Читать книгу Лев Ландау - Майя Бессараб - Страница 4

Человек – не машина: если отнять у него возможность самостоятельного становления и свободу суждений, он погибнет.

Альберт Эйнштейн

В 1922 году Лев успешно сдал экзамены в Бакинский университет. Он был зачислен на физико-математический факультет сразу на два отделения – математическое и естественное. Его очень интересовала химия, но после первого же семестра он ушел с естественного отделения, поняв, что физика и математика ему ближе.

Первокурсник Ландау был моложе всех в университете. Студенческая жизнь сразу же захватила его. К учению студенты тогда относились серьезно, разгильдяйство было не в моде. Многие работали и учились. Лицам непролетарского происхождения стипендию не выплачивали.

Держался Ландау очень скромно, всегда готов был выручить товарища: решить контрольную, подсказать на экзамене. Но все же он резко выделялся среди студентов, хотя и не стремился к этому.

Этот случай произошел вскоре после поступления в университет. Однокурсникам Ландау запомнилась лекция профессора Лукина, на которой Лев задал вопрос. Петр Петрович Лукин был самой яркой фигурой на математическом отделении. За пять лет до описываемых событий он был профессором Артиллерийской академии Генерального штаба. Математику он знал блестяще, лектором был превосходным. Ходили, однако, слухи, что на экзаменах бывший генерал «свирепеет». Студенты заранее боялись сессии и относились к Лукину с опаской.

Лукин долго думал, прежде чем ответить Ландау. В аудитории стало тихо, все сидели, боялись шелохнуться. Лукин попросил Льва подойти к доске. Вмиг доска покрылась математическими знаками.

Лукин и Ландау начали спорить. И вдруг студенты догадались: прав Ландау! Лицо у Льва было серьезное и сосредоточенное, у Петра Петровича – взволнованное и немного обескураженное. Ландау написал вывод и положил мел. Лукин улыбнулся и, наклонив голову, громко сказал:

– Поздравляю, молодой человек. Вы нашли оригинальное решение.

Лев смутился. От неловкости он не знал куда деваться.

С этого дня гроза отделения профессор Петр Петрович Лукин, встречая студента Льва Ландау, всегда здоровался с ним за руку. Очень скоро Лев сдал экзамены по всем дисциплинам, которые читал Лукин, входящим в программу обучения первого, второго, третьего и четвертого курсов, – от аналитической геометрии до теоретической механики и теории упругости.

У математиков было свое научное студенческое общество – Матезис, где царил дух свободы и преклонения перед талантами. Именно в этом студенческом обществе и состоялись первые выступления Ландау. Замечательным лектором он стал много позже. А Ландау-студент лектором был неважным: слишком уж был в себе не уверен.

Выступления на собраниях Матезиса и блестящие ответы на экзаменах сделали Ландау настолько приметной фигурой в Бакинском университете, что кто-то из преподавателей посоветовал Любови Вениаминовне перевести сына в Ленинградский университет. Среди бакинских студентов ходила легенда, что Льва отправили в Ленинград, потому что местный университет оказался не в силах обеспечить его дальнейшее обучение. Утверждали, что Ландау получил на руки бумагу, где именно о том и говорилось. В те годы Ленинград был научной столицей Советской России. В Ленинградском университете работали выдающиеся физики.

Итак, в 1924 году Лев Ландау переводится в Ленинградский университет. В Ленинграде Ландау занимался еще больше, чем в Баку. Случалось, работал по пятнадцать-восемнадцать часов в сутки. Дозанимался до того, что в конце концов потерял сон. Пришлось обратиться к врачу, тот категорически запретил ночные бдения. После этого Ландау никогда больше не занимался по ночам. По характеру он принадлежал к людям, которые исключительно серьезно относятся к собственному здоровью. Но такое отношение пришло позже. Теннис, лыжи – до всего этого он дошел не сразу, во всяком случае, в ленинградский период учения он совершенно расстроил свое здоровье.

Когда Любовь Вениаминовна приехала в командировку в Ленинград и увидела сына, она пришла в ужас: так он был худ и бледен. Занимался он прекрасно, но ей не нравилось то, что он переутомляется и вспоминает о еде, когда все магазины уже закрыты.

