Читать книгу Все пропавшие девушки - Меган Миранда - Страница 4

ДВЕ НЕДЕЛИ СПУСТЯ

День 15-й

Стоило закрыть глаза – и почти верилось, что мы едем обратно в Филадельфию. Эверетт за рулем, сиденье завалено чемоданами, Кули-Ридж блекнет в зеркале заднего вида – никаких пропавших девушек, никаких машин без номеров, кружащих по городу; нечего бояться.

– Ты в порядке? – спросил Эверетт.

Мне требовалось еще мгновение. Еще немного. Чтобы притвориться, будто ничего такого не происходит.

Нет, только не в Кули-Ридж. Только не это.

Очередная девушка, сгинувшая в лесу. Глядящая с каждого столба, из каждой витрины. Очередное увеличенное фото – невинное лицо, мольба в глазах: найдите меня!

Волосы на затылке зашевелились, мир съежился до размеров линзы объектива – потому что вот он, телеграфный столб, а на столбе постер, а с постера таращатся огромные синие глаза, понизу горит надпись «РАЗЫСКИВАЕТСЯ». Помельче, тоже красными буквами, дано уточнение: «Аннализа Картер, особые приметы…»

– Ник? – произнес Эверетт.

Господи, он здесь всего несколько дней, а называет меня Ник – как все. Кули-Ридж успел запустить в него свои когти.

– Что? – отозвалась я, по-прежнему глядя в окно.

Наши глаза снова встретились на очередном светофоре. На сей раз она смотрела из витрины бутика «Джули», из-под белой надписи; ее лицо помещалось справа от россыпи украшений ручной работы по зеленому шелковому шарфу. Аннализа Картер, моя соседка; девушка моего бывшего, исчезнувшая сразу после свидания с ним. Аннализа Картер, которую ищут вот уже две недели.

– Эй, – сказал Эверетт. Поколебался, но все-таки опустил ладонь мне на плечо, чуть пожал. – Ты меня слышишь?

– Извини. Я в порядке.

Я повернулась к Эверетту, затылком ощущая взгляд Аннализы. Она словно телепатировала: смотри, смотри внимательнее. Видишь? Видишь?

– Я не уеду, пока не удостоверюсь, что ты в порядке.

Рука Эверетта лежала на моем плече, серебряные часы (стальные, как он утверждал) выглядывали из-под длинного рукава на пуговице. И как он не упарился?

– По-моему, мы за этим ездили. – Я взяла бумажный пакетик с лекарствами, помахала перед Эвереттом. – Приму две таблетки и утром тебе позвоню.

Я скроила улыбку. Эверетт покосился на мой неокольцованный палец, помрачнел. Я уронила руку на колени.

– Я найду кольцо.

– Меня не кольцо беспокоит. Меня беспокоишь ты.

Возможно, он имел в виду мой внешний вид: волосы кое-как убраны в хвост; шорты, еще две недели назад сидевшие как влитые, а теперь болтающиеся; растянутая футболка, которая десять лет провисела в шкафу. Сам Эверетт был свежеподстрижен, причесан с помощью стайлинга, одет для офиса. Словно прибыл с заданием от адвокатской конторы: «Отвезти Николетту к врачу по поводу бессонницы; разобраться с делом будущего тестя; взять такси до аэропорта и готовиться к процессу».

– Эверетт, честное слово, я в порядке.

Он заправил мне за ухо прядь волос, что выбилась из хвоста.

– Точно?

– Точно.

Глаза саднило, но фото Аннализы продолжало притягивать взгляд. Лишь полностью адекватный человек понимает смысл выражения «на грани». Это не про папу; папа и не заметит, как приблизится к этой самой грани, не заметит ускорения, с каким станет падать в пропасть.

Это про меня. Я знаю, сколько шагов тогда отделяло нас всех от пропасти. Стало быть, я действительно в порядке. По Тайлеру, именно так проверяется, дрейфит человек или нет.

– Николетта, я не хочу оставлять тебя одну.

Позади засигналили. Эверетт дернулся, газанул, поспешил проскочить, пока не погас зеленый. Мы ехали в моей машине. Я уставилась на его лицо, обращенное ко мне в профиль; фоном шло размазанное шоссе.

– Я не одна. У меня есть брат.

Эверетт вздохнул.

Пропавшие девушки – они имеют одно свойство: их не выбросишь из головы. Мерещатся повсюду, напоминают: существование бренно, жизнь хрупка. Вот была – и все, нету; только фото в витрине осталось.

Ощущение было из тех, что прочно застревают меж ребер – и давай точить изнутри. Это необъяснимо; это страшно, когда у тебя на глазах исчезают люди. Страх прорывался в монотонном «Привет, это Тайлер. Оставьте сообщение…». В непроницаемости лица Дэниела, которая усугублялась с каждым часом. Еще страшнее было переступать порог «Больших сосен». Словно достаточно провести в Кули-Ридж две недели – и попадаешь в группу риска, становишься кандидатом на исчезновение.

Эверетт свернул на гравийную дорожку, выключил двигатель, молча вышел из машины. Вперил взгляд в фасад моего дома – совсем как я, когда приехала.

– Мне нужно забрать папу из «Больших сосен», – сказала я, приблизившись к Эверетту.

Он сумел повлиять на полицию, и копы оставили папу в покое – на время. Но я знала: папа непременно сболтнет насчет «этой девушки», чем спровоцирует очередной визит следователей – им ведь зацепка нужна, хоть какая-нибудь.

Эверетт обнял меня за талию, мы пошли в дом. Я чувствовала, как он исподтишка щупает пояс моих шортов – насколько они стали велики?

– Тебе нужно в первую очередь о себе позаботиться. Врач говорит…

– Врач говорит, что со мной ничего фатального.

Эверетт настоял на том, чтобы присутствовать при осмотре. Врач начал с вопроса о семейном анамнезе. Узнал ряд прискорбных фактов, но не обнаружил ничего, связанного с моим состоянием. Затем последовала неизбежная фраза: «Когда это началось?» Эверетт ответил за меня: мол, Аннализа, моя соседка, пропала, вот и… Врач закивал: картина ясная. Стресс. Страх. Одно из двух. И то и другое. Выписал таблетки – успокоительные и снотворные; предупредил: не буду спать – начну тормозить. А то и отключаться в дневное время. Так ключи от машины попали к Эверетту.

Хотелось бросить врачу: «Поглядела бы я, как бы вы спали, если бы по соседству с вами вторая девушка пропала, если бы копы стали допрашивать вашего психически нездорового отца. Как бы вы спали, многоуважаемый доктор, если бы в вашем доме без вас кто-то рыскал». Можно подумать, расслабишься – и все само собой образуется.

Эверетт все удерживал меня за талию, будто шарик с гелием: выпустишь – он и улетит, невесомый.

– Поехали со мной домой, – сказал он.

Домой. А где это?

– Не могу. Папа…

– Я все улажу.

Что да, то да. Для того Эверетт и прилетел.

– А как же дом?

Я обвела жестом открытые коробки в углах, заднюю дверь со сломанным замком; я подразумевала пункты из списка важных дел, к которым даже не приступила.

Эверетт тряхнул головой.

– Подумаешь. Найму рабочих, они все сделают. Поехали, незачем тебе здесь оставаться.

Да нет же, дело не в этом. При чем тут отваживание копов, ремонт, уборка? Ни при чем.

– Я не могу просто так взять и уехать. Такие обстоятельства…

Обстоятельства – это большеглазая девушка, следящая за всеми нами с каждого телеграфного столба, из каждой витрины. Обстоятельства – это начавшееся следствие. Обстоятельства – шкафы со скелетами, с которых вот-вот собьют блокираторы.

Эверетт вздохнул.

– Ты мне звонила, просила совета. Так вот: оставаться здесь для тебя опасно. Копы кружат над твоим домом, как чертовы стервятники, хватаются за все подряд. Людей допрашивают, не имея на то права. Дичь полная, абсурд, но сути дела не меняет.

Эверетту казалось, что причин для допросов нет; просто он не знал того, что было известно мне. Накануне исчезновения Аннализа отправила офицеру Стюарту эсэмэс-сообщение на личный номер. Интересовалась, не ответит ли Стюарт на пару вопросов по делу Коринны Прескотт. Назавтра Стюарт ей перезвонил, однако нарвался на автоответчик. Потому что Аннализа уже пропала.

Копы набежали, как после исчезновения Коринны. Те самые копы, которые за десять лет наслушались под барное пиво версий про Коринну. Которые имели теперь двух девушек, едва перешагнувших порог совершеннолетия, исчезнувших без следа в одном и том же городе. Вдобавок последние слова Аннализы были про Коринну Прескотт.

Для уроженцев Кули-Ридж – никакой не абсурд. Все логично.

Допустим, вещдоки по Коринниному делу и впрямь хранятся в единственной «коробке», которую упорно подсовывает мне воображение. Тогда вот они, по описи: тест на беременность (один), засунут в пакетик из-под конфет, спрятан в мусорном ведре на самом дне; кольцо (одно) с фрагментами крови; обнаружено в пещере; записи многочасовых допросов – правда и полуправда, ложь и полуложь, зафиксированные на пленке; распечатка звонков с Коринниного телефона; имена. Эти последние нацарапаны на клочках бумаги; их много – можно отдельную «коробку» набить.

До недавнего времени я воображала «коробку» задвинутой в угол, заставленной спереди другими «коробками» с делами посвежее. Сейчас мне кажется, что довольно одного толчка – и она опрокинется, и свалится крышка, и бумажки с именами разлетятся по пыльному полу. Потому что «коробка» – она совсем как Кули-Ридж. Прошлое – да, пришлепнуто крышкой, упрятано, чтобы глаза не мозолило. Только достать эту «коробку» легче легкого.

