Читать книгу Женские убеждения - Мег Вулицер - Страница 5

Часть первая
Сильные
Глава третья

Оглавление

При рождении Кори получил имя Дуарте-младший, но звучало оно по-иностранному, а родители его были иммигрантами, говорившими с акцентом, поэтому перед самым переездом из Фолл-Ривер – ему тогда было девять лет – он заявил, что хочет поменять Дуарте-младший на что-нибудь другое. И выбрал как можно более американское имя. Это имя носил главный герой сериала «Юноша познаёт мир», который Дуарте-младший взахлеб смотрел много лет подряд. Имя «Кори» казалось таким востребованным, убедительным и нормальным. Чтобы родители так его называли, их пришлось уговаривать, а отец отказался вовсе.

– Дуарте – и мое имя, – сказал он.

Мама поначалу тоже сопротивлялась, но потом сдалась из любви к нему.

– Тебе это важно? – спросила она, а когда он кивнул, добавила: – Ну ладно.

Вскоре после того, как новое имя окончательно за ним закрепилось, он понял, что носить имя персонажа телесериала тоже не сахар. Но к этому моменту Дуарте-младший уже окончательно стал Кори, мальчиком-американцем, ничем не отличавшимся от других мальчиков-американцев в школе. В Макопи он, безусловно, прижился: общительный, толковый, не по годам рослый. В Фолл-Ривер жило довольно много португальцев. В Макопи дело обстояло иначе. Когда Дуарте-старший с Бенедитой пришли на школьную выставку научных достижений, мама его встала перед аппаратом, который демонстрировал конденсацию, и громко, без стеснения осведомилась:

– Что такой делают?

На следующий день Кори услышал, как мальчик, который придумал этот аппарат, говорит кому-то еще с маминым акцентом: «Что такой делают?» – после чего раздалось хихиканье.

Кори все это бесило; он мучился и злился, но изо всех сил пытался не обращать внимания, отвлекал всех от своих родителей тем, что оставался толковым, сильным, шутливым, способным и общительным. Видимо, эти свойства, старательно выставленные напоказ, были противоядием от того, чтобы в нем видели человека, на других не похожего. Только вернувшись вечером домой из школы, скинув с плеч лямки рюкзака и опустив его на пол в прихожей, он понимал, что больше не должен никому ничего доказывать. Знал, что дома может быть собой, и его никто не осудит.

Мама с самого рождения любила его с полной самоотдачей, любви своей, в отличие от отца, не скрывала и постоянно покрывала сына легкими поцелуями, будто осыпала лепестками роз. Он вырос с уверенностью, что заслуживает такого отношения, и постепенно пришел к выводу, что когда-нибудь его так же полюбит и девушка. В этом он был твердо убежден все свое детство, не утратил убеждения и на следующем, тягостном этапе, когда сделался таким тощим и долговязым, что напоминал деревянную куклу-марионетку в народном стиле. Он не растерял уверенности в себе, даже когда тень усиков начала мучнистой росой расползаться над верхней губою, хотя все остальное в нем оставалось мальчишеским, а грудь – впалой. А потом он вдруг перестал быть марионеткой и превратился в мифическое существо вроде кентавра. Вот только вместо получеловека-полулошади Кори стал полумальчиком-полумужчиной и навеки завис в этом мучительном неприкаянном состоянии.

Тем не менее, его уверенность в себе никуда не делась, ведь он всю жизнь прожил с родителями, которые постоянно его хвалили и называли Первым Гением, или Gênio Um. Его братишка Альби стал Вторым Гением, или Gênio Dois. Обоих мальчиков баловали одинаково, от них только и требовалось, что оставаться умными и трудолюбивыми. Им никогда не предлагали помочь по дому – эта работа считалась женской. Им нужно было только учиться, получать хорошие оценки – и награда не заставит себя ждать.

Однажды, в седьмом классе, когда они поехали отмечать Рождество к родственникам в Фолл-Ривер, его двоюродный брат Сабио Перейра, или Саб – в детстве они крепко дружили – поманил Кори наверх. Из самых глубин своего шкафа Саб с гордостью извлек журнал, который назывался «Боверама».

– Откуда он у тебя? – спросил Кори, опешив, но Саб только передернул плечами и надулся от гордости, что у него есть такая крутая порнуха. Женщины на фотографиях выглядели податливыми и открытыми как в буквальном, так и в переносном смысле.

– Я вот эту оттрахаю до полусмерти, – бодро произнес Саб; они сидели, поджав ноги, на его кровати, по обе стороны от журнала, точно возле согревающего костра. – Я вот возьму и кончу ей прямо в морду. Она захочет еще и еще. Просто умолять меня будет.

– Тебе тринадцать лет, – не удержался от замечания Кори.

К этой карусели порнокартинок мальчики возвращались всякий раз, когда Кори приезжал с родителями в гости, и со временем картинки шокировали все меньше. Они разглядывали каждую очень внимательно, чтобы потом использовать в собственной жизни. Целый месяц их будоражила одна, с подписью: «Она тебе даст жару! Зажигай!» – на ней девушка капала свечной воск парню на обнаженное тело. Бывало, что Кори и Саб сидели рядышком и читали тексты – их в «Бовераме» было немного, они терялись среди картинок. Журнальный консультант Стояк Стэнли писал:


Научитесь по-быстрому отыскивать ее клитор. Попросите показать, где он – ей понравится! Парни, если вы сумеете сделать так, чтобы она кончила, она та-а-а-ак обрадуется, что потом все для вас сделает. В буквальном смысле все. Не преувеличиваю!

– Как думаешь, что он имеет в виду под «все»? – спросил Кори у Саба. Его двоюродный брат передернул плечами. Ни одному из них пока не хватало воображения даже представить себе, что для него может сделать девушка, какими она обладает скрытыми достоинствами, под демонстрацию которых ты готов подставить свое обнаженное тело. Но в итоге, шаря в Интернете, чтобы удовлетворить повседневные порнографические потребности, они все выяснили. В этих видео мужчины кричали женщинам нужные слова, а женщины кричали в ответ. «Я сделаю так, чтобы ты кончила!» – сулили мужчины. «Да, да! – откликались женщины. – Давай!»

