Читать книгу Соломенные люди - Майкл Маршалл - Страница 3

Похороны были обставлены вполне пристойно, народу собралось достаточно, все подобающим образом одеты, никто не вставал и не говорил: «Вы же понимаете, это значит, их нет в живых». Церемония проходила в церкви на окраине города. Я понятия не имел, что она должна была продемонстрировать, и еще меньше – почему она должна следовать указаниям, оставленным Гарольдом Дэвидсом. Насколько мне было известно, мои родители не отличались никакими религиозными взглядами, за исключением неагрессивного атеизма и невысказанной веры в то, что если бы Бог существовал, то он, вероятно, ездил бы в неплохом автомобиле, скорее всего, американского производства.

Организацию похорон полностью взяла на себя контора Дэвидса, и на мою долю почти ничего не осталось, кроме как ждать их завершения. Большую часть этих двух дней я провел в холле отеля «Бест вестерн». Я знал, что мне следовало бы прийти к дому родителей вместе с другими, но не мог вынести даже мысли о подобном. Я прочитал бо́льшую часть дрянного романа и пролистал немалое количество журналов, какие обычно бывают в гостиницах, не узнав ничего нового, за исключением того, что за самые обычные часы можно заплатить целую кучу денег. Каждое утро я покидал отель, намереваясь пройтись по главной улице, но ни разу так и не зашел дальше парковки. Я знал, что могут предложить магазины в Дайерсбурге, штат Монтана, но мне не нужны были ни лыжное снаряжение, ни «произведения искусства». По вечерам я ужинал в ресторане отеля, а обедал сэндвичами в баре. Вся еда сопровождалась картофелем фри, который, судя по его структуре, на пути от поля до моей тарелки неоднократно подвергался промышленной переработке. Без картошки здесь обойтись было невозможно. Я дважды пытался обсудить эту проблему с официантками, но уступал, видя все возрастающую панику в их взгляде.

После того как священник объяснил всем, почему смерть не является окончательным уходом из жизни, каковым могла бы представляться, мы вышли из церкви. Мне не хотелось уходить: там я чувствовал себя в безопасности. Снаружи оказалось очень холодно, воздух был свеж и неподвижен. Позади кладбища возвышалась горная гряда Галлатин, отдаленные размытые очертания которой были будто нарисованы на стекле. Неподалеку стояли уже готовые ограды. В числе полутора десятка свидетелей похорон находился и Дэвидс, а также, судя по всему, его помощник. Рядом со мной стояла Мэри с туго завязанными в узел седыми волосами. Ее многочисленные морщины будто разгладились от холода. Некоторые из присутствующих показались мне смутно знакомыми.

Священник произнес еще несколько слов утешительной лжи. Возможно, для кого-то они и имели значение, но я почти их не слышал, пытаясь сосредоточиться на том, чтобы не дать взорваться собственной голове. Затем те, для кого это было привычной еженедельной работой, ловко опустили гробы в землю. Веревки мягко заскользили в их руках, и гробы легли на предназначенную им глубину в шесть футов под поверхностью, на которой продолжали стоять живые. Последовало несколько успокаивающих фраз, но на этот раз произнесенных в быстром темпе – словно священник вдруг понял, что его время истекает и пришла пора дать понять это слушателям.

Наконец все закончилось. Всё. С Дональдом и Бет Хопкинс больше ничего не могло случиться. По крайней мере такого, из-за чего имело смысл беспокоиться.

Некоторые из участников похорон слегка помедлили, словно не зная, что им делать дальше, а затем я остался один. Мне вдруг представилось, будто я раздвоился. Одна часть превратилась в раскаленный камень, не в силах когда-нибудь вновь сдвинуться с места; другая же вполне осознавала, что стоит рядом с могилами, а где-то совсем недалеко люди уезжают прочь в своих машинах, слушая «Дикси-чикс»[3] и смутно беспокоясь о своих деньгах. И каждой из моих ипостасей другая почему-то казалась смешной и нелепой.