Снять крышку – ведь Аннализа помянула имя Коринны и пропала. Закрыть глаза, сунуть руку внутрь. Достать бумажку с именем.

Вот так оно и работает, так и происходит.

Здесь и сейчас.

Да, я звонила Эверетту, просила что-нибудь посоветовать. Насчет папы. Эверетт мог бы отделаться устной рекомендацией: пригрози копам тем-то и тем-то, пусть не пристают к слабоумному старику. Но три дня назад он сел в самолет, и выложил кучу денег за такси от аэропорта, и превратил нашу столовую в настоящую адвокатскую контору. Он примчался в дом и сразу, еще на крыльце, заявил: он здесь, потому что я его напугала. Вот это поступок. Вот это парень, достойный любви. Но при Эверетте я не могла углубиться в ту, давнюю историю. Не могла объяснить, что стряслось с Аннализой, не напугав и его.

Вот мой ему совет: «Уезжай. Уезжай, пока не погряз в этом вместе с нами».

– Речь идет о моих родных, – сказала я.

– Не хочу, чтобы ты здесь оставалась, – прошептал Эверетт, указывая на задний двор. Наш участок тянулся до самого леса. – В этом лесу пропала девушка.

– У меня теперь есть лекарство. Обещаю: постараюсь спать побольше. Но я должна остаться.

Он поцеловал меня в лоб и прошептал мне в волосы:

– Не понимаю, зачем ты так поступаешь.

А ведь очевидно. Аннализа была всюду, куда ни повернись. Глядела с каждого телеграфного столба. Из каждой витрины. Занимала места, десять лет назад занятые постерами с фото Коринны. Когда я их расклеивала, мой живот сводили спазмы; я торопилась, бешено орудовала кистью, словно скорость могла изменить итог.

Сейчас столбы и витрины принадлежали Аннализе, девушке с огромными, широко раскрытыми глазами, телепатировавшей: не прячься, не будь страусом. Куда бы ни упал мой взгляд – я видела Аннализу, слышала ее шепот: «Смотри. Смотри. Смотри в оба».

* * *

В диспетчерской такси обещали прислать машину через двадцать минут; прошло все сорок. Эверетт, прислонившись к двери подсобки, наблюдал, чуть улыбаясь, как я достаю из сушилки его сырую одежду и складываю в пластиковый пакет.

– Это совсем не обязательно, Николетта.

Я кашлянула, выдвинула бедро, чтобы ловчее держать корзину для белья, и сказала:

– Мне так хочется.

Мне хотелось аккуратно сложить его вещи, упаковать, поцеловать его на прощание. Хотелось, чтобы дома, открыв чемодан, Эверетт подумал обо мне. А еще мне хотелось, чтобы он уехал.

Он наблюдал за моими действиями: на обеденном столе я складывала одежду по швам. Получались безупречные квадраты. Их я паковала в чемодан, словно делала сложную полостную операцию.

– Надо будет узнать, как бы тебе досрочно расторгнуть договор аренды, – сказал Эверетт, шагнул ко мне, обнял за талию. Я складывала последнюю из его рубашек. Он отвел хвост волос в сторону, коснулся губами моей шеи. – Хочу, чтобы ты переехала ко мне сразу, как вернешься.

Я кивнула, не отрываясь от своего занятия. Легко было бы произнести: «Да, конечно». Еще легче – визуализировать совместную жизнь: мои вещи занимают половину его шкафа; мы в кухне, готовим ужин; я свернулась на его диване, укрыв ноги красным пледом, потому что Эверетт устанавливает температуру воздуха на пять градусов ниже, чем мне необходимо, чтобы не зябнуть. Он бы по вечерам рассказывал о судебных процессах. Я бы рассказывала об учениках и разливала вино по бокалам.

– Что не так? – спросил Эверетт.

– Ничего. Просто прикидываю, с чего начать.

– Тебе что-нибудь нужно? – Он отступил на шаг. – Может, денег?

Я вздрогнула. Эверетт никогда не предлагал мне деньги. Мы вообще не говорили о деньгах. У него они водились, у меня – нет; мы боялись темы денег как огня, способного выйти из-под контроля и поглотить нас обоих. Именно поэтому я не заикалась о свадьбе. Эверетт неминуемо помянул бы брачный контракт, потому что на подписании такового обязательно настоял бы его отец. Я бы никуда не делась, подписала бы как миленькая. И вот тогда-то огонь и перерос бы в лесной пожар.

– Нет, твои деньги мне не нужны, – сказала я.

– Я не в том смысле… Николетта, я имел в виду, что могу помочь. Пожалуйста, позволь помочь тебе.

Когда мы только познакомились, Эверетт сказал, что я – воплощение всего, чем он хотел бы стать. Одна, на своей машине, уехала за тридевять земель, сама нашла работу, сама себя создала.

Такой шанс дается лишь взамен всего остального. Лишь тем, кто вылез из грязи. И не задаром – потом еще нужно долги выплачивать. Так я тогда объяснила Эверетту.

– Я эти долги уже десять лет плачу, – сказала я.

Интересно, когда мы поженимся, Эверетт возьмется выплатить остаток? Если да – изменит ли это меня? Изменит ли это его отношение ко мне?

– Спасибо, Эверетт, только деньги тут не помогут.

Я застегнула молнию чемодана и прислонила его к стене. С улицы послышался шорох шин.

– Такси, – прошептала я, обнимая Эверетта за талию, прижимаясь щекой к его груди.

– Подумай хорошенько, – сказал Эверетт, отстранившись.

Я не поняла, о чем он – о том, чтобы мне лететь с ним, или о том, чтобы взять у него деньги. Неужели не мог как-то размежевать? Неужели требовалось увидеть меня в этой обстановке, на грани, одной ногой в смежном состоянии, чтобы сильнее захотеть быть со мной?

– Ладно, – ответила я и по его лицу попыталась понять, не дала ли сию секунду, ненамеренно, некое согласие.

– Жаль, задержаться не могу, – произнес Эверетт, обнял и поцеловал меня. – Но я рад, что познакомился с твоими родными.

Я рассмеялась.

– Ну да, заодно.

– Я серьезно. – Он понизил голос и добавил: – Они хорошие люди.

– Ага, – прошептала я.

Он обнял меня крепко, очень крепко; теперь, пожалуй, на щеке след от его жесткого воротничка останется. Но я не отстранилась.

– Ты тоже хороший, – сказала я, когда Эверетт отпустил меня.

Он провел ладонями по моим плечам, взял мою левую руку, поднес к лицу.

– Завтра же заполню страховую декларацию.

Я сникла.

– Может, еще найдется. Наверное, завалилось в какую-нибудь коробку. Я все перетряхну по второму разу.

– Если найдешь, дай знать.

Эверетт покатил чемодан к входной двери.

– И вот что, Николетта…

Под его взглядом сердце замерло.

– Если к следующим выходным не вернешься, я сам за тобой прилечу.

* * *

Проводив глазами такси с Эвереттом, я заперла дверь на замок и ручку подергала – надежно ли. Затем обошла весь дом, проверила остальные двери, закрыла окна, распахнутые по настоянию Эверетта, и закрепила заднюю дверь, ту, на которой замок был сломан, при помощи табуретки. Каждое движение давалось с усилием, каждый вдох тяготил. Все из-за жары. Из-за чертова кондиционера – когда только его починят? Я потащилась на кухню – меня мучила жажда. Срочно чего-нибудь выпить. Желательно холодного. И с кофеином. Я нагнулась, сунулась в холодильник. Так, что мы имеем?

Вода простая. Вода минеральная. Содовая в жестяных банках. Я почти упала на колени перед холодильником, стала вдыхать ледяной воздух. Электрическое жужжание глушило остальные шумы, прямоугольник света замыкал меня в себе.

Резкий скрип, глухой удар – это свалилась табуретка. Задняя дверь распахнулась, я сделала разворот, оказалась спиной к открытому холодильнику. Руки нашаривали хоть что-нибудь, годное для самообороны.

В дверном проеме стоял Тайлер – потный, грязный, пахнущий землей и чем-то приторным, вроде цветочной пыльцы. Он вздрогнул, словно заряженный дозой адреналина; словно ему трудно было удерживаться в спокойном состоянии. Покосился на табуретку, поднял ее, почти рухнул на сиденье, скользнул взглядом по пространству за моей спиной.

– Тайлер! Откуда ты такой?

Коричневые рабочие ботинки покрывал толстый слой глины. Тайлер ухватился за дверную раму. Я с усилием встала с колен, захлопнула пасть холодильнику. Повисла неприятная тишина.

– Да что случилось?!

– В доме кто-нибудь есть?

Под «кем-нибудь» Тайлер, конечно, разумел Эверетта.

– Он уехал, – ответила я.

Руки Тайлера дрожали.

– Я здесь одна.

Я видела: ему худо. Вспомнился Тайлер шестнадцатилетний, на похоронах брата. Американский флаг держала на коленях его мама, а Тайлер сидел столбиком, не шевелясь. Не сразу было заметно, что его колотит мелкая дрожь. Я почти не сомневалась: сейчас, вот сейчас Тайлер разобьется на тысячу осколков. Если бы хоть не эта толпа; если бы хоть народу собралось поменьше! Вспомнился Тайлер восемнадцатилетний, в день нашей первой близости. Я тогда неловко распахнула дверь своей машины и поцарапала его пикап. Тайлер сильно напрягся, но уже через миг, увидев, что я выдохнуть боюсь в ожидании его реакции, бросил небрежно: «Ерунда, просто железяка».

– Мы здесь одни, – прошептала я.