Вернувшись в Баку, Любовь Вениаминовна зашла к своей племяннице Софье Владимировне Зарафьян и начала рассказывать о сыне, о том, как ее тревожит, что он так не приспособлен к жизни.

– Тетя Люба, он гений, – ответила Соня.

– Я бы предпочла, чтобы у меня был не гений, а сын, – возразила Любовь Вениаминовна.

Лев еще больше вытянулся и при своей немыслимой худобе стал несколько сутуловат.

Чуб он зачесывал набок, всячески стараясь пригладить густые вьющиеся волосы. Впрочем, ему не нравились ни его кудри, ни высокая тонкая фигура: он считал себя «активно некрасивым».

Он мало заботился о своей внешности и костюме, до самых холодов ходил в сандалиях и в белых парусиновых брюках. Было заметно, что их хозяин любит посидеть на крылечке, на ограде или просто на траве. Человек крайне непритязательный, он не хотел мириться с неудобствами только потому, что «так принято». Он даже придумал слово для тех, кто слепо следовал магическому словосочетанию «так принято», – окрестил их «неудобниками».

Подняв худые плечи, по университетской набережной идет высокий студент. Щеки у него втянуты, из-за короткой верхней губы, едва прикрывающей зубы, рот все время полураскрыт. Большие глаза смотрят исподлобья, но взгляд внимательный и теплый. В нем и любопытство, и мучительная застенчивость. Это Ландау. Он страшно робок, неловок, одет в какой-то серый френч, каких в северной столице никто не носит. А ему так нравятся сильные, веселые люди, которые непринужденно держатся, в разговоре находчивы, остроумны. Он решил пересилить свою робость, пересилить любыми средствами. Но как это сделать? Для начала можно давать себе небольшие задания и выполнять их.

Вот навстречу идет самоуверенный господин, по виду нэпман. Лев внушает себе: надо к нему подойти. Это трудно, невероятно трудно. Но он должен побороть свою застенчивость!

– Нельзя ли попросить вас ответить на один вопрос? – говорит он громко.

Нэпман останавливается.

– Почему вы носите бороду? – все тем же любезным тоном продолжает побледневший от напряжения юноша.

На следующий день он задает себе задачку потруднее: прогуляться по проспекту Двадцать Пятого Октября (так в ту пору назывался Невский) с привязанным к шляпе воздушным шариком.

Студенческие годы изменили Ландау. Сказалось влияние коллектива и преподавателей, но больше всего – та огромная внутренняя борьба, которая по плечу лишь сильным натурам. Исчезли его робость и застенчивость, он приучил себя не расстраиваться из-за пустяков, не разбазаривать время.

Работу над собой он держал втайне, во всяком случае, никогда ею не похвалялся. Только близкие друзья по отдельным репликам могли догадаться, чего она ему стоила. Дау пришел к выводу, что одинаково важны и сильный характер, и достойная цель. Для него эта цель – наука, физика. Несмотря на молодость, он научился ограждать себя: часы, отведенные для занятий, были заполнены только занятиями.

В этот период Лев занимался изучением квантовой механики: пройдет немного времени, и о его труде заговорят все физики. Он становился более общительным и разговорчивым, но девушек по-прежнему боялся. Он знал, что не нравится им, но и виду не показывал, что это имеет для него значение.

Дау были известны случаи, когда женщина порабощала влюбленного мужчину, поэтому он решил выработать некий свод правил, который бы полностью гарантировал его от опасности быть порабощенным. Главное, чтобы прекрасная особа никогда не завладела всем твоим существом. Надо сказать, этому правилу он следовал всю жизнь.

Юный Дау придумал классификацию для женщин: женщины бывают хорошенькие, красивые и интересные. У хорошеньких нос слегка вздернут, у красивых он прямой, у интересных носы «ужасно большие».

От внимания друзей Дау не укрылся тот факт, что он искал спасения от волновавших его юных созданий в обществе пожилых женщин.