Я знал, что не могу стоять здесь вечно. Впрочем, никто этого от меня и не ожидал. Это не имело никакого смысла, ничего не могло изменить, и в самом деле тут было очень холодно. Наконец, подняв взгляд, я увидел Мэри, которая тоже все еще стояла всего в нескольких футах от меня. Глаза ее были сухи – она прекрасно знала, что пройдет не так уж много времени и подобная же судьба постигнет ее, так что нет никакого смысла ни плакать, ни смеяться. Я плотно сжал губы, и она протянула руку и положила ладонь мне на предплечье. Некоторое время оба мы молчали.

Когда она позвонила мне три дня назад, я сидел на террасе маленького симпатичного отеля на де ла Вина в Санта-Барбаре. Я был временно безработным или безработным в очередной раз и использовал свои скромные сбережения на незаслуженный отпуск. Передо мной стояла бутылка местного мерло, которую я успешно опустошал. Она была уже не первой за вечер, так что, когда зазвонил мой мобильник, я собрался было предоставить снять трубку автоответчику. Однако, бросив взгляд на телефон и поняв, кто звонит, я нажал кнопку ответа.

– Алло?

– Уорд? – ответил женский голос.

И больше ничего.

Наконец я услышал в трубке какой-то тихий всхлипывающий звук.

– Мэри? – быстро спросил я. – С вами все в порядке?

– О Уорд, – произнесла она голосом, который показался мне надломленным и очень старым.

Я выпрямился в кресле, в тщетной надежде заранее подготовиться и хоть как-то смягчить удар, который должен был на меня обрушиться.

– Что случилось?

– Уорд, лучше приезжай.

В конце концов я заставил ее все мне рассказать. Автокатастрофа в центре Дайерсбурга. Оба скончались в больнице.

Вероятно, я сразу же понял, что произошло нечто подобное. Если бы это не касалось их обоих – Мэри бы мне не позвонила. Но даже сейчас, стоя рядом с ней на кладбище, глядя на холмики земли над гробами, я не в силах был в полной мере осознать их смерть. Я не мог теперь ответить на звонок матери, мой автоответчик зафиксировал его неделю назад, а у меня просто не нашлось времени на ответ. Я не ожидал, что они исчезнут с лица земли без предупреждения и окажутся там, где никогда не смогут меня услышать.

Внезапно я почувствовал, что больше не хочу стоять возле их мертвых тел, и отступил на шаг от могил. Мэри полезла в карман пальто и достала связку ключей, прикрепленную к маленькой картонке.

– Сегодня утром я вынесла мусор, – сказала она, – и убрала кое-какие продукты из холодильника. Молоко и прочее. Не хочу, чтобы в нем плохо пахло. Все остальное я не трогала.

Я кивнул, глядя на ключи. Своих собственных у меня не было – просто незачем. В тех нечастых случаях, когда я наносил визиты родителям, они всегда были дома. Я вдруг понял, что впервые вижу Мэри вне кухни или гостиной. С моими родителями всегда получалось так. Гости приходили к ним домой, а не наоборот. Они всегда являлись неким центром притяжения. Раньше.

– Знаешь, они о тебе часто говорили.

Я снова кивнул, хотя и не был уверен, что ей стоит верить. Бо́льшую часть из последних десяти лет мои родители даже не знали, где я, и все, что они говорили, касалось человека более молодого, единственного ребенка, который когда-то рос и жил вместе с ними в другом штате. Это вовсе не означало, что мы не любили друг друга. Любили, но по-своему. Я просто не давал им особых поводов для разговоров из тех, которыми родители склонны хвастаться перед друзьями и соседями. У меня не было ни жены, ни детей, ни работы, о которых стоило бы говорить. Осознав, что Мэри до сих пор стоит с протянутой рукой, я забрал у нее ключи.

– Ты надолго к нам? – спросила она.

– Зависит от того, сколько потребуется времени, чтобы уладить все дела. Может быть, на неделю. А может, и меньше.

– Ты знаешь, где меня найти, – сказала она. – Тебе вовсе незачем считать себя чужим просто потому, что тебе так кажется.