Он шагнул в комнату, оставил на линолеуме несколько рифленых лепешек глины, пробормотал: «Извини».

– Где ты был?

Тайлер не ответил, он смотрел на запачканный пол и на свои ботинки. Вот сейчас уйдет. Уйдет, исчезнет, и я его больше никогда не увижу.

– Дай-ка помогу.

Я опустилась перед ним на колени, стала распутывать шнурки, липкие от грязи. Тайлер прерывисто дышал прямо мне в макушку. Джинсы были все в мельчайшей желтой пыльце. Я сосредоточилась на шнурках. Занять руки; загнать поглубже тошноту. «Это Тайлер. Тайлер». Я справилась с одним шнурком, и тут затрезвонил мобильник. Мы оба подскочили. Тайлер проследил, как я прошла к столу, и стал развязывать второй шнурок.

Я взглянула на экранчик мобильника, нахмурилась.

– Брат.

Тайлер тоже нахмурился. Я поднесла мобильник к уху.

– Ник, – сказал Дэниел, не дождавшись моего «алло». – Ник, ты где?

– Дома, Дэниел.

– С Эвереттом? – уточнил брат, и я уловила шорох ветра в трубке. Дэниел двигался. Быстро.

– Нет. Он уехал. Здесь Тайлер.

Я взглянула на Тайлера. Он успел приблизиться на шаг, стоял посреди кухни, склонив голову, словно прислушивался.

– Вот что, Ник, – заговорил Дэниел под шум включаемого мотора. – Выходи из дома.

Сердце екнуло, взгляд упал на Тайлеровы ботинки.

– Прямо сейчас выходи.

Я уронила руку.

– Тайлер?

Мобильник выпал, треснул от удара об пол. Пыльца. Пыльца и глина – откуда они?

– Что он сказал, Ник?

Тайлер спрашивал едва слышно. Слова отдавали паникой. Под ногтями у него засохла грязь, а между большим и указательным пальцем – кровь.

– Тайлер, что ты сделал?

Он оперся на стул, впился пальцами в деревянную спинку.

– Ник, времени мало.

И тут я услышала его – отдаленный, едва уловимый вой сирены.

«Тик-так, Ник».

– Что случилось, Тайлер?

Он зажмурился. По телу прошла медленная, растянутая во времени судорога.

– Нашли тело. На ферме Джонсона.

Поле подсолнухов. Пыльца. Глина.

Вой сирены – все настырнее.

Тайлер – все ближе.

Время, застывшее от боли.

Мы сами его создаем. Как меру длины. Как способ осознания. И как способ объяснения. Время может совершать витки, время может являть картины, если только ему позволить.

Ну так пусть явит.

НАКАНУНЕ

День 14-й

Время от меня ускользало. Выжидая, пока заснет Эверетт, я взялась рыться в старых папиных книгах, в конспектах лекций. Надеялась, что среди страниц окажется клочок бумаги с важной записью; пробегала глазами поля в тетрадях – на полях ведь тоже делают пометки. Время перевалило за полночь, а я не нашла ничего существенного. Проще, да и безопаснее выбросить этот хлам. Я составила коробки в прихожей, чтобы утром перетащить в гараж.

Через открытую дверь послышался шорох – Эверетт ворочался в моей постели. Босиком я прокралась в спальню. Эверетт растянулся посреди кровати, спихнул желтое одеяло на пол. Обычно он спал чутко, но сейчас дыхание было глубокое, ровное. Я положила руку ему на плечо – дыхание не сбилось с ритма.

Часы на прикроватном столике показывали четыре минуты четвертого. Идеальное время. Последние гуляки уже вернулись из «Келли», ранние пташки еще не проснулись, почтальон с газетами еще не появился. Мир притих в ожидании.

Я выскользнула из комнаты, перешагнула скрипучую половицу, на цыпочках прошла в спальню родителей, к шкафу со старыми тапками, стоптанными туфлями и рабочей одеждой. Папе это больше не понадобится. Я сунула руку в тапку, нащупала ключ. Я его спрятала до лучших времен – пока не выясню, какая именно дверь им открывается. Искусственный мех еще хранил оттиск стопы. Ключ холодил ладонь, в темноте я не видела узора на металлическом четырехугольном брелоке. Я зажала ключ в кулаке, и затейливая вязь впечаталась в ладонь. «Тик-так, Ник».

Кроссовки поджидали возле задней двери, зябкий ночной воздух пустил мурашки по предплечьям. Не иначе Эверетт снова пооткрывал окна первого этажа.

Я забралась на тумбочку, опустила ставни, закрепила блокираторами.

И ушла.

* * *

Этот лес – мой лес.

Мы с ним вместе росли. Он тянется от моего дома, огибает городок, берет его в кольцо, сбегает к реке, а оттуда – к пещере. Десять лет прошло, но до сих пор, стоит мне забыть о разуме и отдаться чувствам, как перед мысленным взором возникает лабиринт тропок, и я неизменно нахожу нужную, хоть днем, хоть ночью. Лес принадлежал мне, я принадлежала ему, и этот факт отдельного напоминания не требовал. Если бы не многочисленные неизвестные. Если бы не шныряние зверушек, если бы не мурашки, которые вызывает и сама ночь, и существа, живущие темнотой, дышащие темнотой, растущие и умирающие в темноте. Если бы не вечное движение.

Этот лес – мой лес.

Я шла, касаясь стволов, как перил, и повторяла про себя: «Этот лес – мой лес». Сюда я спешила среди ночи ради свидания с Тайлером. Он оставлял пикап возле универсама и шел ко мне, и мы встречались на полпути, на поляне, которую в детстве открыл для меня брат. Мы с Дэниелом тогда выстроили здесь форт из древесных ветвей, укрепили его по периметру колючим плющом. Дэниел сказал, это для защиты от чудовища. Через несколько лет форт был разрушен ураганом, Дэниел к тому времени утратил веру в чудовище, вот поляна и перешла в мое полное распоряжение.

Но именно в этом лесу в последний раз видели Аннализу. В этом лесу десять лет назад мы надеялись обнаружить Коринну. И его же на прошлой неделе прочесывали в поисках Аннализы. Теперь я была здесь одна, во временном провале, где рыщут лишь ночные существа да люди, живущие тьмой.

Фонарик пятнал темноту, ветви висели низко, корни бугрились на тропе; из-под ног вынырнул кто-то мелкий и шустрый. Я уже не пыталась передвигаться бесшумно, я шла все быстрее, и мои шаги звучали все громче.

Я вырвалась на просвет, оказалась на участке Картеров. Окна отдельной квартирки-студии, где Аннализа жила со старших классов до прошлого года, были темны. Ни эта студия, ни родительский дом не отличались большими размерами, но содержались в порядке, если, конечно, забыть про заросший двор и расшатанную черепицу. На крыльце горел фонарь, словно в родительском доме каждую секунду ждали возвращения Аннализы.

Сначала она жила над гаражом, после мистер Картер полностью переоборудовал гараж, сделал для дочери настоящую мастерскую художника. «Моя девочка подает огромные надежды» – так он сказал моему папе. Правда, это было до того, как мистер Картер лишился работы. «Под сокращение угодил», – объяснял он, сидя с папой на крыльце. Оба держали стаканы. Это было до развода («Моя стерва отсудила дом; наш дом, тут еще мои дед с бабкой жили, а она оттяпала, чтоб ей подавиться»). Это было прежде, чем мистер Картер нашел место не то в Миннесоте, не то в Миссисипи. Тогда еще казалось, что «огромные надежды» оправдаются.

За несколько лет до этого мы тоже взялись переоборудовать гараж – для Дэниела. В Кули-Ридж жилье найти непросто, не то что на севере, где всюду висят таблички «Сдается». У нас если снимают дом, то сразу на несколько лет. Квартиры есть над магазинами на главной улице, там же сдаются внаем цокольные этажи; и еще реально взять в аренду трейлер и за отдельную плату ставить его на чужой земле. Поэтому, когда Дэниел решил остаться в Кули-Ридж, переоборудование гаража под жилье показалось ему самым бюджетным вариантом. «Эллисон констракшн» – компания отца Тайлера – подрядилась выполнить работу, но папа с Дэниелом и сами пропадали на стройке, чтобы вышло подешевле.

Начали с того, что соорудили навес для машины между гаражом и домом. Дело продвинулось до заливки пола бетоном – и тут все заглохло. Коринна пропала, мир пошатнулся. Дэниел решил иначе распорядиться деньгами. Жил с папой, а когда женился на Лоре, купил пополам с ней собственный дом.

Насчет Аннализы я думала: вот уж кто в Кули-Ридж не задержится. Она действительно в итоге уехала. Уехала и вернулась, и с тех пор, похоже, не знала, что ей делать с Кули-Ридж, а Кули-Ридж не знал, что делать с Аннализой. Квартира осталась за ней, следующим в очереди был ее брат-старшеклассник. Небось всем встречным-поперечным говорила: «Я здесь временно. Пока случай не представится. Пока свой путь не найду».

Подъездная дорожка вилась до стены и упиралась в гараж. Под просторным навесом стояли в ряд Аннализина машина и еще два авто.

Я выключила фонарик и остаток пути к задней двери пробежала бегом, до боли стискивая ключ в кулаке. Отдышалась, вставила ключ в скважину. Подошел идеально. Дрожащей рукой я повернула ключ. Замок щелкнул, открылся без усилий.

Вся как натянутая струна, я шагнула через порог. «Нельзя мне здесь находиться».