Одноклассницы Кори такими умениями не обладали. Впрочем, они умели ходить по гимнастическому бревну и строчить друг другу эсэмэски со скоростью света. Парочку из них он приглашал на свидания, свирепо их целовал и трогал, а позднее с двумя девушками зашел и дальше, испробовав на деле те слова, которые выучил за долгие часы наедине с порнографией.

В выпускном классе многие его одноклассники играли в игру «Какая круче». Кори, который к этому времени стал красавцем и наконец-то переселился в тело, которое принадлежало ему, а не казалось взятым напрокат в каком-то сомнительном месте, шел по вестибюлю, и тут Джастин Котлин схватил его за рукав и спросил:

– Пинто, играешь? В «Какая круче».

Кори повернулся и увидел, что у стенки рядом выстроились парни. Каждый раз, когда подходила девочка, мальчишки, сгрудившись, выставляли ей каждый свою оценку, а потом Брэндон Монаган складывал числа на своем попсовом калькуляторе и выводил среднее – его торопливо записывали на листке бумаги и показывали всем. Кристин Веллс получила восьмерку (оценку ей снизили за то, что дурища), а Джессика Роббинс, страшно религиозная, ходившая в безликих свитерах и в черных туфлях с пряжками, – двойку.

– Да, давайте, – согласился Кори.

И тут заметил краем глаза, что в их сторону идет Грир Кадецки. Хотя они оба попадали во все продвинутые классы, он, на деле, уже сто лет как с ней не говорил. При этом постоянно ее видел: после уроков она подрабатывала несколько дней в неделю на катке в торговом центре, где все сотрудники ходили в нелепых одежках и одинаковых шляпах, однако критически он на нее еще не смотрел ни разу. А тут взглянул. Симпатичное, но не идеальное лицо, черные джинсы и узкая футболка, натянувшаяся на маленькой груди, в каштановых волосах – ярко-синяя прядка. Но он только сейчас, впервые за все эти годы, заметил, что тихая и невероятно трудолюбивая Грир еще и свежая, собранная, серьезная и особенная – и, может быть, даже в чем-то красивая. Столько лет не замечал, а тут его вдруг озарило.

Мальчишки с ним рядом сгрудились над калькулятором, точно бухгалтеры в сезон отчетности, и вот наконец появилась цифра, кривовато нацарапанная на листке бумаги: 6.

Грир Кадецки оценили на шестерку. Нет, это неправильно, подумал Кори; она не заслуживает шестерки, это слишком мало, а если и не мало, ее такой результат все равно бы обидел. Он даже не подумал, прежде чем вырвать листок у Ника Фука, которого почти всегда звали Ник Фак и только иногда – Ник Пук.

– Ты че, Пинто? – обратился к Кори Фук, потому что тот перевернул тетрадку, превратив шестерку в девятку.

Кори спас Грир от публичного унижения, при том что она даже не смотрела в их сторону. Обернись, Грир Кадецки, хотелось ему ее окликнуть. Обернись и посмотри, что я для тебя сделал.

Но она была обращена к мальчишкам своей узкой спиной, а тут прозвенел звонок и все заторопились. Кори смял листок в кулаке и пошел прочь, и тут Ник будто случайно вытянул ногу, поставив ему подножку. «Падла», – прошептал Ник, когда Кори рухнул на пол, зацепившись щекой за край гардеробного ящика, на котором отстала металлическая окантовка. Он содрал клочок кожи и знал, что теперь нужно идти к медсестре и в ближайшем будущем его ждет «неоспорин»[11]. Впрочем, боль была не такой уж сильной, а в мыслях крутилось одно: он спас и восславил Грир, а теперь еще и ранен из-за нее, а она так ничего и не знает. В тот же день, в автобусе, он сел прямо за ней, заклеенная царапина на щеке слегка пульсировала, он же рассматривал ее затылок. Голова у нее, заметил он, очень красивой формы. Явно не на шестерку.

У Грир не было ничего общего с женщинами из «Боверамы» и со всех этих сайтов, кроме того, что под ее стандартной одеждой старшеклассницы скрывалось ладное тело со всеми теми дырками, какие есть у всех девушек. Если сосредоточиться на мысли, что у всех девушек под одеждой есть дырки, можно и с катушек слететь. Дырки, которые самою своей пустотой говорят о том, что их можно заполнить, причем заполнить их можешь ты. Он превратил шестерку в девятку; вместе две цифры составляли число 69, о котором даже и думать было стыдно, и все же ему тут же представились две головы, подскакивающие на кровати, – два отдельных буйка в океане.

Его старательное преднамеренное постижение сексуальной сущности Грир Кадецки неуклонно продвигалось вперед. Прошло всего три недели с того дня, когда Грир Кадецки оценили, Кори поставили подножку и он порезал щеку о край ящика, а он уже решил, что пора установить контакт с девочкой, о которой он теперь думал сосредоточенно и непрерывно. И вот, когда они выходили из автобуса, он повернулся к ней и сказал что-то малозначительное про контрольную по физике у Ванденбурга – что там все «нечестно». А потом беспечно зашагал вслед за Грир по дорожке к дому Кадецки – с этого все и началось.

Его двоюродный брат Саб почти сразу же уловил в нем перемену, потому что в последнее время, когда Пинто приезжали в Фолл-Ривер, Кори отказывался смотреть порнографию.

– Да ладно, чо ты мнешься, как баба. Лучше пошли на реальных баб глянем, – приглашал Саб.