Один из друзей как-то заметил, что Дау идет за какой-то девушкой по Невскому. Он не видел никого, кроме незнакомки, и, если бы на пути попался открытый люк, он очнулся бы только на дне колодца. Когда на следующий день у Дау спросили, как зовут девушку, он очень удивился:

– Как же я мог узнать ее имя?

– Очень просто: подойти и спросить.

– Это невозможно…

Дау стал членом знаменитого среди студентов «джаз-банда», возникшего года за полтора до того, как он закончил университет. Ядро «джаз-банда» составляли три мушкетера – Дау, Димус (Дмитрий Дмитриевич Иваненко), Джонни (Георгий Гамов) и одна девушка – Женя, Евгения Канегиссер, наделенная многими талантами, в том числе и умением слагать стихи.

Именно с легкой руки своего однокурсника Дмитрия Иваненко Лев получил новое имя – Дау. Ему очень понравилось это короткое красивое имя. Позже этим именем его стали называть физики всех стран.

– L'ane по-французски значит осел, то есть фамилия Ландау означает «осел Дау», – любил повторять Лев Давидович.

Стихи в «джаз-банде» слагались по любому поводу, они были злободневны и метки. Например, Димус искал комнату, после долгих поисков нашел, но вынужден был от нее отказался.

И Дау не сразу подыскал себе жилье. Вначале он попытался снять комнату у известной актрисы, но получил отказ. Это событие тоже попало в поэтические хроники «джаз-банда»:

Собирались у Ирины Сокольской (впоследствии она стала профессором физики Ленинградского университета) или у Евгении Канегиссер. Для вечеров специально писали скетчи, придумывали шарады. «Джаз-банд» даже издавал свой рукописный журнал, он назывался по-немецки «Physikalische Dummheiten» («Физические бессмыслицы»).

Душой компании был Дау. У него была привычка, войдя в комнату, подходить к каждому и спрашивать, не случилось ли с ним какой-нибудь истории. Чаще всего ничего особенного ни с кем не случалось. Тогда он предлагал очередную классификацию, как всегда, короткую и смешную, например, шуточную классификацию наук: науки бывают естественные, неестественные и противоестественные. В другой раз он знакомил слушателей с классификацией зануд: к первому классу относятся гнусы (скандалисты, драчуны, грубияны), ко второму – моралинники (выделяют продукт морали – моралин), к третьему – постники (отличаются недовольным, постным выражением лица), к четвертому – обидчивые (всегда на кого-нибудь в обиде).

Позднее Дау с сожалением говорил о судьбе своей университетской приятельницы Жени:

– Вышла замуж за иностранца и уехала за границу. Так погибла талантливая современная поэтесса.

– Она и в самом деле погибла?

– Для поэзии погибла. Настоящий поэт может писать стихи только на своем родном языке, живя на родине. А Женя Канегиссер писала действительно хорошо. Она откликалась на все, что происходило в нашем кругу. Вот, например, когда немолодой профессор Иоффе женился на подруге своей дочери и уехал в свадебное путешествие, Женя написала:

Дау терпеть не мог академической «солидности» Иоффе (надо было слышать, как он произносил слово «маститый»!), поэтому часто декламировал эти стихи.

Женя же Канегиссер вышла замуж за талантливого австрийского физика Рудольфа Пайерлса, с которым познакомилась на одном из физических съездов. В 1931 году супруги уехали в Германию. Во время Второй мировой войны им пришлось перебраться в Англию.

Ландау и Пайерлс даже стали впоследствии соавторами, у них есть совместные работы. Пайерлс был своим человеком в кругу Ландау. Он немного говорил по-русски. Дау называл его Паинькой.

Члены веселого «джаз-банда» любили живопись и поэзию, часто вместе ходили в Эрмитаж, на поэтические вечера. Дау увлекся Блоком и Гумилевым. Он по-прежнему запоминал стихи с ходу, но если раньше читал их про себя, то теперь больше вслух.

Слава «джаз-банда» росла. На одно из его собраний Боб Кравцов, неутомимый организатор походов и экскурсий, привел Любу Симонову, студентку биологического факультета. Встретили ее радушно. Она оказалась великой почитательницей поэзии, готова была часами декламировать Ахматову и Блока, кроме того, занималась верховой ездой в школе Осоавиахима, была очень общительна и вскоре со всеми подружилась.