Снова зажгла фонарик, шарила световым пятном по полу, избегая уровня окон. Квартира была похожа на мою филадельфийскую – комнаты разделены невысокими перегородками, двери отсутствуют. Прямо передо мной белела кровать два на полтора метра, мольберт был повернут к стене, контейнеры с мелочовкой стояли ровно, будто по линейке.

За перегородкой виднелись диван и телевизор-плазма. Все жилище было скупо меблировано и профессионально устроено. Никаких излишеств, сплошной минимализм. Кроме стен. На них сплошняком висели картины и эскизы, но и они производили впечатление выполненных либо карандашом, либо углем и уничтожали последнюю надежду найти в этой обстановке хоть одно цветовое пятно.

Свет фонарика скользил от картины к картине. Эскизы в рамках, явно Аннализины; правда, среди них попадались копии известных произведений искусства. Мэрилин Монро на фоне стены, в профиль, лукаво косящая на зрителя. Девочка с жидкими волосенками, которые ветер бросил ей на щеку. Где-то я такое уже видела. Были и незнакомые вещи – не то копии, не то плоды воображения Аннализы.

Зато тема прослеживалась четко: девушки и девочки, все – одинокие. Уязвимые, грустные, с тоской в глазах. Идущие мимо, взирающие со стен, взывающие: «Взгляни. Взгляни на нас».

Безмолвные, лишенные голоса, как плакаты с лицом самой Аннализы.

Она поступила в престижную художественную школу, и никто этому не удивился. Еще подростком она взяла главный приз в конкурсе фотографии штатного значения – об этом тогда все местные газеты трубили. Казалось, Аннализа рождена быть фотографом, быть по ту сторону. Застенчивая, хрупкая, большеглазая девочка с вкрадчивыми повадками, привыкшая продумывать каждый свой жест. Та, кто создает и наблюдает; та, кто остается за кадром. Полная противоположность Коринне.

Я знала, что копы здесь уже побывали; тем удивительнее показался идеальный порядок в квартире.

Определенно, никаких следов борьбы. Вдобавок известно, что Аннализа просто пошла прогуляться. Если она подверглась насилию, то не в доме. Сумка пропала, но это нормально – Аннализа взяла сумку с собой. А машина на месте. И это – показатель. Кто нынче ходит пешком? Сотовый телефон не обнаружили, решили, что он при Аннализе, где бы она ни была. Пытались звонить по нему. Нарывались на голосовую почту. Установить местонахождение телефона не удалось.

Итак, копы здесь уже рыскали; возможно, родители Аннализы тоже, хоть я и не слышала о вещдоках или зацепках. Но вот ключ – предмет реальный, наполненный смыслом, заставляющий желудок к горлу подкатывать. Опасный предмет.

Я оглядела стол Аннализы. И шкаф. И шкафчики в ванной. И даже мусорное ведро. Нашли же тогда в Коринниной мусорке, в пакетике из-под «Скиттлз», тест на беременность.

Ничегошеньки. Салфетка, пустой дезодорант-стик, обертка от мыла. Не исключено, конечно, что кто-то пошарил здесь прежде копов, убрал компромат, помог Аннализе скрыть то, что должно оставаться скрытым.

Я заглянула в комод. Все вещи, аккуратно сложенные, определенно принадлежали Аннализе. Мужского белья не было. Не было и второй зубной щетки. И никаких записок. Вообще ничего, кроме лэптопа возле целого клубка проводов. Я куснула палец. Пожалуй, копы больше не вернутся. Можно забрать лэптоп, пока никто не видит. Вполне можно.

Я поскорее взяла его, лишив себя возможности передумать.

На обратном пути заглянула под кровать. Увидела чемодан – еще более серьезный показатель того, что Аннализа не в путешествие отправилась. Возле чемодана стояла белая коробка, в каких обычно продают массивные альбомы для фотографий. Положив лэптоп на пол, я вытащила коробку и подняла крышку. Внутри оказались рисунки, которым не хватило места на стенах.

Держа в зубах фонарик, ощущая ртом холод металла, я принялась перебирать рисунки. Быть может, Аннализа спрятала среди них нечто важное, ускользнувшее от внимания копов. Нечто компрометирующее. Но нет, ничего, кроме рисунков, в коробке не было. А на них – одни только печальные девушки. С открытыми и закрытыми глазами, сплошь несчастные. Приходилось щуриться, чтобы различить тончайшие карандашные линии. Не иначе, наброски. Притом неоконченные, ждущие, когда ими снова займутся, когда придадут им глубину. Я уже не всматривалась, я тасовала листы все быстрее, быстрее.

И вдруг замерла и вернулась на пару листков. И вынула фонарик изо рта, и направила луч на знакомый абрис лица, на фирменную улыбку, на веснушку под уголком правого глаза. Губки бантиком, легкое вышитое платье надулось, как парус, едва достает до колен…

Коринна.

Портрет Коринны. Нет, черт возьми, не просто портрет, а копия с фото, которое из моей комнаты пропало. Мы щелкались на поле подсолнухов. На ферме Джонсона. Чтобы туда добраться, нужно несколько городишек миновать. Ферма Джонсона считалась у нас достопримечательностью. Туристы не жалели времени на дорогу, ехали ради эффектных снимков. Байли находила это поле лучшим фоном для нас троих.

Снимок был сделан ее фотоаппаратом. Летом, перед выпускным классом. В тот день мы не меньше сотни снимков нащелкали, позировали подолгу – даже забывали, что позируем. Байли хотелось заснять движение, и мы кружились быстро-быстро, а фотоаппарат ставили на длинную выдержку. Получалась нарочитая размытость. Мы сами себе казались призраками.

Фотографии я домой не забирала – мне противна была невозможность определить, кто из нас кто. Вращение сделало нас безликими. Я взяла лишь те фотографии, где мы улыбались счастливыми, застывшими улыбками; я развесила их по стенам как подтверждение: мы – не призраки.

На этом фото я тоже присутствовала. Кориннины глаза были закрыты, фотоаппарат уловил улыбку – ненарочитую, не напоказ. Коринна что-то рассказывала нам с Байли, какую-то историю, не помню, о ком и о чем, и, рассказывая, поглаживала цветок подсолнуха. Я стояла рядом, смотрела на Коринну. Смеялась.

Из всех наших совместных фотографий больше всего я любила именно эту. Аннализа же нарисовала одну только Коринну. Место моего силуэта заняли подсолнухи, Аннализа меня изгнала – с фото и из памяти. Как постороннюю, которая случайно влезла в кадр, которую убрать легче легкого. Без меня Коринна выглядела одинокой и печальной, как и все остальные девушки на рисунках из коробки.

Я отложила листок, и под ним обнаружился очередной рисунок с фото, на сей раз нас троих – Коринны, Байли и меня. Снова Аннализа изобразила лишь Коринну, с тоской глядящую вбок. На самом деле мы с ней смотрели на Байли – как она кружится, запрокинув голову, как ветер поднимает белую юбку над смуглыми коленками. Рисунок являл Коринну, совсем одну, среди подсолнухов.

Как, черт возьми, Аннализа заполучила мои фотографии? Не иначе, забралась в дом. Шарила у меня в комнате. Кто она, эта девочка, эта наша соседка?

Нас и Аннализу разделяли пять лет; мы ее и в упор не видели. Тем более что Аннализа была тихоней. Она помнилась мне подростком – голенастым, тощим, неуклюжим, застенчивым.

Вот мои сведения о ней: когда моя мама умерла, родители навьючили Аннализу провизией, которой хватило бы на три месяца, и отправили к нам в дом. Аннализа не знала, что сказать, и потому не сказала ничего. Друзей у нее было негусто, по крайней мере, мне так казалось – я не могла припомнить ее в компании. Ну да, она выиграла конкурс на лучшее фото – но мне об этом сообщила Байли, которая тоже участвовала. И еще Аннализа любила клубничное мороженое. Во всяком случае, десять лет назад, на ярмарке, ела именно его.

Я бежала от чертова колеса, а она стояла, как всегда, в одиночестве, возле входа; я ее даже не сразу заметила. Потому что я видела только Тайлера, который ждал меня. Я не замечала Аннализу до тех пор, пока Дэниел одним ударом не свалил меня на землю, пока, силясь встать, я не повернула голову. Застывшее лицо за вафельным рожком, высунутый язычок, не успевший добраться до тающей розовой массы.

Удар кулака во что-то мягкое, затем шлепок – мне и глаз поднимать не пришлось, чтобы понять, кто кого бьет. Шарик мороженого плюхнулся на землю, Аннализа бросилась бежать, проскользнула в ворота. Я повернулась в другую сторону, увидела капли крови, что образовали лужицу; увидела брата. Он навис над этой лужицей, закрыл нос обеими ладонями. Тайлер, тряся головой, бурчал проклятия.

Я задвинула коробку обратно под кровать, а рисунки с изображением Коринны сунула в лэптоп. Потому что они были практически моей собственностью.

* * *

– Николетта?

Утром Эверетт сидел на моей кровати, а я смотрела на пустую стену с квадратами обоев более яркого тона.

– Николетта, что ты делаешь?

– Думаю.

Я выдвинула верхний ящик комода, достала одежду.

Прежде чем скользнуть обратно в постель, я спрятала лэптоп и рисунки, заодно с проклятым ключом, в папином шкафу. Но едва я очутилась под одеялом, как Эверетт открыл глаза. Поворачиваясь, я щекой чувствовала его взгляд.

– Ты вообще спала? Я просыпался, а тебя не было.

– Спала немного. Долго не могла заснуть, вот и занялась упаковкой вещей.

В надежде, что Эверетт спустит тему на тормозах, я прошла в ванную и включила душ.

– Я все слышал, Николетта.

Эверетт стоял в дверном проеме, наблюдал, как я выдавливаю пасту из тюбика. Я принялась надраивать зубы и вскинула брови, обернувшись к Эверетту, выгадывая себе время.

