

– Ладно, пусть так. И вот однажды в близлежащем городке он сталкивается с Вульфом.

– Их тянет друг к другу.

– Сначала они, наверное, просто дружат, и только потом один из них признается…

– Первым признается фермер, – уточняет Робби.

– Да? Тебе так хочется?

– Для него это серьезный шаг. Он ведь не знает ни единого гея. И уверен, что Вульф тут же от него отвернется. Но ничего не может с собой поделать. И понятия не имеет, что Вульфу и самому приходится…

– Сдерживаться.

– Да, ведь Вульф-то тоже представить не может, что фермер к нему неравнодушен. Они как два шпиона: работают на одну разведку и не подозревают об этом.

– Прямо хоть “Нетфликсу” идею продавай, – замечает она.

– Да уж, пожалуй.

– Сначала все идет прекрасно. Но с каждым днем Вульф все больше времени и сил тратит на работу, а к фермеру переезжает жить его бабушка – разумеется, гомофобка.

– А может, не надо так жизненно?

– Конфликт необходим, – заявляет она. – Иначе на телевидении это не купят.

– Обойдемся без телевидения, а?

– Ладно, извини. Но просто представь: продаем им идею сериала – и все финансовые проблемы решены.

– Повременим пока. Лучше подумаем о благе Вульфа.

– А как же Лайла?

– А что Лайла?

– Она как будто вдруг… осталась не у дел, а?

– Беспокоишься о ней? – спрашивает Робби.

– Ничуть. Хочу, чтобы Вульфу было хорошо. А Лайла как-нибудь сама справится.

– К тому же ее не существует.

– Вот именно. Само собой.