Но Кори больше не хотелось, и Саб обозвал его слюнтяем. Саб и сам переменился – стал злым и вредным, а с друзьями занимался черт-те чем. Тяжелые наркотики. Темные делишки. Когда они встречались, повисало долгое холодное молчание. Но Кори успел далеко уйти от Саба: он отдалялся от него, как и от всей своей семьи.

– Когда вы поступите в колледж, я к вам в гости приеду, – сказал как-то раз Альби, уже четырехлетний, когда Грир зашла к Пинто и они все сидели в гостиной. – Привезу свой супергеройский спальный мешок и устроюсь на полу у вас в комнате.

– Стоп, Альби, ты кого из нас навещать собрался? – спросил Кори: запустив руку Грир в волосы, он лениво поглаживал ей голову. – В смысле, если мы с Грир не поступим в один колледж, как пока надеемся. Желательно в «Лигу плюща», – добавил он с небрежным тщеславием.

– Тогда я сперва к Грир, а потом к тебе, – рассудил Альби. – А потом вы как-нибудь ко мне в колледж приедете.

– И я тогда буду спать в своем супергеройском спальном мешке, – добавил Кори.

– Нет, – серьезно ответил Альби. – Ты глупости говоришь. Когда я поступлю в колледж, тебе будет… тридцать два. Не захочешь ты спать в мешке. Тебе с твоей женой нужна будет кровать.

– Вот именно, – поддакнула Грир. – Тебе, Кори, с твоей женой нужна будет кровать.

– Грир может стать твоей женой, – заметил Альби. – Только ей придется перейти в католицизм, мы же католики.

– Ты откуда знаешь про переход в католицизм? – удивился Кори.

– Прочитал.

– Где, в «Золотой книжечке про крещение»? Ты меня пугаешь, Альби. Притормози, братишка. Рановато тебе знать все на свете.

– Вот и не рановато. Задай любой вопрос, я тебе отвечу.

– Ладно, – сказал Кори. – Когда вымерли динозавры?

Альби хлопнул себя по лбу.

– Это-то просто, – сказал он. – Шестьдесят пять миллионов лет назад.

– Он не подкачает, когда доберется до «Путей воображения», – заметила Грир. – Промчится по ним галопом.

– Да, и по ходу дела даст пенделя Тарин из Толедо.

– К тому времени, когда он пойдет в школу, – сказала Грир, – Тарин из Толедо будет сидеть у себя на крыльце, вспоминая о лучших временах своей жизни, когда она была маленькой и попала в Книгу рекордов Гиннеса.

– На самом деле, она уже небось помрет, – откликнулся Кори. – Токсичные химикаты из бутылок вызовут у нее рак.

– Кто там помрет? Задай еще вопрос! – встрял Альби, радостный и возбужденный.

Кори подумал.

– Ладно, – сказал он и улыбнулся Грир. – Вот тебе вопрос. Дай определение любви.

Альби встал на пластиковый чехол дивана – тот захрустел у него под ногами. На нем был поношенный красный свитерок с надписью «Пауэр-рейнджер» – он перешел к нему от Кори и уже был маловат, картинка и буквы наполовину стерлись и выглядели загадочно.

– Любовь – это когда чувствуешь: ой-ой, сердце болит, – сказал Альби. – Или когда видишь собаку и очень хочется погладить ее по голове. – Он посмотрел на Грир. – Как вот Кори тебе сейчас голову гладит.

Рука Кори замерла, просто застыла у нее в волосах.

– Ого, – тихо произнес Кори, убирая руку. – Ты у нас прямо Далай-лама, дружище. Страшно тебя на улицу отпускать. Кто-нибудь поймает, отвезет в другую страну и заставит жить во дворце за забором.

– Вот здорово! – восхитился Альби. – Пускай, я не против.

Тут Грир внезапно протянула руку и дотронулась до гладкой головки Альби. Кори смотрел, как его девушка гладит его братика по голове, будто Альби был кокер-спаниелем, гладкошерстным, с огромными глазами.

Кори и Грир решили попытаться поступить в один колледж: так они договорились и рассчитывали на успех. В тот день, когда после пяти вечера в Интернете должны были вывесить результаты, они ехали из школы домой, почти не разговаривая. Гидравлические двери школьного автобуса раскрылись и с вакуумным чмоком выпустили их на Вобурн-Роуд. Где-то далеко сзади маячила Кристин Веллс. Кристин училась скверно, так что все эти годы они с ней почти не разговаривали: считали, что она тупая, а она считала, что они тупые – каждый по-своему. Кристин отправилась домой, наверное, покурить и подремать, а Кори и Грир помчались по улице к дому Кадецки. Была половина четвертого. Некоторое время они повалялись у Грир в спальне, им никто не мешал.

– Что бы сегодня ни случилось, мы же вместе, да? – уточнил Кори. – И на будущие годы будем вместе.

– Конечно. – Она помолчала. – А что такое может случиться?

Он пожал плечами.

– Не знаю. Просто в этих приемных комиссиях нас же не знают. Не знают, какие мы на самом деле. И что вместе мы сила.

Они решили, что результаты отбора станут смотреть вдвоем, сперва у нее дома, потом у него. В пять вечера Грир первой полезла смотреть – сидя на кухонном столе, она заходила на один сайт за другим. Рука немного дрожала, когда она вводила пароль и ждала. «Мы получили рекордное число заявлений…» – поток слов. Шок от отказа оказался сильным: Гарвард – нет. Принстон – нет.

– Блин, блин, – проговорила Грир, а Кори сжал ей руку.

– Конкурс офигенный, – пробормотал он. – А знаешь, пошли они, Грир. Много они понимают.

– Ты это имел в виду, когда сказал, что мы вместе, да? – спросила Грир, и голос ее взмыл. – Ты думал, что я не поступлю, и хотел меня подготовить?

– Ты что, ничего подобного.