– Я слышал, как ты вернулась. Что ты там делала?

Жестом он указал на стену, за которой шумел лес.

Эверетт вырос в городе, где девушкам опасно разгуливать по ночам без сопровождения. Для Эверетта лес – нечто чуждое, а то и опасное. В крайнем случае лес – это приключение, идет в комплекте с компанией приятелей, палатками и тепловатым пивом.

Я сплюнула в раковину и ответила:

– Просто вышла воздухом подышать. Мысли уравновесить.

Эверетт вернулся в комнату, занял пространство. Мое пространство. Я задержала дыхание. Эверетт знал, как выудить правду. Наловчился на своей треклятой работе. Мог при желании подступить ко мне с любого угла. Я бы неминуемо раскололась. Потому что Эверетт в своем деле дока. Но нет, он все спустил на тормозах.

– Придется мне утро провести в библиотеке, – сказал Эверетт. – Дашь свою машину?

Он отправлялся в библиотеку, когда ему требовалось порыться в Интернете. У нас дома даже стационарного телефона не было.

– Не вопрос. Я тебя подброшу.

На моих глазах вода уходила в сливное отверстие; в мыслях я перелистывала рисунки Аннализы. Эверетт приблизился, взял меня за подбородок, заставил взглянуть себе в лицо. Зубная щетка так и осталась торчать изо рта. Я отстранилась.

– Ты чего?

Он уронил руку, но взгляда не отвел. Уголки рта опустились.

– У тебя изможденный вид. И глаза красные.

Я отвернулась, вынула изо рта зубную щетку, начала раздеваться, чтобы лезть в душ.

– Так это оставлять нельзя, Николетта. Наверняка тебе поможет снотворное. Завтра же поедем к врачу.

«Печется обо мне. Эстафету принял. Планы строит. Кризисом управляет».

Ванная медленно наполнялась паром. Даже пятясь к двери, Эверетт продолжал смотреть мне в глаза.

* * *

Библиотека размещалась в обычном викторианском здании – два этажа, эркеры, терраса по всему периметру. Дом недавно отремонтировали, но не весь – внутренние перегородки снесли, чтобы увеличить пространство, а скрипучие ступени с тяжеловесными перилами и туалетные комнаты (не с кабинками, а индивидуальные) – оставили.

– Сколько тебе нужно времени? – спросила я.

– Извини, придется работать до вечера. На следующей неделе процесс.

– Значит, ходатайство не приняли?

Эверетт прищурился.

– Предполагается, что тебе об этом ничего не известно.

Что характерно – так всегда предполагается. А я все равно задаю вопросы. За несколько дней до отъезда в Кули-Ридж я корпела над годовым отчетом для школы. Сидела напротив Эверетта, за столом. Эверетт тоже работал, его бумаги веером раскинулись на столешнице. Я их пролистала, пробежалась глазами по выделенным строчкам, по заметкам на полях.

– Дело Пардито, да, Эверетт?

Там была улика – отслеженные телефонные звонки; Эверетт прикидывал, как бы от нее избавиться. Если я прочла правильно, речь шла о согласованном признании вины[1]. Эверетт улыбнулся, собрал бумаги. Сунул руку под стол. Я держала ноги на свободном стуле, и Эверетт потискал мою лодыжку. Я всегда задаю вопросы. Это такая игра. Эверетт никогда не отвечает. На самом деле мне это ужасно нравится. Значит, Эверетт невероятно хорош и в профессиональном смысле, и в общечеловеческом.

– Позвонишь, когда справишься, – сказала я, щурясь на лобовое стекло.

Прежде чем открыть дверь машины, Эверетт стиснул мне локоть.

– Запишись на прием к врачу, Николетта.

* * *

Порой, забывшись, я оказываюсь там, куда и не собиралась ехать или идти. Направлялась вроде в магазин – очутилась возле школы. Шла в банк – попала в метро. Рулила к Дэниелу – вырулила к старому дому Прескоттов. Вот и сейчас – намереваясь вернуться домой, я обнаружила, что паркуюсь возле паба «Келли».

Взгляд скользнул по фасаду универсама, по навесу и выше, к окну второго этажа, возле которого белел кондиционер. Ставни были раскрыты.

В любом случае требовалось поговорить с ним о ключе. А на звонки он не отвечал – в чем я его не винила.

Я шагнула на территорию «Келли», вздрогнула, когда над головой звякнул колокольчик. Ладно хоть уже вечер, в пабе людно, звона не заметили. Вдыхая запахи дыма и несвежей, неоднократно разогретой жирной снеди, я прошла к узкой лестнице.

– Его там нет! – крикнули мне.

Полутемное помещение отозвалось хохотом.

Скорее, вверх по лестнице, перешагивая через две ступеньки. Вот и площадка с двумя дверьми. Мой быстрый стук в правую дверь. Ожидание. Еще попытка. Я прильнула ухом к замочной скважине. Тишина. Достала сотовый, набрала номер Тайлера, уловила звуки виброзвонка изнутри, из комнаты. Затем послышался характерный писк, и его голос произнес: «Привет, это Тайлер. Оставьте сообщение». Может, он в ванной моется. Я напрягла слух. Ни шума воды в водопроводе, ни каких-либо других признаков наличия человека в комнате. Снова позвонила. Та же схема: виброзвонок, писк, пустота.

Внизу опять заржали. Сотовый показывал час дня, воскресенье. В пабе толпа, как в пять вечера в будний день. Бывало, я сюда за папой приходила. Летом, на каникулах. Но всегда позже. Всегда.

Я собралась спускаться в паб, отвернулась от двери. Мерзкое ощущение слежки холодило затылок, мурашки бежали вниз по позвоночнику. На лестнице никого не было. Дверь, ведшая сюда из обеденного зала, была закрыта. Я прислушалась, пытаясь уловить движение где-то рядом. Шорох за стеной. Дыхание, предательски усиленное вентиляционной системой. Из-под соседней двери пробивался свет, но в одном месте узкая полоска была перекрыта тенью. Тень не перемещалась. На цыпочках я шагнула к двери. Может, это просто угол дивана или шкафа, игра света… а может, и нет… Я уставилась на дверной глазок, придвинулась к нему, увидела свое крохотное отражение. Словно в комнате смеха: огромные глаза, непропорциональная точечка рта, болезненная удлиненность рук и ног.

Я постучала коротко, едва слышно. Тень осталась недвижима. Волоски на шее сзади зашевелились. Я зажмурилась, досчитала до десяти. Так же было и во время следствия. Всюду мерещились чужие глаза. Подозрения распространялись на всех. Крыша ехала. Требовалось постоянно держать себя в руках. Сдрейфишь – потом не поправишь.

Эхо моих торопливых шагов гудело в провале под лестницей. Я вбежала в обеденный зал, проскочила к выходу из паба. Меня провожали взглядами полузнакомые физиономии. Какой-то дядька подался к соседу, шепнул что-то. По губам я прочла: «Дочка Патрика Фарелла. Та самая». Тот, кому предназначалось пояснение, поднес к губам бутылку с пивом.

Я пыталась поймать взгляд бармена, но он либо не видел меня, либо сознательно избегал контакта. Скорее второе, нежели первое. Я забарабанила пальцами по барной стойке.

– Джексон, – произнесла я тихо.

Бармен приблизился, стало видно, как напряглись мышцы и жилы предплечья. Сначала он вытер и расставил на полках посуду, и лишь затем вперил в меня взгляд воспаленных карих глаз.

– Тебе чего, Ник?

– Кто занимает вторую квартиру над пабом? Кто живет напротив Тайлера?

Морщинки в уголках глаз стали отчетливее. Загорелой рукой Джексон потер подбородок с темной щетиной.

– Ну я там живу. А что?

Я мотнула головой.

– Так, ничего.

Нужно было ехать домой. Меня ждал лэптоп. Пошарить в нем и вернуть в Аннализину квартиру, пока кто-нибудь за ним не явился.

Джексон прищурился, оглядел меня с ног до головы.

– Присядь-ка, Ник. Похоже, тебе не повредит выпить.

Он взял стакан с четким отпечатком чужих губ, плеснул из бутылки.

– Водка сойдет? За счет заведения.

Меня затошнило, я отодвинула стакан. Донышко липло к захватанной барной стойке.

– Мне нужно идти.

Джексон схватил меня за запястье, попытался замаскировать грубость игривой улыбочкой.

– Синюю тачку видела? – спросил он, пряча лицо от посетителей. – Она тут за последние полчаса три раза проезжала. Не ты одна Тайлера ищешь. А он еще в пятницу свалил.

«Еще в пятницу свалил». Только сотовый почему-то не взял.

– Я просто оказалась поблизости, вот и зашла.

– Кто бы сомневался.

Знает ли Джексон больше, чем делает вид? Лицо у него непроницаемое. Джексон склонил голову набок, удерживая крепкими пальцами мое запястье.

Посетитель в дальнем углу поднял стакан. Я узнала папиного приятеля; по крайней мере, с этим человеком папа вместе пил. У него были волосы с проседью и красные, как яблоки, щеки.

– Папе привет передавай, детка. Ты в порядке?

Взгляд скользнул к Джексоновой лапе, переместился на меня.

– Да, в полном, – ответила я, высвободившись.

Джексон нахмурился, сам выпил водку, хлопнул стакан на барную стойку.

– Что-то должно случиться, Ник. Ты тоже это чувствуешь, так ведь?