– Не буду, – быстро ответил я, неловко улыбнувшись и жалея о том, что у меня нет брата, который мог бы поговорить с ней вместо меня. Кого-нибудь ответственного и умеющего вести себя в обществе.

Она улыбнулась в ответ, но весьма сдержанно, словно уже зная, что на самом деле все совсем не так.

– До свидания, Уорд, – сказала она и зашагала вверх по склону.

Ей было семьдесят, немногим больше, чем моим родителям, и это было очень хорошо заметно по ее походке. Она всю жизнь прожила в Дайерсбурге, в свое время работала медсестрой, а чем она занималась еще – я и сам не знал.

Я заметил, что Дэвидс стоит возле своей машины по другую сторону кладбища, убивая время со своим помощником, но явно дожидаясь меня. У него был такой вид, словно ему не терпится быстро и качественно довести дело до конца.

Еще раз оглянувшись на могилы, я тяжело двинулся по дорожке навстречу тем необходимым формальностям, которые повлекла за собой потеря моей семьи.

Бо́льшая часть бумаг была у Дэвидса с собой в машине, и он пригласил меня на ланч, чтобы заодно и решить все вопросы. Я не знал, будет ли подобная обстановка более уместной, чем у него в конторе, но принял любезность со стороны человека, который почти не был со мной знаком. Мы обедали в историческом центре Дайерсбурга, в заведении под названием «Тетушкин буфет». Обстановка имитировала бревенчатую хижину с изготовленной вручную мебелью. Меню предлагало огромное количество экологически чистых супов и домашней выпечки, сопровождавшихся салатами, основу которых составляли по большей части бобовые побеги. Я знаю, что отстал от жизни, но никогда не считал бобовые побеги едой, более того, они даже не выглядят съедобными, напоминая скорее неких бледных червей-мутантов. Хуже их только кускус, который тут тоже предлагался в большом количестве. Не знаю ни одной тетушки на свете, которая стала бы есть подобную дрянь, но как обслуживающий персонал, так и посетители, похоже, были на седьмом небе от счастья. Маньяки.

После недолгого ожидания мы получили столик у окна, вызвав немалую досаду у разряженного молодого семейства позади нас, которое положило глаз на тот же столик и не понимало, каким образом позиция впереди в очереди может дать право на определенные преимущества. Свое недовольство женщина выплеснула на официантку, громко заметив, что за столиком есть место для четверых, а нас только двое. Обычно подобное приводит меня в наилучшее расположение духа, особенно если мои враги все одеты в одинаковые шерстяные костюмы цвета морской волны, но сейчас колодец моего хорошего настроения полностью иссяк. Муж не шел с ней ни в какое сравнение, но двое светловолосых детей выглядели торжественно, словно парочка ангелочков. Мне совсем не хотелось ничего знать о дурных сторонах их характера. Смуглая официантка, симпатичная, но довольно массивная молодая женщина, из тех, что толпами стекаются в места, подобные Дайерсбургу, чтобы покататься на лыжах, решила не вмешиваться, уставившись в пол.

Дэвидс бросил короткий взгляд на женщину – главу семьи. Он того же возраста, что и мои родители, высокий и сухощавый, с крупным носом и похож на того типа, которого призывает Бог, когда по-настоящему хочет обрушить на землю ад. Открыв дипломат, он достал пачку документов, даже не пытаясь скрыть, к какому событию они имеют непосредственное отношение. По-деловому разложив их перед собой, он взял меню и начал читать. К тому времени, когда он закончил, семейство в полном составе усердно смотрело в сторону. Я тоже взял меню и попытался представить, чем могло бы меня заинтересовать его содержимое.

Дэвидс был адвокатом моих родителей с тех пор, как они познакомились с ним после переезда из Северной Калифорнии. Мне уже приходилось несколько раз с ним общаться на вечеринках по случаю Рождества или Дня благодарения в их доме. Но сейчас для меня он был попросту одним из тех, с кем мне в силу обстоятельств предстояло познакомиться намного ближе. Из-за этого у меня возникали смешанные чувства: с одной стороны, я ощущал разделявшую нас дистанцию, а с другой – мне хотелось продолжить общение, хотя разговор никак не клеился.