Много лет спустя Любовь Климентьевна Симонова вспоминала:

«Дау тогда был некрасив. Худой, согбенный, с торчащими передними зубами, он не пользовался успехом у девушек „джаз-банда“ и не добивался его. Но все любили его за остроумие и веселый нрав. Я особенно оценила его доброту. В 1929 году мне надо было на биофаке ЛГУ сдать высшую математику. Курс был небольшой, но я все запустила: не ходила на лекции и на лабораторные занятия, в результате не могла справиться. Когда Дау узнал об этом, он по доброте душевной начал приходить ко мне почти каждый день позаниматься со мной. Утром в день экзамена он забежал ко мне и показал еще один пример решения дифференциальных уравнений. Именно такой пример достался мне на экзамене. Если бы не Дау (денег на репетиторов у меня, конечно, не было), я, пожалуй, и не закончила бы университета».

О Дау вспоминала и Клавдия Васильевна Пугачева, по прозвищу Капля, познакомившаяся с ним позднее. Впоследствии она стала актрисой Театра имени Маяковского. Ее воспоминания во многом совпадают с воспоминаниями Любови Симоновой:

«Неправда, что Дау был застенчивый и мрачный. Я его запомнила очень находчивым, очень веселым. Он был не такой, как на фотографии: на снимке он лучше. Он был некрасив, но стоило ему начать говорить, и он вас очаровывал своими сияющими глазами, улыбкой. Среди друзей он выделялся озорством, неуемностью».

Когда много лет спустя одного из учеников Ландау попросили его описать, рассказать, какой он был, тот на минуту задумался и потом вдруг сказал:

– Он был похож на олененка, да, на олененка. Глазами в особенности – точно как у олененка.

Потрясающе интересное описание. Это именно то единственное сравнение, которое подходит лучше всего. Олененок он и есть олененок. Бэмби, вылитый Бэмби.

Его представления о жизни были крайне наивны. Как-то Дау случайно узнал, что двое его друзей – он и она – встречаются тайком от всех. Влюбленная пара, по мнению Дау, нарушила элементарные правила дружбы, и он рассорился с ними. Даже то, что провинившимся был Димус Иваненко, один из трех мушкетеров, основателей «джаз-банда», не смягчило Дау.

Была в поведении Ландау и какая-то бравада. Особенно это было заметно в его отношении к профессорам. Разумеется, он никогда им не дерзил, но его, мягко говоря, нельзя было упрекнуть и в чрезмерной вежливости. Однажды на экзамене преподаватель попросил его вывести какую-то формулу.

Ландау ответил:

– Сейчас выведу, но это к делу не относится.

Самовоспитание включало ряд правил, от которых Дау никогда не отступал. Например, он в рот не брал спиртного. Никогда, ни при каких обстоятельствах, ни капли. Сначала его по-хорошему, по-дружески пытались уговорить, что, мол, от одной рюмки еще никому не было плохо, что нельзя противопоставлять себя другим, что, если все поднимут бокалы, неприлично не поднять и тебе, что… да мало ли что еще говорят в таких случаях! Лев держался твердо: сломить его упорство было невозможно. Приятели распустили слух, что Дау смертельно боится стать алкоголиком: стоит попробовать – и он пропал. Нарисовали даже карикатуру: Дау шарахается от «зеленого змия». Если бы им был дан дар предвидения, они бы так не веселились: много лет спустя на чужбине один из них спился и умер от белой горячки…

Правилу не пить ни капли Лев Давидович следовал всю жизнь. В застолье ему всегда наливали в бокал нарзан или лимонад. И курение попало под запрет – он не хотел даже попробовать папиросу, как его ни просили.

Из следования подобным правилам складывалась линия поведения, которая помогла создать жизненную программу, выстроить собственную жизнь. Один из учеников Льва Давидовича, познакомившийся с ним в 1933 году, имел все основания сказать о нем: «Самодисциплиной он сумел превратить себя в человека, который смог быть счастливым».

