Читать книгу Река моих сожалений - Медина Мирай - Страница 10

9

Оглавление

Жаркое утро, бьющие через раскрытые окна палящие лучи невыносимого солнца, сухость в горле как после двух дней без воды и потная одежда, прилипшая к телу. Я стер пот со лба, вытер запотевшую ладонь о штанину и взглянул на настенные часы. Восемь утра. Ровно через час встреча с Кристианом Кавиллом и… Колдером. Чувствую, это будут самые напряженные переговоры в моей жизни, и улыбочки «восходящей звезды», его смешки и милое личико лишь усугубят их.

Неужели он согласился лишь потому, что думал, будто я тоже буду участвовать в съемках? Что ж, он, оказывается, несносный, дружелюбный прилипала, который, сдается мне, даже не думает о том, что я все еще не испытываю к нему нежных чувств.

Но стоило задуматься над этим, как в мыслях всплыла картина минувшего вечера, и мой сонный мозг, подобно проектору, отобразил ее так, что она теперь была у меня перед глазами. Колдер, тьма, бирюзовый свет прожектора – причудливое, волшебное смешение трех прекрасных вещей, что привлекали мой взор. Все теми же потными руками я закрыл не менее потное, покрытое испариной лицо, словно старался стереть эту замечательную картину, но как можно избавиться от того, что высечено в памяти и залито мерцающими в ночи красками?

Колдер – прелестный парень, слишком идеальный, чтобы поверить в это, но в нем должны таиться слабости, недостатки, бреши и щели, сквозь которые разит зловоние темной жизни. Осталось лишь их найти.

– Здравствуй, Питер. Выглядишь потрясно, – льстил мне Кристиан уже на входе в свой кабинет, чем-то напоминавший мне номер японского отеля: такой же крохотный и ничем не примечательный, серый и почти безжизненный. Лишь поздравительные и похвальные грамоты, фотографии со знаменитыми актерами в золотистых рамочках и дорогая кожаная мебель не позволяли этому месту опуститься в моих глазах, а Кристиану – разочаровать меня, показав себя не только гениальным режиссером, но и безвкусным человеком.

– Здравствуйте, мистер Кавилл.

Все те же проклятые горячие лучи солнца падали точно на его массивный стол и пачки скрепленных бумаг – сценарии самопровозглашенных сценаристов. В Лос-Анджелесе у каждого второго пылился на старой полке или был заточен в душном шкафчике стола недописанный, отвергнутый или отличный сценарий, в коем никто не увидел потенциала. У каждого второго – но только не у нас с Ганном. Он был страстным любителем музыки, но не почитателем кино. В последнее время его сердце пронзали песни группы The Cranberries, сравнительно недавно прославившейся благодаря своей песне «Zombie» – крику души, призыву к власти прекратить обрывать жизни невинных ради своих политических целей:

In your head,

In your head,

Zombie, zombie, zombie, ei, ei.

What’s in your head?

In your head

Zombie, zombie, zombie, ei, ei, ei, oh.


Ганн, бедный мой настоящий отец, трепещущий из-за своего настоящего сына. Дважды случайная жертва негодующего Бога, чей тяжелый взгляд оставил на его жизни несмываемый отпечаток. Он часто говорил о «Zombie» и его смысле, возмущался, почему люди поют эту песню с улыбками, и не мог дождаться релиза альбома No Need to Argue. Он намеревался перепеть эту песню под собственную музыку, но все не мог начать. Забывал? Едва ли. Не хотел. Он был уверен, что есть способ спасти дочь, но правительство не желает им делиться, и эта песня, быть может, напоминала ему о ненависти к политике, жестоким правителям наших жизней, которые прямо сейчас, пока вы это читаете, отдают новые приказы для наступления на мирных людей. Но зачем же он порождал в себе эту ненависть? Моральный мазохизм, беспрерывное, окрыляющее, на секунды освобождающее, опьяняющее и добровольное саморазрушение. Разве не этим я занимаюсь каждый день, но иначе?