К счастью, Дэвидс взял инициативу в свои руки, как только нам принесли миски с супом из калифорнийского ореха и лишайника. Он пересказал мне обстоятельства смерти моих родителей, которые в отсутствие свидетелей сводились к единственному факту. Когда около 23:05 в прошлую пятницу они возвращались от друзей, где играли в бридж, их машина стала жертвой лобового столкновения на перекрестке Бентон-стрит и Райл-стрит. Второй автомобиль стоял неподвижно, припаркованный у обочины. Вскрытие показало, что отец, ехавший на месте пассажира, выпил примерно полбутылки вина, а мать – большое количество клюквенного сока. Дорога была обледеневшей, перекресток не слишком хорошо освещен, и в том же месте год назад произошла еще одна авария. И все. Рядовой несчастный случай – если только я не хотел ввязаться в бесплодный гражданский процесс. Я не хотел. Больше сказать было нечего.

Затем Дэвидс перешел к делу, вследствие чего мне пришлось подписать немалое количество бумаг, принимая таким образом в собственность дом и его содержимое, несколько клочков невозделанной земли и портфель акций отца. Потом мне объяснили массу налоговых вопросов, касавшихся всего вышеперечисленного, и потребовали поставить еще с десяток подписей. Слова влетали мне в одно ухо и вылетали из другого, и я бросал на бумаги лишь беглый взгляд. Отец, несомненно, доверял Дэвидсу, а Хопкинс-старший был не из тех, кто разбрасывался подобными вещами. Что было хорошо для отца, было хорошо и для меня.

Я вполуха слушал Дэвидса, с аппетитом поедая суп – после того как улучшил его рецепт, добавив добрую щепотку соли и перца. Медленно поднося каждую ложку ко рту, я сосредоточенно наслаждался вкусом, пытаясь занять этим большую часть мыслей. На слова Дэвидса я вновь переключился лишь тогда, когда он упомянул «Движимость».

Он объяснил, что бизнес моего отца, состоявший в успешной торговле дорогой недвижимостью (отсюда в связи с успехом и шутливое название фирмы), находится в процессе ликвидации. Стоимость оставшихся активов будет переведена на любой названный мною счет, как только процесс завершится.

– Он закрыл «Движимость»? – спросил я, поднимая голову и глядя на адвоката. – Когда?

– Нет, – покачал головой Дэвидс, вытирая миску куском хлеба. – Он распорядился, чтобы это было сделано после его смерти.

– Независимо от моего мнения?

Он посмотрел в окно и легким движением потер руки, стряхивая крошки с пальцев.

– Он вполне четко выразился по данному вопросу.

Суп внезапно показался мне холодным и напоминающим на вкус жидкие водоросли. Я отодвинул миску. Теперь мне стало понятно, почему Дэвидс настоял, чтобы мы оформили бумаги сегодня, а не до похорон. Я собрал свои копии документов и сложил их в конверт, который дал мне Дэвидс.

– Это все? – спокойно и бесстрастно спросил я.

– Думаю, да. Мне очень жаль, что вам пришлось через это пройти, Уорд, но от этого, сами понимаете, никуда не деться.

Он достал бумажник и уставился на счет, словно не только не доверяя подсчетам, но и с трудом разбирая почерк официантки. Потом достал было кредитную карточку, но передумал и отсчитал наличные – вероятно, решил не относить стоимость обеда на деловые расходы.

– Вы были очень любезны, – сказал я.

Дэвидс лишь махнул рукой и добавил ровно десять процентов чаевых.

Мы встали и вышли из ресторана, лавируя между столиками, за которыми сидели оживленно беседующие туристы. Я собирался отвести взгляд, когда мы проходили мимо столика, занятого ядерной компанией в костюмах цвета морской волны, но неожиданно они оказались прямо передо мной. Мать и отец негромко спорили о том, где лучше остановиться в Йеллоустоуне; мальчишка тем временем с помощью ложки и супа создавал эффект астероида, падающего в Тихий океан. Его сестра сжимала обеими руками пластиковый стакан, с довольным видом глядя в никуда. Когда я проходил мимо, она посмотрела на меня и улыбнулась, словно при виде большой собаки. Возможно, улыбка и была милой, но на мгновение мне очень захотелось сделать так, чтобы она исчезла.