Еще бы. Воздух буквально искрит. Ловушка готова захлопнуться. Уже и машина неприметного синего цвета появилась. Две недели я рылась в прошедшем, и вот вся ложь – на поверхности, словно пена. Аннализа пропала, дело Коринны вытащили из недр шкафа, перетряхнули заново. Вспомнили имена всех фигурантов.

Уже на выходе из паба я увидела его – синий седан с затемненными стеклами, медленно кативший по району. Я дождалась, пока он уедет, и лишь потом пошла к своей машине.

* * *

Биться над паролем не пришлось – в лэптопе его просто не было. Впрочем, не так уж неожиданно – Аннализа жила одна, и вдобавок на отшибе, возле самого леса. Или, может, полицейские успели взломать пароль, а поставить новый не позаботились. Я просмотрела файлы с колледжскими проектами и заявления в аспирантуру, рассортировала их по датам, чтобы отыскать самые новые и потенциально значимые документы. Так же я поступила с изображениями.

Фотографии были рассортированы самой Аннализой, но лишь по датам. Самые старые – пятилетней давности, самые свежие – трехнедельной. Я задержалась на одной – Тайлер в пикапе, рот чуть приоткрыт, рука приподнята. Представила: Аннализа скомандовала «Улыбочку», Тайлер хотел либо помахать ей, либо заслониться от объектива. Остановленное мгновение. Сотня возможностей разом. А вот самые новые снимки – с нынешней ярмарки. Сумерки; на заднем плане маячит чертово колесо, видны пустые кабинки, мерцают фонарики. Малыш уписывает сахарную вату, на губах блестят розовые липкие нити, тают, едва коснувшись кожи. Лоточники протягивают сдачу и хот-доги, ладони пойманы в миг раскрытия; люди по ту сторону прилавков ищут глазами своих детей или новое развлечение – не глядя забирают товар и деньги.

Я почти видела Аннализу: вот она стоит поодаль от толпы, как стояла ребенком. Не участница, а наблюдатель. Я закрыла снимки, сразу заметила нестыковку. Вместо названий фото имели порядковые номера, однако в какой-то момент порядок нарушался. Несколько изображений отсутствовали, образовалась лакуна. А «корзина» была пуста. Очищена. Возможно, фото удалила сама Аннализа – чем-то они ее не устроили. И все-таки я не могла стряхнуть ощущение, что до меня в лэптопе копался некто третий; он и убрал возможный компромат. Я записала дату, с которой начиналась лакуна, и дату, которой она заканчивалась. Отсутствовали снимки четырех-, пятимесячной давности.

К тому времени, как Эверетт позвонил и сказал, что на сегодня закончил и ждет меня возле библиотеки, я успела просмотреть все жесткие диски. Нашла несколько портфолио со сканами и фото рисунков Аннализы. Проверила также список веб-сайтов, на которые она заходила в недавнем прошлом. В основном это были школьные сайты, а также объявления о вакансиях.

Где ты, Аннализа, черт тебя возьми?

Закончив, я протерла клавиатуру и крышку лэптопа тряпочкой, ключ сунула в передний карман шортов. И лэптоп, и шорты я убрала в папин шкаф. Пусть лежат там, пока не придет ночь, пока мир не погрузится в сон, не затихнет в ожидании.

* * *

Мои разговоры с Аннализой уложились бы, пожалуй, в один час времени; а все-таки мы состояли в неразрывных отношениях. Нас связывали мои воспоминания; самые пронзительные из моих воспоминаний. Потому что в моем воображении существовала «коробка», задвинутая в дальний угол полицейского участка; а в «коробке» помещался клубок из имен, и все ниточки этого клубка вели к имени «Аннализа». Копы нас замучили вопросами о событиях того вечера – почему у Дэниела нос расквашен, почему у Тайлера костяшки пальцев ободраны, почему я выгляжу как побитая собака. Про Аннализу вспомнил Тайлер. «Спросите дочку Картеров, – сказал он копам. – Как там ее? Имя начинается на «А». Девчонка там была, видела нас».

Полагаю, копы так и поступили; полагаю, Аннализа подтвердила наши показания, потому что больше никого из нас не допрашивали.

Аннализа обеспечила нам алиби.

НАКАНУНЕ

День 13-й

– Здесь Эверетт, – сказала я.

Я стояла в ванной, лицом к двери, говорила вполголоса. За спиной шумел душ.

– Где – здесь? – уточнил Дэниел.

Ванная наполнилась паром, зеркало запотело.

– Здесь.

Я выглянула из ванной.

– У меня в спальне. Я ему позвонила насчет папы, и он вчера нагрянул. Хочет помочь. Уже начал.

Фоном шел Лорин монолог: «Чертова вонючая краска, и без нее тошнит, открой уже, наконец, окна». В этот момент я даже немножко любила Лору.

– Да? Ну хорошо, – сказал Дэниел.

Последовала пауза, и я представила, как брат вместе с телефоном отходит подальше от жены.

– Что конкретно ты ему сказала?

Я открыла дверь ванной, и пар проник в спальню, где был подхвачен воздушным потоком из вентиляции. Эверетт по-прежнему лежал на кровати ничком; я сама его напоила, обеспечила похмелье за свой счет. Я снова закрыла дверь, прошла через тесную ванную в старую комнату Дэниела.

– Правду, Дэниел. Я сказала ему правду. Что копы допрашивали папу, выпытывали насчет девушки, которая десять лет назад пропала. Что им плевать на папино состояние. Эверетт сразу отправился в полицейский участок, потом – в «Большие сосны». Пригрозил дело возбудить, если не уймутся.

– Так он уже все разрулил?

– Не совсем. В понедельник продолжит. Нужны справки от врача. Но копы струхнули.

– Значит, он пробудет до понедельника?

– Похоже на то.

Раздался голос Лоры:

– Кто пробудет до понедельника?

Некоторое время слов было не разобрать – вероятно, Дэниел прикрыл трубку ладонью.

– Лора приглашает тебя с Эвереттом на ужин. Сегодня.

– Поблагодари ее, только мы не…

– Отлично, Ник. Ждем вас к шести.

* * *

До полудня я Эверетта не трогала. Вообще не будила бы его, если бы не бумаги на обеденном столе. Вчера Эверетт не имел времени ими заняться; нужно было наверстывать. Я легонько толкнула его в плечо, держа в одной руке таблетки от похмелья, в другой – стакан с водой. Эверетт замычал, перевернулся на спину, обвел комнату непонимающим взглядом.

– Привет, – сказала я, вставая на колени возле кровати, пряча улыбку.

По утрам Эверетт мне больше всего нравился – разнеженный, расслабленный, податливый, чуть заторможенный, он очень забавно силился сообразить, что же случилось, и удивлялся, почему никак не получается. Докофеинизированный, расфокусированный Эверетт.

Еще больше я любила те редкие утра, когда он просыпался у меня в квартире и, сев на постели, пытался нашарить сотовый телефон, чтобы нажать на нем «Отбой» будильнику. С непривычки Эверетт не соизмерял расстояние до прикроватного столика, а вид моей студии с крашеной мебелью неизменно приводил его в полное замешательство.

– Привет, – произнес он, подмигнув.

Приподнялся на локте, проглотил антипохмелин и плюхнулся обратно в постель.

– Хочешь еще поспать?

Он покосился на часы, закрыл лицо рукой.

– Ох, нет.

Эверетт был в отключке почти двенадцать часов. Я тем временем перетаскивала коробки из столовой в свежеотремонтированный гараж. Ставила их вдоль стен, одну на одну, снабжала бумажками: «папе», «Дэниелу», «мне». Остальное пойдет на выброс. Оно, это остальное, было сложено в мусорные пакеты, свалено посреди гаража; оно включало поваренные книги и стеклянных балерин; прошлогодние журналы и шторы в цветочек, что знавали лучшие дни; отчеты по платежам с кредиток и выдохшиеся авторучки.

– Кофе в кухне, – сказала я. – Спускайся.

* * *

Налив себе полную кружку, я встала у окна, выходившего на заднее крыльцо и на лес. Эверетт тронул меня за руку. Я вздрогнула.

– Извини, и в мыслях не имел подкрадываться, – сказал он и потянулся через мою голову за кофейником.

Я поднесла кружку к губам. Черная жидкость показалась прегорькой, оставила мерзкое послевкусие. Эверетт налил себе кофе, я выплеснула содержимое своей кружки в раковину.

– Сварю свежего.

Над Эвереттовой кружкой поднимался парок. Эверетт отхлебнул, встал за моей спиной и выдал:

– Отличный кофе. И вид ничего себе.

Вообще-то, дом построен в долине, и из окна видны главным образом деревья, без перспективы; в любом случае лучше деревья, чем городские здания с клочком неба или автостоянка, которой я вынуждена любоваться из своей филадельфийской квартиры. За родительским домом находится холм, вот с него вид и впрямь супер: долина, лес – до самой реки. Надо будет подняться на холм вместе с Эвереттом. Показать ему нечто достойное внимания. Напомнить, что мы – владельцы этого участка в третьем поколении. Не слишком долго, да, но папа всегда подчеркивал: участок хоть и небольшой, зато наш. Граница с Картеровой собственностью идет по руслу ручья. Ручей давно пересох, стал канавкой, которая с каждым годом теряет глубину в результате почвенной эрозии, да и листопады свою лепту вносят. Следующему поколению придется ставить изгородь, иначе и не вспомнят, где лежит граница.

У окна Эверетт стоял недолго. Плюхнулся на стул, начал тереть висок, прихлебывая кофе.

– Господи, какое зелье они в напитки подмешивают? Скажи, что лунный свет – тогда ко мне хоть капля самоуважения вернется.

Я открыла кухонный шкаф, оглядела чашки.

– Ха! Это же Юг. Всегда всего больше.