Оставалось еще посмотреть Йель, но Кори слишком переживал за нее и волновался за себя, а на Йель особой надежды не было, если она не прошла в другие. Грир безразлично перешла по ссылке, ввела пароль, и как только загремел боевой кличь Йеля – «Бульдог! Бульдог! Гав-гав-га-ав!», оба они завопили, а потом Грир заплакала, а он ее обнял, какое облегчение, и сказал:

– Ты у нас молодчина, Космический Кадет.

Тут в комнату забрели ее родители – папа искал, что бы съесть, а мама держала возле уха телефон-раскладушку и что-то вещала по поводу новой партии батончиков «Нутрикл» – «которые, – говорила она, – у нас теперь есть и с банановым вкусом».

– Что тут такое? – спросил Роб, а когда Грир объяснила, заметил: – блин, уже пять вечера? А мы и не заметили.

Кори хотелось сказать родителям Грир: Вы не заметили? Больные, что ли? Вы не понимаете, какая у вас дочь? Не видели, сколько она пахала и как она любит учиться? Не можете ее хотя бы похвалить? Оценить по достоинству? Это ничего не стоит.

– Мам, пап, я в Йель поступила, – сказала Грир. – Вот, почитайте письмо. Я на экране оставила.

А потом они побежали через дорогу, вверх по склону – и Кори сразу заметил, что дома у него творится что-то странное. Родители его знали, что именно сегодня будут вывешены результаты. Они очень переживали, но теперь-то они где? Ведут себя почти так же пренебрежительно, как и Кадецки. Должны бы встречать меня у дверей, подумал Кори. Но тут на него откуда ни возьмись налетела мама, обхватила руками. «Коленки обхватила», – говорил он впоследствии, преувеличивая. Как такая крошечная женщина могла родить такого долговязого и тощего сына, оставалось загадкой – у Кори и папа был среднего роста и телосложения. Первенец превзошел их по всем статьям.

– Что тут творится? – спросил Кори, услышав в глубинах дома еще какие-то голоса.

Брат его выкрикнул: «Пришел!», а потом послышался топот его кроссовок – Альби промчался по второму этажу, прыжками спустился с лестницы, держа в руке Тиха – и подлетел к ним в тот же миг, когда из кухни в комнату ввалилась тетушка Мария с многослойным тортом на большом противне. Следом вошел папа Кори, с еще одним тортом. Кори стоял в замешательстве. Первый торт был покрыт толстым слоем бело-голубой глазури, сверху сияли свечки. В комнате вообще была особая, праздничная атмосфера.

– Смотри какая картинка, – возвестила тетушка, и в первый момент ни Кори, ни Грир не поняли, зачем на торте какое-то животное.

– Корова? – предположил Кори. – А почему?

Было действительно похоже на корову из мультика, хотя и не очень: на морде складки, выражение сердитое. Никто ничего не ответил, а Кори сказал:

– Так, ребята. Сами знаете, результаты только что выложили в сеть. Отличные тортики, но мне нужно пойти посмотреть.

– Кори, – сказал Альби, поводя рукой, в которой держал черепаху – та протестующее двигала лапами, но не слишком сердито. – Ты чего, не понял?

– Нет.

– Это бульдог.

Кори неуверенно произнес: «Йель?», а папа тут же протянул ему второй торт. Этот был в бело-оранжевой глазури, в середине располагалось рыжеватое животное. Оно тоже напоминало какую-то скотинку, но Кори и Грир оба сообразили, что имеется в виду принстонский тигр.

– Туда и туда поступил. Молодчина! – выпалил Альби, будто действительно понимал смысл достижения брата.

Кори уставился на своих родных.

– А вы откуда знаете? Я еще и на сайт-то не заходил.

– Ты меня прости, – сказала Бенедита. – Я ввела твой логин, а потом и пароль. Я их знаю.

– Грир123, – продекламировал Альби, и Кори угловым зрением заметил, что Грир очень довольна. Нужно было бы рассердиться на маму, которая не дала ему посмотреть самому, но он не смог. И потом, она сейчас была совершенно счастлива: счастливы были и папа, и мама. Сегодня новость прогремит по всему Фолл-Ривер, по всей Португалии.

– В Гарвард тебя не взяли, – беззаботно доложил Альби. – Ну и ладно, им же хуже.

Торт алого цвета, который испекли вместе с другими, на всякий случай, так и лежал на кухне – потом его выкинут в мусор. Бенедита весь день простояла у плиты вместе с тетушкой Марией – ее сын, Саб, в колледж даже не поступал. В семье давно порешили, что самые головастые у них – Кори и Альби. Кори уже успел себя проявить, а Альби точно проявит не хуже, а может, даже и лучше, чем старший брат. То, что Альби научился читать, они выяснили в тот день, когда Альби, едва начавший ходить, посмотрел на коробку с фруктовыми карамельками на кухонном столе и под утренний кухонный шум начал шептать себе под нос: «Красный 40, желтый 6, усилитель вкуса Е320».

Теперь Кори придется выбирать между Йелем и Принстоном. Бульдог или тигр: непростое решение. Если Йель, то они с Грир будут вместе. Так что тут и решать нечего. Она будет учиться в Йеле. Грир с Кори сидели за кухонным столом и ели куски разных тортов – на вкус они были одинаковые. Такие торты вообще едят не ради вкуса, а ради случая.

– Грир тоже поступила в Йель, – сообщил Кори родным, и они вежливо поахали по этому поводу.

– С полной оплатой обучения? – уточнил Альби.

– Я пока не смотрела. Очень обрадовалась. – Грир встала из-за стола. – Пойду домой, посмотрю.

– Я с тобой, – сказал Кори.

В доме Кадецки они обнаружили родителей Грир за компьютером.

– Блин, – произнес отец, когда они подошли. – Ничего там не вышло.

– Ты про что? – спросила Грир.

– Про финансовую помощь. – Он тяжело вздохнул и качнул головой.

Тут Кори внезапно все понял: правда, во всей свой мерзости, всплыла перед глазами.

– В смысле? – спросила Грир, все еще не врубившись.