Кристиан не спешил садиться. Размеренными шагами он кружил вокруг диванчика, на котором я решил отдохнуть и перевести дух после пешей прогулки по раскаленным улицам Лос-Анджелеса. Мой будущий режиссер, если на то будет моя воля после переговоров, был едва ли не выше Ганна. Они ровесники – им обоим по тридцать шесть, но мистер Кавилл выглядел моложе своих лет. Если бы не темная коротко стриженная бородка, я не дал бы ему больше двадцати пяти. В отличие от моего настоящего отца, он не имел выступающего горба, страсти к старым рубашкам и разодранным широким джинсам. Кристиан носил черный костюм и белую рубашку с переливающимся в свете солнца фиолетовым галстуком. Вьющиеся черные волосы касались широких плеч, большой, но прямой нос придавал его лицу серьезность, маленькие, почти азиатского разреза глаза смотрели вниз и таили в себе нетерпение.

Очевидно, Кавилл не собирался говорить со мной без него. Он не предложил мне чашечки кофе с утра или охлаждающего напитка, как это делают обычно приветливые и настроенные на долгое сотрудничество режиссеры. Он не спросил меня, как мои дела, как жизнь. Ничего человеческого, личного или приятного. Лишь сухое пожатие на входе и беглый взгляд его черных глаз, разглядеть в которых что-либо было невозможно.

В Голливуде ходили слухи о его неординарном методе работы, странном подборе актеров и спонтанном принятии решений. Я точно знал, что от этого кинотворца стоит ждать сюрпризов.

Его молчание тревожило мой пошатнувшийся со времен его звонка покой, но вместе с тем будило интерес. Во мне зародилось странное, щекочущее предчувствие, как если бы я съел вкуснейший торт, а затем узнал, что он был отравлен; как если бы я был маленькой, юркой, казалось бы, хитрой мышью, решившей отведать ароматного сыра, но в итоге попавшей из-за него в мышеловку.

Наконец в дверь постучался Колдер.

– Здравствуйте! Извините, я опоздал.

– Надо же, как ты проницателен, – съязвил я, не оборачиваясь.

Повисла недолгая тишина, прерванная натянутым смешком Кристиана и его приглашением Колдеру сесть рядышком со мной.

Я пожалел, что все это время не репетировал свое поведение рядом с ним, не готовился к его появлению, а размышлял о пустых вещах. Камнем, и не одним, свалился этот парень на мое хрупкое умиротворение. С немалыми усилиями я сдержался, чтобы сохранить невозмутимый вид и не повернуться, тем самым показав тайному врагу и по совместительству примеру для подражания беспокойство из-за его прихода.

Он сел рядом, на секунду появившись передо мной в полный рост. Я поймал себя на диком желании смотреть лишь на стопку сценариев, чудесную настольную лампу, стул или часы, висевшие прямо над рабочим местом Кристиана, к которому он и направился, важно уселся в кожаное кресло, вздохнул и сложил пальцы в замок.

Мне было интересно разглядеть Колдера, ибо за ту секунду, что он стоял передо мной в полный рост, мои глаза увидели недостаточно. Это был лишь интерес… нет, кого я пытался обмануть? То были еще одно желание, куда сильнее предыдущего, жажда, граничившая с необходимостью. Я позволил себе бросить на Колдера еще один взгляд, но сделал только хуже: теперь от моего слабого равнодушия не осталось и следа.

Я видел этого парня лишь дважды, и обе наши встречи произошли в темном клубе. Но сейчас был день, самое его жаркое начало, и весь кабинет Кристиана был залит радостным светом, окрашивающим в теплые краски все, кроме одежды Колдера: черные брюки, черную рубашку с раскрытым воротом и закатанные до локтей рукава. Выражение его лица выражало решительность. Это были его первые неожиданные переговоры. Он не выглядел тем миленьким пареньком из клуба, готовым принять мои оскорбления с улыбкой на лице. Встреть я его сначала здесь, в моей голове не зародилось бы ни одной скверной мыслишки, скрывающейся в тени благоразумия.

Сейчас я видел и его едва заметные скулы, и русые волосы почти до плеч, зачесанные назад так, что ни одна волосинка не смела осквернить его прилежный вид. Он закинул ногу на ногу и сложил покрытые венами руки на коленях. Он не предпринял ни одной попытки для того, чтобы взглянуть на меня.

– Наконец-то мы можем начать. – О Кристиан, как я тебе благодарен за то, что ты начал разговор и отчасти избавил меня от беспокоящих размышлений. Но почему же мне от этого не легче? – Два года назад вышла моя «Ода тщеславию». Вы должны были слышать об этом фильме.

Река моих сожалений

Подняться наверх