Захвачу-ка я к Дэниелу родительский свадебный сервиз – тогда с кухней, можно считать, будет покончено. А деньги оставлю тайком, чтобы Дэниел их после обнаружил, чтобы не мог отказаться. Пока Эверетт здесь, больше ничего не сделаешь.

– Дэниел с Лорой пригласили нас сегодня на ужин.

– Да? Здорово. Если бы у них еще и Интернет оказался, было бы просто супер.

– По-моему, был. Только имей в виду: Лора тебе три сотни вопросов о свадьбе задаст.

Склонив голову набок, Эверетт улыбнулся.

– Неужели целых три сотни?

– Это плата за пользование Интернетом.

– Что ж, вполне справедливо.

Эверетт прошел к обеденному столу, где лежали его лэптоп и портфель. Оттуда видна была ниша, в которой я аккуратно составила большую часть коробок. Эверетт оглядел пустую комнату.

– А ты много сделала. Наверное, ни свет ни заря проснулась?

– Не совсем. Работы еще невпроворот. Сам посмотри.

– Ну да. Я бы мог за тебя все сделать, причем вдвое быстрее. Только не сейчас, только если…

– Не надо, Эверетт, – оборвала я.

Он постучал по столу авторучкой.

– Ты напряжена.

Я вытащила гору тарелок, поставила напротив Эверетта.

– Конечно, напряжена. С твоим бы отцом копы так обращались, я бы на тебя тогда посмотрела.

– О’кей, успокойся, – сказал Эверетт.

С омерзительной практичностью сказал. С прегадким снисхождением.

Затем поерзал на скрипучем стуле.

– Насчет твоего отца, Николетта.

– Что насчет отца?

Я стояла напротив, нас разделяли деревянный стол и мои руки, сложенные на груди.

– Николетта, в моих силах заставить полицию прекратить расспросы, но не в моих силах остановить твоего отца, который сам охотно делится информацией. Надеюсь, ты понимаешь?

К горлу подкатил ком.

– Папа сам не знает, что говорит! Он на грани полного безумия. Надеюсь, ты понимаешь?

Эверетт кивнул, включил компьютер и перевел глаза на экран.

– А каковы шансы, что он действительно к этому причастен?

– К чему к этому?

Эверетт не отрывал взгляда от экрана.

– К исчезновению девушки. Которое случилось десять лет назад.

– Господи, нет, конечно. И вообще, ее зовут Коринна. Она не какая-то абстрактная девушка. Она была моей лучшей подругой.

Эверетт вздрогнул, как будто только что пробудился в моей студии с крашеной мебелью.

– Ты ведешь себя так, словно я обязан об этом знать. А между тем ты никогда не упоминала никакую Коринну. Ни единого раза. Не следует кипятиться. Я не виноват, что ты не озаботилась поставить меня в известность.

«Не озаботилась». Будто это моя прямая обязанность. Будто я пренебрегла ею. Провинилась. Не поведала ни одну из историй. Не рассказала, как нас с Коринной вызывали к директору «на ковер». Как мы с Коринной у нас в кухне, все обсыпанные мукой, облизывали с губ сахарную глазурь, а рядом стояла мама. Как в выпускном классе ехали на заднем сиденье Бриксовой машины, а сам Брикс, месяц назад взятый на службу в полицию, стараясь не расхохотаться, распекал нас: «Я вам не такси, следующий раз прямиком в участок доставлю, пускай родители вызволяют. Будете тогда знать». Коринна фигурировала практически во всех моих детских и отроческих воспоминаниях. А Эверетт даже имени ее не слышал.

Эверетт терпеть не мог подобных сюрпризов. Однажды на процессе ему нанесли удар под дых – всплыла информация, намеренно скрытая подзащитным. Процесс был проигран. Такого исхода Эверетт никак не ожидал; а я не ожидала, что поражение в суде возымеет столь серьезные последствия. Он ушел в себя. Закрылся; был на грани депрессии. Все повторял: «Тебе этого не понять». Что правда, то правда. Я так и не поняла. Через три дня Эверетт взялся за новое дело, и оно его вернуло к жизни.

Будь Коринна с нами, уж она бы влагала персты в эту его рану, пока не расковыряла бы ее, не выставила на всеобщее обозрение. Рана стала бы Коринниным трофеем. Да и сам Эверетт – тоже.

Я – человек гораздо более великодушный. У каждого свои демоны, включая меня; незачем на них акцентироваться.

– Если уж на то пошло, я о твоем детстве тоже ничего не знаю, Эверетт. Сказать, почему? Потому что это сути дела не изменит.

– Моя семья, по крайней мере, не была втянута в расследование вероятного убийства.

Говоря эти слова, Эверетт на меня не глядел – в чем я его не винила. Я подалась вперед, к нему, вытянула на столешнице руки, липкие от пота.

– Ага, понятно. Боишься семейную репутацию об нас измарать, да?

Эверетт шарахнул ладонью по столу. Шарахнул и изменился в лице: не только я такого удара не ожидала, он – тоже. Запустил пальцы в волосы, откинулся на спинку стула, вперил в меня взор и выдал:

– Я тебя не узнаю.

Я сама виновата. Вряд ли Эверетт имел представление, что я за человек. Мы начали встречаться в разгар моего отпуска, и почти все лето я провела в статусе Эвереттовой девушки. Я была тем, чем он хотел меня видеть, и в любое удобное для него время. Я представляла собой живое воплощение пластичности. Могла ему в офис ланч привезти, к его отцу заскочить, полночи развлекаться, отсыпаться до обеда. Помогала его сестре с переездом, водила носом на блошиных рынках, неизменно ждала Эверетта с работы, заранее согласная на любой его вечерний план. Через месяц, когда мой отпуск закончился, тройной объем времени был успешно вмещен нами в заданное пространство.

Я сама себя умалила до предела, я стала почти незаметной, и поэтому мне нашлось место в прежней Эвереттовой жизни. Годом позже он знал обо мне все. Факты, словно в деле подзащитного, были аккуратно разложены по стерильным пластиковым пакетикам, снабжены четкими надписями: «Николетта Фарелл. Возраст: двадцать восемь лет. Отец: Патрик Фарелл, сосудистая деменция в результате инфаркта. Мать: Шана Фарелл, скончалась от рака. Место рождения: Кули-Ридж, Северная Каролина. Образование: степень бакалавра в психологии, степень магистра в психологическом консультировании. Брат: Дэниел, оценщик в страховой компании». Любимая еда, любимые телешоу, все предпочтения с подробностями. Мое прошлое для Эверетта было перечнем фактов; не жизнью, а бумажкой.

– Я не для того приехал, чтобы ссориться.

– Знаю.

После глубокого вдоха я добавила:

– У Коринны был трудный период, она запуталась, а я ничего не заметила. Или, может, заметила, но отмахнулась. Не знаю. Следствие зашло в тупик. Но мой отец ничего дурного не сделал.

– Так расскажи мне все, Николетта. Всю историю.

Я было заартачилась, однако Эверетт поднял руки, словно успокаивая меня.

– Это моя работа. И я в ней – профи.

История – удачное слово. Исчезновение Коринны стало историей – с лакунами, которые мы тщетно пытались заполнить посредством логики. Историей, рассказанной многажды разными людьми с разных точек зрения; историей, закрученной вокруг одной-единственной девушки.

– Нам исполнилось по восемнадцать, мы как раз закончили школу. – Я невольно понизила голос, и даже мне самой он стал казаться зловещим. И затравленным. – Стоял июнь, как сейчас. Только десять лет назад. Была ежегодная ярмарка – как на прошлой неделе. В тот вечер мы все там были. В смысле, на ярмарке.

– Кто – мы? – спросил Эверетт.

Я всплеснула руками.

– Да мы все. Все.

– Твой отец тоже?

Я вспыхнула, отчетливо представив: я стою в зале суда за трибуной, а Эверетт задает вопросы. Докапывается до истины.

– Нет, отца там не было. Дэниел был, мы с Коринной были, и наша третья подруга, Байли. Дэниел привез нас на своей машине. Все наши друзья тоже собирались на ярмарку.

– А уехали вы вместе?

– Эверетт, я не пойму: ты мой рассказ слушаешь или допрос ведешь?

Он положил руки на стол.

– Извини. Привычка.

Руки у меня дрожали. С кофеином переборщила. Я стала ходить туда-сюда, чтобы избавиться от противной дрожи.

– Нет, уехали мы не вместе. Мы с Дэниелом поссорились. С того момента я плохо помню, кто остался, кто уехал и когда. Сама я уезжала с одним… другом. Коринна осталась. – Я передернула плечами. – Вот тебе моя версия. Байли потом искала Коринну. Не нашла. До дома ее – в смысле, Байли – подбросил мой брат. Байли подумала, что Коринна помирилась со своим парнем, Джексоном. Сам Джексон клялся, что в тот вечер Коринну не видел.

Эверетт глотнул кофе, но ничего не сказал. Молча ждал продолжения. Я вновь передернула плечами.

– Кориннина мама позвонила нам утром. Думала, Коринна заночевала у меня. Потом миссис Прескотт стала звонить Байли, потом – Джексону. К вечеру следующего дня мы уже прочесывали лес.

– Вот, значит, как?

– Да, именно так.

Остальное не объяснишь постороннему. Тому, кто не был знаком с Коринной, кто не общался с нами тогдашними. Действительно, трудно уразуметь, что рассказ – это самая что ни на есть упрощенная версия случившегося. Сжатое изложение, которое легко подшивается к делу; сухое, скучное; кошмарное, если вдуматься.

– Николетта, мне известно, как такое происходит.

Я кивнула, однако на стул не села. И к Эверетту не подошла.