– Не потянуть нам, – сказал Роб. – Очень уж жестко с нами обошлись, Грир.

– Да как такое может быть? – спросила она.

Они с Кори прочитали в ее деле пункт про «объем финансовой поддержки». В нем говорилось примерно следующее: «Поскольку вами не были предоставлены необходимая информация и документация» – а потом, в извиняющемся тоне, что Йель может предложить вот столько, не больше. Сумма называлась чисто символическая. Судя по всему, Роб, который вызвался заполнить все анкеты на финансовую помощь, ничего не заполнил. Упустил то, что ему показалось слишком сложным или слишком личным. Он обо всем этом и поведал, спокойно, но с запинками.

– Прости меня, Грир, – закончил он. – Я не думал, что это так важно.

– Ты не думал?

– Думал, они сами напишут – эти, из финансовой помощи – скажут, что им нужны еще документы. Что мог, я заполнил, а потом стало слишком сложно, а еще меня достало, сколько они от меня всего требуют, – похоже, я свалял дурака. – Он умолк, покачал головой. – Со мной всегда так, – добавил он. – Не могу не свалять дурака.

Лорел взяла письмо, лежавшее не столе.

– Есть еще одна штука. Еще одно место. Я как раз почту из ящика достала. Райланд, – сказала она.

– Чего?

– Ты туда прошла! И условия предлагают обалденные. Общежитие, питание, даже карманные деньги. Я так и думала, что ты расстроишься из-за Йеля, поэтому и вскрыла конверт. Проблема решена.

– Ага, Райланд, – ядовито произнесла Грир. – На самый паршивый случай. Мне школьный методист велел туда подать документы. Колледж для дураков.

– Ничего подобного. Ты не хочешь прочитать письмо? Ты получила такую штуку, называется «Стипендия за выдающиеся успехи в учебе». Тут не в деньгах дело, это за заслуги.

– Плевать я хотела.

– Я понимаю, что ты расстроилась, – сказала Лорел. – Папа все просрал, – добавила она, метнув на Роба уничтожающий взгляд. После этого лицо ее сморщилось, и она заплакала.

– Лорел, я думал, мне потом перезвонят и попросят дозаполнить, – повторил Роб. Он подошел, встал перед женой и тоже заплакал. Родители Грир, эти бессчастные, нелепые люди плакали, обнявшись, а Грир сидела рядом с Кори у стола, сжав кулаки. Кори думал о том, что вот родители привели тебя в мир, твоя обязанность – сохранять с ними близость или, как минимум, оставаться рядом – до того момента, когда жизнь унесет тебя в сторону. Для Грир этот момент настал. Он наблюдал процесс в реальном времени. Он подошел, взял ее ладони в свои, разжал. Она поддалась, позволила его пальцам сплестись с ее. Собственные его родители заполнили все документы безупречно – очень стеснялись, когда Кори давал им советы. А он ими командовал, диктуя, что вписывать в каждую строчку. Его родители – люди незамысловатые, но они все сделали как надо, а родители Грир – нет, и она могла бы об этом догадаться заранее.

– Ну ладно, – продолжала Лорел, – что есть, то есть. А стипендия выглядит просто замечательно. Все у тебя будет хорошо. И у тебя, и у Кори. Вы оба такие умные. Знаете, что я про вас думаю? Как себе представляю? Вы – два космических корабля.

Грир даже не ответила. Посмотрела на Кори и сказала:

– Может, попробовать позвонить в Йель?

Они вместе пошли к ней в комнату, позвонили. Грир поставили в очередь, потом ответила какая-то запыхавшаяся тетя. Грир принялась торопливо объяснять, что с ней случилось, – Кори сидел рядом на кровати. Грир всегда говорила тихо и неразборчиво, даже в такой вот отчаянной ситуации. Он никогда не мог этого понять. У него тоже, конечно, есть недостатки – он самолюбив, порой даже заносчив – но, по крайней мере, способен выражаться внятно, причем не прилагая усилий.

– Я… На самом деле, документы не… и папа сказал…– доносилось до него. Хотелось крикнуть: давай к сути! Говори как есть!

– Мне очень жаль, – прервала ее в конце концов тетя. – Все решения по финансовой поддержке уже приняты.

– Да, я понимаю, – быстро проговорила Грир и тут же повесила трубку. – Может, родители позвонят? – обратилась она к Кори.

– Иди попроси их, – предложил он. – Скажи, как для тебя это важно. Серьезным голосом, без дураков.

Они спустились вниз, она подошла к родителям и сказала:

– Может кто-то из вас позвонить в администрацию Йеля?

Мама только бросила на нее тревожный взгляд.

– Этим папа занимался, – сказала она. – Я вообще не понимаю, что им говорить.

– А ты разве только что не звонила? Что они сказали? – спросил Роб.

– Что решение уже принято. Но ведь все равно можно попробовать, – сказала Грир. – Ты отец. Может, с тобой они будут говорить иначе.

– Не могу, – сказал он. – Вся эта бюрократия – я в ней не разбираюсь. – Он беспомощно посмотрел на дочку. – Мне это будет очень трудно, – сообщил он и добавил с нажимом: – Не могу.

Они даже и не пытаются ей помочь, с изумлением отметил Кори. Перед глазами развертывалась картина всего детства Грир, внутри закипал гнев, а с ним – желание оберегать Грир и любить ее еще сильнее.

Грир приняла предложение Райланда, а Кори выбрал Принстон: если он поступит в Йель, это станет для Грир постоянным мучительным напоминанием. Пути их расходились по разные стороны пропасти – жизнь уносила ее не только от родителей, но и от него: придется приложить усилия, чтобы не утратить свою близость.

В последнюю ночь вместе, в конце лета, у нее в комнате – сильный дождь стучал в окно – Грир лежала в объятиях Кори и плакала. До того она ни разу не плакала из-за колледжа, потому что родители в тот день заплакали на кухне, а она не хотела реагировать так же, как и они; кроме того, она стремилась быть лучше их, сильнее. Но в постели с Кори она расплакалась.