Другой физик, один из ближайших друзей Ландау, Юрий Борисович Румер, воссоздал в своих воспоминаниях образ студента-ученого:

В читальном зале библиотеки Ленинградского университета стоит восемнадцатилетний мальчик с прядью черных волос, спускающихся на высокий красивый лоб. Он только что получил последний выпуск «Annalen der Physik». Здесь он обнаруживает первую статью Шредингера по квантовой механике «Квантование как проблема собственных знаний». Мальчик не отдает себе отчета в том, что наступает звездная минута его жизни и что этот момент предопределит все его будущее.

Он не все понимает в прочитанной статье, но все же продирается через нее. Эта статья, по его признанию, произвела на него столь же ошеломляющее впечатление, как и первое знакомство с теорией относительности.

Обычно будущий ученый узнает о своей науке из уст другого ученого, более опытного и старшего – своего учителя. Ландау не мог ни у кого учиться квантовой механике. Не потому, что не было хороших учителей, а потому, что самой квантовой механики еще не существовало. Он до всего должен был доходить сам.

Память об этом времени сказалась в его нелюбви к традиционному изображению ученого, стоящего на стремянке у верхней полки своей библиотеки. Ландау говорил: «Из толстых книг нельзя узнать ничего нового. Толстые книги – это кладбище, где погребены идеи прошлого».

В период столь своеобразного обучения Ландау выработал метод, сохранившийся у него на всю жизнь. Он проглатывал огромное количество научных журналов. Но в каждой статье определял только постановку задачи и затем смотрел в конец статьи, чтобы узнать результат. Промежуток не читал, утверждая: «Мне нужно узнать от автора, что он делает; как делать, я сам знаю лучше».

В 1926 году в журнале «Zeitschrift fur Physik» была напечатана первая научная работа Ландау «К теории спектров двухатомных молекул».

Статья восемнадцатилетнего студента – развитие идей Гейзенберга, Шредингера и других основателей квантовой механики.

«Когда я познакомился с общей теорией относительности Эйнштейна, я был потрясен ее красотой, – много лет спустя рассказывал Ландау ученикам. – Статьи Гейзенберга и Шредингера привели меня в восхищение. Никогда раньше я с такой ясностью не ощущал мощь человеческого гения».

В 1926 году студент пятого курса университета Лев Ландау поехал в Москву на V съезд русских физиков. Съезд открылся 15 декабря и продолжался пять дней. Ландау выступил с докладом «К вопросу о связи классической и волновой механики», выступал и в прениях, полемизируя с В.Е. Лашкаревым, допустившим неточность в трактовке теории гравитации.

Дипломную работу Лев выполнил намного раньше срока. Защиту назначили на 20 января 1927 года. После защиты профессор спросил выпускника, где он намерен работать. Ландау ответил, что еще не решил окончательно.

– Зачем выпускают столько физиков? – проворчал он. – Я же говорил Рождественскому…

После того как Дау поссорился с Иваненко, «джаз-банд» распался…

В биографической повести известного французского физика русского происхождения Анатолия Абрагама приведен разговор с университетским приятелем Дау Георгием Гамовым:

«Я рассказал Гамову о своей поездке в Россию и о встрече с Ландау. Он погрузился в думу, потом сказал: “Нас было трое неразлучных: Ландау, И. да я. Нас звали Три мушкетера. А теперь? Ландау – гений, И. – все знают кто такой, а я – вот где”.

Он ткнул стаканом в самого себя, развалившегося на диване. Читатель поймет, я надеюсь, что я не смог отказаться от соблазна сблизить еще раз Трех мушкетеров, хоть на бумаге».

Соблазн соблазном, но Дау не мог слышать имени И.; по свидетельству его учеников, мэтр считал, что И. уже давно не физик и его единственное занятие – защита советской науки от тлетворного влияния Запада. К Гамову, уехавшему в Америку, у Дау было более сложное отношение; я заметила, что Дау говорил о нем с грустью.

Да, в юности все Три мушкетера были яркими личностями, но только один не утратил молодого блеска, только один остался вечным юношей.

Это – Дау.