Выйдя на улицу, мы немного постояли, глядя на состоятельных женщин, бродивших по Колледж-стрит с кредитными карточками наготове.

Наконец Дэвидс сунул руки в карманы пальто.

– Как я понимаю, вы скоро уезжаете. Если до этого я могу быть чем-то вам полезен – свяжитесь со мной. Мертвых я, конечно, воскресить не могу, но во всем остальном, возможно, и сумею помочь.

Мы пожали друг другу руки, и он быстро зашагал прочь, старательно сохраняя бесстрастное выражение лица. И только тогда, непростительно поздно, я понял, что Дэвидс не только был адвокатом моего отца, но и стал его другом, и, возможно, я не единственный, для кого это утро оказалось тяжелым.

Обратно в отель я шел, крепко стиснув кулаки, а к девяти часам основательно надрался. Первая бутылка была у меня в руке еще до того, как двери отеля закрылись за мной. Уже делая первый глоток, я знал, что совершаю ошибку. Я знал об этом всю дорогу домой, знал на кладбище и с того самого мгновения, как проснулся тем утром. Нет, я вовсе не пустился в запой из тех, после которых можно проснуться где-нибудь в Женеве в компании двух жен и с татуировкой на лбу. Напивался я в исключительных случаях, что в итоге не причиняло мне ничего, кроме боли, и к тому же нарушало мои собственные высокие моральные принципы, – вот только проблема заключалась в том, что в данной ситуации никакого иного разумного выхода, похоже, не было.

Сперва я сидел у стойки бара, но вскоре переместился в одну из кабинок возле длинного окна. Благодаря заранее уплаченным немалым чаевым мне не приходилось ждать и даже вставать с места, чтобы наполнился мой очередной стакан. Сначала пиво, потом виски. Пиво, потом виски. Весьма надежный способ напиться в стельку, и чисто выбритый бармен продолжал подавать напитки именно в таком порядке.

Достав документы из желтого конверта Дэвидса, я разложил их перед собой, сосредоточившись на единственной мысли.

Пока я рос, я знал о своем отце главное – он был бизнесменом. В этом заключалась вся его жизнь. Он принадлежал к виду Homo sapiens businessmaniens. Он вставал утром и отправлялся заниматься своим бизнесом, возвращаясь лишь поздно вечером. Родители никогда не рассказывали о годах своей молодости, да и о последующих событиях говорили довольно редко, но про «Движимость» я хорошо знал. Несколько лет отец работал в одной из местных фирм, а потом однажды вечером пригласил мать в ресторан и сообщил ей, что выбирает свой путь. Именно такими словами, словно в рекламе банковских кредитов. Он поговорил кое с кем, наладил связи, приложил все свои способности и знания к тому, чтобы иметь полное право однажды появиться в баре местного клуба и сказать: «Я добился, чего хотел». Это было явно нелегко, но силы воли у отца хватало. Автомеханики и водопроводчики, контролеры платных парковок и банковские клерки – всем достаточно было бросить на него один лишь взгляд, чтобы понять: с таким дурно обходиться не стоит. Когда он входил в ресторан, служащие шепотом передавали друг другу, что пришло время вытянуться в струнку и прекратить плевать в суп. Его компания и ее история – вот что я лучше всего знал о своем отце.

И тем не менее по собственной воле он распорядился закрыть «Движимость». Вместо того чтобы предоставить право решать ее судьбу сыну, он спокойно уничтожил плоды двадцатилетнего труда.