– Я не хочу быть таким вот неполноценным существом, – сказала Грир глухим голосом, полностью от него отвернувшись.

– Ты совершенно полноценная. Нормальный человек.

– Думаешь? Я же тихоня. Я всегда тише всех.

– Я в тебя тихую и влюбился, – произнес он, обращаясь к синей прядке ее волос. – Но этим ты не исчерпываешься.

– Ты уверен?

– Безусловно. И другие это тоже скоро увидят, обязательно.

Дождь еще усилился, они почти не шевелились, а потом – становилось поздно – поднялись, жалобно покряхтев, и расстались – нужно было разобрать вещи в комнатах своего детства: отобрать то, что тебе еще нужно, что жалко бросать, поскольку это все еще часть тебя – а остальное оставить в прошлом. Грир собрала все свои стеклянные шары и романы Джейн Остин, даже «Мэнсфилд-Парк», который никогда особо не любила. Книги были для нее своего рода мягкими игрушками, которые все эти годы украшали комнату и служили утешением. Кори, который утром уезжал в Принстон, оставил на полке пластмассовых баскетболистов, которые умели качать головами – подарил их Альби. Однако, подумав, прихватил подарочное издание «Властелина колец». Книгами он не слишком увлекался, но эту любил и никогда не разлюбит. Он знал, что скоро и Альби захочет ее прочитать – тогда он даст ее ему на время.

На следующий день, после прощаний столь длительных и пылких, что казалось, будто он отправляется на Вторую мировую войну, Кори уехал в набитом до отказа семейном автомобиле в Нью-Джерси. Грир уезжала в Райланд через два дня. В Принстоне Кори дали работу в библиотеке Файерстоун – он обслуживал читателей в огромном величественном зале. Ел он еще в одном огромном величественном зале.

Они с Грир по вечерам разговаривали по Скайпу, старались видеться почаще. Он рассказывал ей, что в Принстоне ему одновременно и страшновато, и хорошо, что он играл во фрисби на самых зеленых лужайках в мире. Он не заводил речь о том, что тревожится, сможет ли сохранить ей верность, а беспокоился в более широком смысле – не слишком ли сложно будет сдержать слово, которое они друг другу дали. Принстонские студентки флиртовали с ним постоянно – девочки из богатых семейств, которые выросли в особняках, имевших собственные названия, а еще славная чернокожая флейтистка из Лос-Анджелеса и гениальная растрепа, которая жила в Нидерландах, будучи американкой – ее звали Чиа.

А потом как-то в столовой он услышал, как одна девочка сказала другой:

– А вот ты не знаешь про меня одну вещь. Я попала в Книгу рекордов Гиннеса.

А другая в ответ:

– Правда? А за что?

– А я собрала для переработки больше бутылок, чем все другие дети. Нравилось мне. В Толедо меня все знали. Этакий мелкий очкарик.

Кори резко развернулся, едва не подавившись фруктовым пирогом:

– Ты – Тарин из Толедо? – спросил он в изумлении. – Я про тебя читал в четвертом классе!

Девушка – на самом деле, настоящая красавица, с волнистыми темными волосами и черными глазами – кивнула и рассмеялась. В тот вечер, во время разговора по Скайпу, Кори сказал Грир: угадай, с кем я сегодня познакомился.

– Вот просто угадай, – повторил он, однако она не смогла, тогда он открыл секрет. Не стал упоминать лишь о том, что Тарин из Толедо стала безумно сексуальной и спросила у него, не хочет ли он как-нибудь выпить вместе.

– Из стеклянных стаканов, не пластиковых, – уточнила Тарин, произнеся это с многозначительностью в духе Джеймса Бонда.

А еще была его тайная благодетельница Клоув Уилберсон, которая выросла в страшно богатом Таксидо-Парке, штат Нью-Йорк, в доме, который носил название «Марбридж».

– Знаешь, Кори Пинто, ты разом и красавчик, и мерзавчик, – сказала ему как-то Клоув без всякого повода.

– И то, и другое? – мягко полюбопытствовал он.

Не рассказывал он Грир и о том, что однажды после вечеринки Клоув Уилберсон подошла к нему и объявила:

– Кори Пинто, ты такой длиннющий, что мне трудно сделать то, чего хочется.

– А чего тебе хочется?

Она заставила его нагнуться и поцеловала. Губы их соприкоснулись – одна мягкая поверхность с другой.

– Как, понравилось, Кори Пинто? – спросила она, когда он отстранился: ей почему-то нравилось называть его по имени-фамилии. А потом она быстро добавила: – Отвечать не надо. Я знаю, что у тебя есть подружка. Видела вас вместе. Да ладно, чего у тебя вид такой перепуганный?

– Не перепуганный, – возразил он, но почти тут же невольно вытер рот.

Иногда, проходя внизу, он видел комнату Клоув, и если там горел свет, он думал, что может войти и, совсем без всяких слов, уложить ее на постель, как он укладывал Грир, когда она приезжала в Принстон или он ехал в Райланд. Все, что ему говорила Клоув Уилберсон, оставалось в регистре поддразнивания.

Всякий раз, увидев Тарин из Толедо, он спрашивал:

– Ну и когда мы выпьем из стеклянных, не пластиковых?

Как сделать так, чтобы за все четыре годы учебы не переспать ни с кем, кроме Грир? Грир больше не было рядом, и его постоянно привлекали самые разные девушки. Хотелось сказать ей: давай выделим один день в неделю, чтобы флиртовать с кем вздумается, каждый у себя на кампусе. С человеком решительно тебе безразличным, просто чтобы удовлетворить низменную гормональную потребность. Ты можешь с этим своим ударником: я так понял, он в тебя по уши втрескался. Но Грир бы это шокировало, а делать ей больно он не хотел.

На весенние каникулы на первом курсе оба вернулись в Макопи; как-то раз, когда они сидели в пиццерии «Пай-лэнд» и занимались, Грир протянула руку через стол и рассеянно дотронулась до его лица. Погладила по щеке, ненадолго задержалась на бледном шрамике, которому был уже год с лишним. Он часто воображал себе, что когда они повзрослеют, перейдут на следующий жизненный этап, поселятся в общей квартире в Гринпойнте или Ред-Хуке – а может, в Редпойнте или Грин-Хуке? – настанет время рассказать про его скромный, но смелый поступок: как он спас ее от бесчестья, когда одноклассники объявили, что она достойна всего шестерки, и в итоге разбили ему лицо.

«Я-то всегда знал, что твоя цифра – девятка», – собирался он ей сказать. Но он стремительно взрослел, менялся; а Грир в последнее время начала пусть с запинкой, но воодушевленно рассказывать ему о том, как в этом мире обходятся с женщинами. И он постепенно понял, что его признание станет чистым бахвальством. Шрамик, который стал совсем тонким и бледным, почти незаметным, был когда-то знаком доблести, связанным с историей, которую ему очень хотелось рассказать. Теперь он понял, что не расскажет ее никогда.


К концу учебы Кори пришел к выводу, что надо бы написать книгу «Поступки под градусом» и составить ее из признаний разных людей о своих безумствах в пьяном виде. Беда в том, что все это надо еще вспомнить, чтобы записать. В Принстоне решения то и дело принимались на нетрезвую голову. Кори дважды переспал с Клоув Уилберсон на втором курсе, потом еще раз на третьем. Все это, разумеется, произошло под градусом, и каждый раз его терзали угрызения совести. Винить Клоув он, в принципе, не мог, но однажды вечером она, по сути, станцевала эротический танец у него на коленях. Ноги у Кори были такие длинные, что он постоянно разводил их в стороны, когда сидел. Через много лет, когда он ездил в Нью-Йорке на метро, женщины часто смотрели на него с раздражением, а он не понимал почему, пока однажды, в час пик, какая-то тетка не смерила его взглядом и не фыркнула: «Вывалил тут свое хозяйство». Он страшно смутился и рывком сдвинул колени, точно две детали механизма.

Но в просторном шезлонге, среди толпы, набившейся в отдельную квартиру в общежитии второго курса, после дегустации водки, которую устроил старшекурсник по имени Валентин Семенов – сын самого настоящего олигарха – Кори откинулся на спинку и позволил Клоув растечься по нему сиропом.

– Нифига себе, – произнес он, когда свет притушили, а она расстегнула ему ширинку. Его ошеломило это вжиканье молнии, тем более что рука, опустившая «собачку», не была рукой Грир. Той самой Грир, отсутствие которой было для него теперь так же значимо, как и ее присутствие, а ценность ее любви не поддавалась измерению – в итоге Кори был, видимо, богаче самого богатого олигарха.

Прости меня, подумал он, прости, пожалуйста, дело в том, что это был не просто поступок, а поступок под градусом: милая бесценная Грир с ее синей прядкой, сексуальным компактным телом и все растущим желанием стать смелее и сделать что-то, что поможет изменить мир, будто бы провалилась в люк, прочь от него, прочь. А вот Клоув Уилберсон ловко обогнула люк, уселась на Кори верхом в шезлонге, а потом и в своей постели. Наконец-то он увидел ее комнату не снизу, а изнутри. Куча кубков и ленточек – хоккейные победы. Куча безделушек, какие бывают только у богатых девушек. Пока они лежали в постели, родители ее позвонили дважды, и оба раза она сняла трубку. Рассказала ему, что у нее есть конь по кличке Годный, летом будет выступать в Саратоге.

– Поставь на него – наверняка выиграет, – нежным голоском прошептала она Кори в ухо.

На следующий день он сказал:

– Послушай, Клоув. Второго раза не будет.

– Я знаю. – Она не казалась расстроенной, и он подумал: я что, никуда не гожусь? Впрочем, знал, что годится, еще как. Он был неутомим, силен и энергичен. По большей части благодаря Грир, он успел усвоить, что и как делать в постели. Клоув улыбнулась и произнесла:

– Не переживай, Кори Пинто.

Он и не стал переживать, однако вернулся к ней еще дважды за годы учебы, каждый раз печально проходя по кругу стыда и самооправдания. И все это были поступки под градусом. Импульсом к этим изменениям стала разлука с Грир. Были и другие перемены. Осенью, пока шла президентская кампания, они с Грир иногда не встречались по выходным, а вместо этого отправлялись, каждый сам по себе, агитировать. Грир ездила в Пенсильванию на своем университетском автобусе, Кори в Мичиган – на своем. Где-то в том же автобусе сидела и Клоув, но он сел впереди с Лайонелом, через проход от Уилла: то были его будущие партнеры по микрофинансовому стартапу. Кампания всех их страшно взбудоражила, они умудрялись не спать сутками – так, как это можно проделывать без особых последствий только в этом возрасте.

Много недель после выборов Кори пребывал в состоянии восторга: к восторгу примешивалось облегчение и отсутствие тревоги за будущее.

– Эй, Кори, мы с Уиллом хотим с тобой поговорить, – сказал Лайонел как-то вечером, когда они все втроем шли по кампусу. – Если посмотреть трезво, заняться стартапом сразу после выпуска не получится. Нужен год-другой, чтобы скопить капитал.

– Дело в том, – пояснил Уилл, – что из-за спада в экономике у наших отцов щедрости поуменьшилось.

– Так что давайте договоримся так: после диплома берем ноги в руки, зарабатываем чертову пропасть денег, а потом пускаем их в дело, – предложил Лайонел. – Как белка желуди на зиму запасает. Мы с Уиллом оба попробуем найти работу в финансах или консалтинге. И ты тоже попробуй.