Как только Дэвидс сообщил мне об этом, я понял, что это может означать лишь одно. Мои родители не хотели, чтобы я унаследовал его дело, – что во многих отношениях было вполне объяснимо. Мне доводилось продавать многие, самые разнообразные вещи, но я никогда не занимался торговлей дорогими домами. Конечно, кое-что я об этом знал – мне были знакомы журнал «Уникальное жилище», реестр Дюпона и каталог недвижимости Кристи. Мне доводилось видеть старинные отреставрированные постройки и роскошные ранчо, я знал стоимость произведений искусства Старого Света, даже два года проучился на архитектурном факультете, пока из-за несчастливой случайности мне не пришлось покинуть колледж и сменить профессию. Но то ли отец не хотел, чтобы я унаследовал его дело, то ли не доверял мне. Чем больше я об этом думал, тем больнее становилось.

Я продолжал пить, в тщетной надежде, что станет легче. Но облегчение не приходило. И все же я продолжал пить. В начале вечера в баре было относительно тихо, затем в десять часов его неожиданно заполонили мужчины и женщины в костюмах, похоже, после какой-то корпоративной вечеринки. Они толпились посреди бара, оживленно общаясь друг с другом, возбужденные, словно дети, от предвкушения нескольких кружек пива. Шум все усиливался, будто меня окружали люди, сгребавшие лопатами гравий.

Я оставался в своей кабине, злобно глядя на пришельцев. Несколько мужчин небрежно сбросили пиджаки, один даже ослабил галстук. Подчиненные подобострастно семенили рядом с боссами, словно ожидающие крошек птицы. Я еще мог бы с этим примириться, я пережил бы бурю. Эти люди умели составлять отчеты и графики, но если дело доходило до проверки на выносливость в баре – вряд ли их хватило бы надолго. В себе я был уверен – хотя сейчас понимаю, что тогда я был пьян сильнее, чем мне казалось.

В бар вошли трое мужчин и остановились в дверях, оглядываясь вокруг.

В следующее мгновение я услышал крик, и люди в костюмах метнулись в стороны в поисках укрытия. Сперва мне стало страшно, но оказалось, что они бегут от меня.

Я стоял шатаясь посреди бара, весь мокрый от опрокинутого пива. В руках у меня был пистолет, направленный прямо на стоявших в дверях, и я выкрикивал в их сторону бессвязные противоречивые приказы. Они явно перепугались до смерти – вероятно, потому, что когда на тебя направляют пистолет, возникает желание делать то, что тебе говорят, но это нелегко, когда не можешь понять смысл слов.

Наконец я перестал кричать. Людей в дверях на мгновение стало шестеро, потом снова трое. Вокруг стояла тишина. Мне казалось, будто сердце сейчас разорвется. Все ждали, в какую сторону изменится ситуация – в лучшую или в худшую.

– Прошу прощения, – пробормотал я. – Обознался.

Убрав пистолет в карман пиджака, я собрал бумаги со стола и, пошатываясь, направился к выходу. Я прошел половину холла, прежде чем рухнуть на пол, свалив стол и большую вазу с цветами стоимостью в сотню баксов.

В три часа ночи, дрожа после ледяной ванны, я лежал на спине в кровати в своем номере.

Меня допрашивали и руководство отеля, и местная полиция, выразившая полное понимание, но потребовавшая, чтобы я сдал оружие на все время своего пребывания. Да, сегодня я был на похоронах. Да, у меня есть лицензия на скрытое ношение оружия – что их весьма удивило. Однако они вполне здраво заметили, что лицензия не дает мне права размахивать пистолетом в барах. Бумаги из конторы Дэвидса, в которых говорилось, что теперь я стал обладателем одного миллиона восьмисот тысяч долларов, осторожно положили под обогреватель, чтобы они высохли. Я больше ни на кого не злился. Сам факт, что последняя воля и завещание моего отца теперь пахли пролитым пивом, доказывал его правоту.

Полежав немного, я повернулся на бок, снял трубку телефона и набрал номер. Телефон выдал шесть гудков, после чего включился автоответчик. Голос, который был мне знаком лучше, чем мой собственный, сообщил, что мистер и миссис Хопкинс, к сожалению, не могут ответить на звонок, но я могу оставить сообщение, и они со мной свяжутся.