В первый момент Кори очень расстроился и даже отказался рассматривать их предложение. Но позднее, когда выпуск замаячил ближе, он понял, что ничего не имеет против того, чтобы год-другой позаниматься консалтингом, хотя и не планировал этого изначально. Куча знакомых собирались податься в консультанты. Наряду с банковской сферой и бизнес-администрированием это был путь наименьшего сопротивления. Представители крупных фирм так и рыскали по кампусам топовых университетов, и многие студенты с готовностью принимали их предложения.

В положенный момент, когда Кори был на последнем курсе, агенты консалтинговых агентств, венчурных фирм и банков – все в дорогих костюмах – в очередной раз наводнили Принстон. Они разительно отличались от студентов, которые ходили с рюкзаками и одевались как попало, а также от преподавателей в твидовых пиджаках цвета овсянки, низко сидящих вельветовых штанах, частично обнажавших тощие ученые задницы, и от преподавательниц в просторных неброских академических платьях, которые уже вышли на долгую, не столь уж насыщенную интересными предложениями (как отметила Грир) финишную прямую, проложенную до конца их жизней.

После предварительного собеседования сотрудник и сотрудница «Армитейдж и Рист» пригласили Кори на ужин в центре Принстона, в один из тех ресторанчиков в старомодном стиле, куда родители, приезжавшие в гости из дальних городков, водили своих отпрысков. Консультанты настояли, чтобы он начал с закуски: они что, думают, он голодает? – удивился Кори. Они его воспринимают как выставочный экспонат под названием «Стипендиат-вроде-из-эмигрантов»?

– Заказывай что хочешь, – предложил рекрутер – он был старше Кори лет на десять, в стильном костюме и остроносых битловских ботинках. Его коллега – женщина с такими волосами и кожей, которых ужасно хотелось коснуться – была в красной кожаной юбке и узком обтягивающем пиджаке, в футуристическом стиле.

– Любопытно, знаете, будет посмотреть, куда вы в итоге пойдете работать, – сказала Кори рекрутерша за едой: вернее, ел он, а они смотрели, как он ест, но сами почти ни к чему не прикасались. Заказать – одно, съесть – другое.

– Даже если вы уже решили, что к нам не пойдете, – добавил рекрутер. – Даже если собираете предложения, Кори, но сами склоняетесь к другому.

– Ничего подобного, – возразил Кори, но поскольку рот у него был набит, вышло «нихивоходобново».

– Современный мир полностью открыт, – продолжал рекрутер. – Меняется прямо на наших глазах. Вот посмотрите на описание нашей фирмы – да по сути, и любой фирмы: золотое время для вас. Я вам, на самом деле, завидую, Кори. Так здорово, когда открыто столько путей.

Что, интересно, они конкретно имели в виду под «вам»? Все открыто, потому что он – миллениал? Или его снова валят в одну кучу с меньшинствами из-за его фамилии? На первом курсе кто-то подсунул ему под дверь листовку – приглашали на встречу одной из университетских организаций студентов-латиноамериканцев. «Будем есть чалупа[12]», – гласила она.

В освещенном свечами уголке ресторана сотрудник и сотрудница «Армитейдж и Рист» обхаживали Кори Пинто точно двое любовников, предлагавших ему групповуху. А Кори ел соленую лососину на хрустких кругляшах черного хлеба, каре ягненка, а потом – крем-брюле, запеченное в горшочке, с поджаристой твердой корочкой: когда протыкаешь ее кончиком ложки, ощущение такое же приятное, как когда расчищаешь участок, чтобы построить дом своей мечты. Рекрутеры за ужином не скупились на похвалы, но массу подробностей оставили за рамками. У фирмы есть отделения в Нью-Йорке, Лондоне, Франкфурте и в Маниле, но Кори подчеркнул, что его устраивает только Нью-Йорк.

– Мы вас услышали, – сказала рекрутерша.

Вернувшись после ужина к себе в общежитие, с легкой отрыжкой с привкусом рыбы и горчицы, Кори позвонил по Скайпу Грир в Райланд.

– Представь себе, они меня подловили.

– Неужто?

– Ага. Затолкали в меня кучу мяса, вот и сработало. Тебе бы совсем не понравилось, что я сегодня съел. Собственно, тебя бы от всего этого вечера тошнило. Но, должен признать, меня проняло. В смысле, это же просто бред, когда какие-то посторонние люди из «фирмы» – само слово звучит как-то странно – цацкаются с тобой, будто ты что-то из себя представляешь. Капитализм собственной персоной пришел подцепить меня на крючок – он думает, у меня есть, что ему предложить! Всего на годик, максимум два, но вот что, Грир: если ты не возражаешь, я, пожалуй, попробую.

– Ты говоришь так, будто ввязываешься во что-то опасное.

– Везде есть свой риск.

– И какой риск в этом?

– Ну, я превращусь в козла-консультанта, а из тебя выйдет что-то полезное.

– Не понимаю, зачем ты это говоришь, – возразила Грир. – Я пока и работу-то не нашла.

– Найдешь.

– Есть у меня в мыслях одно интересное место, – сказала она с неожиданным лукавством.

– Рассказывай.

– Нет. Пока рано. Скорее всего, ничего не выйдет, нужно сперва разобраться. Но в любом случае, – добавила она, глядя прямо в камеру, – даже если ты станешь козлом, а я стану этакой ханжой, мы будем ими становиться, видя друг друга и ради друг друга. Наконец-то. А это уже чего-то да стоит, верно?

Он не сразу ответил. Она смотрела на него пристально, и он мог поклясться, что она знает всё про все его поступки, и хорошие, и постыдные. На миг ему почти захотелось, чтобы связь прервалась – как оно порой бывает в самый ответственный момент. Но связь не подкачала, а Грир только улыбнулась ему и прижала палец к экрану – видимо, в том месте, где находились его губы.

11

«Неоспорин» – антисептическая мазь.

12

Chalupas – мексиканское блюдо, обжаренная тортилья с разнообразными начинками.

Женские убеждения

Подняться наверх