– Мало того, что расследование само по себе – гадость; так ведь начались взаимные обвинения, сплетни о Коринне… Все наши тайны выплыли наружу, все подозрения, все дурные мысли. Страшно вспомнить. Я уехала в конце лета. Результатов не было. Коринну так и не нашли.

Экран компьютера погас, потому что пауза затянулась. Впечатление было, что на лицо Эверетта набежала тень.

– Ну так кто же это сделал?

– Что?

– В смысле, допустим, я зависну в пабе, – начал объяснять Эверетт, передернув плечами. – Прежде, конечно, оклемаюсь после вчерашних возлияний… Ну так вот, начну я, к примеру, проставлять выпивку местным и спрашивать: «Так куда же Коринна-то делась?» – чье имя мне назовут? Подозреваемый есть всегда. Даже если его не арестовали, не подвергли суду – люди на кого-то конкретного думают. Повторяю вопрос: чье имя мне назовут?

– Джексона. Джексона Портера.

– Ее парня, да?

«Да, милый – того самого Джексона, который вчера тебе коктейли смешивал». Так мне хотелось сказать – но я промолчала. Отлично зная, что в следственных документах Джексон фигурировал как «Бойфренд пропавшей». С большой буквы.

– Да, – подтвердила я.

Эверетт хлебнул еще кофе, вернулся к своей работе.

– Обычная картина. Этого Джексона подозревают и в пропаже второй девушки?

– Ее зовут Аннализа. – Я отвернулась к окну. – Не исключено.

– А ты как думаешь? Виновен Джексон или нет?

– Не знаю.

Слишком многое пришлось бы объяснять, слишком многое – замалчивать, дойди дело до суда.

– Просто Джексон и Коринна без конца ссорились.

Минимум половина срока их отношений приходилась на разрывы. Вторая половина – на воссоединения. Если бы Коринна не пропала, они бы и сейчас так жили – ссорясь и мирясь. Коринна постоянно провоцировала Джексона; в какой-то момент он говорил «Баста» и рвал с ней. Потому она его «прощала», он возвращался. Он всегда возвращался, неважно, чтó Коринна с ним вытворяла. Однажды, когда Джексон здорово перебрал, она к нему подослала Байли. Хотела проверить, сумеет Байли его раскрутить на поцелуй или не сумеет. Еще Коринна через раз не приходила на свидания. Или появлялась, как черт из табакерки, утверждая, что есть планы. «Совсем память отшибло, да? – спрашивала Коринна. – Маразм не за горами?»

Так она вела себя не только с Джексоном – с нами тоже. Постоянно выясняла, насколько глубока наша преданность.

– Коринне нравилось проверять Джексона, – сказала я. – И остальных. А он все равно ее любил.

Эверетт вскинул бровь.

– И такую девицу ты называешь лучшей подругой?

– Да, Эверетт. Коринна была отчаянная и необыкновенно красивая. Мы дружили с пеленок. Глубже, чем она, меня никто не знал и не понимал. А это не пустой звук.

– Тебе виднее.

Эверетт уткнулся в компьютер, весь такой хладнокровный, такой собранный; а меня затрясло от возмущения.

Он ведь не был в шкуре девочки-подростка – где ему уразуметь? Может, конечно, аналогичные дружбы случаются и у юношей, может, и их отношения замешиваются из тех же ингредиентов, бурлят, перекипают, проходят ту же плавильню. А правда вот в чем: если тебя любит девчонка вроде Коринны, не задаешься вопросом «почему». Просто надеешься, что так будет всегда.

Тайлер, кстати, тоже не понимал. Из-за него-то мы с Коринной и отдалились друг от друга. Это было на зимних каникулах в выпускном классе. Коринна затащила меня на вечеринку. Я упиралась – главным образом потому, что знала: там будет мой брат. «Только Тайлеру не говори, – велела Коринна. – Устроим сюрприз». Отправила меня вешать куртки, и оттуда-то, из гардеробной, я увидела: Коринна метнулась к Тайлеру. Тот сидел на ступеньке своего пикапа, задний борт был откинут, длинные ноги болтались в воздухе. Тайлер оттолкнул Коринну – не грубо, но твердо, и Коринна отлетела к соседней машине, ударилась.

– На бытовое насилие тянет, ты, козел, – бурчала она, потирая ушибленный бок.

Вокруг собирались любопытные. Я к тому моменту была на стоянке.

– Зря стараешься, – сказал Тайлер.

Его глаза прочесывали толпу, искали меня. Нашли. Зафиксировались. Он прошел ко мне, расталкивая поперечных; повел меня в дом. Коринна осталась жаловаться всякому, кто соглашался слушать.

– Тебе и правда было интересно, как я поступлю? – спросил Тайлер и добавил о Коринне: – Ишь, нашла себе кролика подопытного. Смотри, Ник, никогда так со мной не поступай.

– Я и не поступаю. Я про ее план не знала.

Он прищурился на толпу, остановил взгляд на Коринне. Она в ответ сверкнула глазами.

– Вы с ней подруги, Ник.

«Правда или вызов». «Вызов. Вызов. Всегда выбирай вызов».

«Тик-так, Ник».

Когда вечеринка закончилась, я набросилась на Коринну. Тайлер ждал у выхода.

– Какого черта ты это сделала?

Коринна невозмутимо улыбнулась.

– Ну ты ведь должна была знать. Теперь знаешь.

Она потерла руку, подалась ко мне, поймав взгляд Дэниела.

– Скажи по секрету, Ник: у него все броски такие мощные?

Это было за шесть месяцев до Коринниного исчезновения.

Я стала отдаляться от нее. Постепенно, по чуть-чуть. Восемнадцать лет – грань, за которой начинается взрослость.

Я что-то проворонила. Так я все и подала Эверетту. Я не отвечала на Кориннины звонки, если в это время была с Тайлером. Когда она являлась без предупреждения, когда уверяла, что мы с ней планировали нечто, я ее гнала. Торопилась к Тайлеру.

Я отводила глаза – и в какой-то момент Коринна исчезла.

* * *

Воображаемую коробку из полицейского участка заполнили эпизоды – свидетельства очевидцев, домыслы обывателей.

Туда, в официальное досье, отправился случай на стоянке, когда Тайлер толкнул Коринну.

Многие видели, как Байли целовала Джексона – этот факт тоже пополнил копилку.

Но были и другие факты, другие эпизоды, до «коробки» не дошедшие. Сколько – никто не считал. Слишком личные, слишком интимные, чтобы раскрывать их следствию. К примеру, я накрепко зафиксировала в памяти Кориннин шепот (вылазка в лес с ночевкой, палатка, мы в спальных мешках, плечом к плечу). Или вот еще: однажды в гостиную влетела птица, а Коринна не вздрогнула, лишь глаза закатила. Метнулась в гараж за лопатой, шарахнула птицу об асфальт подъездной дорожки, надавила, не поморщившись. Шорох крыльев преследовал меня не одну неделю – как и Кориннино «Добро пожаловать», обращенное к мертвой птице.

Или взять отдых в кемпинге, перед выпускным классом. Коринна затащила меня в летний душ, в одну кабинку с собой («Надо же, какие мы стыдливые!»); устроила из этого целое шоу. Дверь кабинки до земли не доходила, виднелись наши голые ноги. Одежду Коринна перекинула через перегородку. Попросила: «Спинку не намылишь?» – настолько громко, что кто-то из наших ребят присвистнул. И повернулась спиной – медленно, чтобы я увидела шрамы: косой, от позвоночника к лопатке, и еще один, пониже, тонкий, четкий, словно от лезвия. Я промолчала. Просто взяла мыло и стала мылить ей спину, стараясь не касаться шрамов. Так и не спросила, кто их оставил – Джексон, отец или кто другой. Коринна хотела, чтобы я знала о шрамах, чтобы не могла от них отмахнуться.

Из душа мы вышли вместе, одежда липла к влажной коже. Джексон меня чуть взглядом не испепелил. Я этот взгляд до конца отдыха ощущала.

Исчезнув, Коринна превратилась в легенду. Но была-то она просто восемнадцатилетней выпендрежницей. Наивно полагала, что под нее весь мир прогнется. Наверное, мучилась, впервые поняв, что мир этого не сделает.

* * *

Эверетт распахнул окна. Старые рамы скрипнули, сопротивляясь, бумаги на столе затрепетали, зашуршали словно крылья.

До вечера я заворачивала родительский сервиз в старые газеты и таскала коробки в машину, чтобы везти к Дэниелу. От типографской краски пальцы почернели. Когда настало время ехать на ужин, я закрыла окна, распахнутые Эвереттом, и по два раза проверила блокираторы.

– К ночи в доме пекло будет, – сказал Эверетт.

– К ночи всегда становится прохладно и сыро, – возразила я. – Здесь же горы. Иди, заводи мотор, включай кондиционер. Пусть машина остынет.

Со двора донесся шум мотора. Я выглянула в кухонное окно, притащила табуретку, зафиксировала ею заднюю дверь. Если в дом снова попытаются проникнуть, я буду знать. Либо табуретка будет сдвинута, либо окно открыто.

Я буду знать.

* * *

Пока Лора открывала нам дверь, пока я знакомила ее с Эвереттом, Дэниел тер себе шею сзади, будто его постигла жестокая судорога. Лора же вела себя как истинная южанка, приветливая и гостеприимная. Чтобы обнять ее, теперь надо было зайти сбоку – настолько вырос живот. Эверетт примеривался так и этак, наконец преуспел; Лора все это время удерживала на лице лучезарную улыбку.

– Я столько о тебе слышала! – сказала она Эверетту.

Распухшие пальцы коснулись его затылка, щека – его щеки.

– А я – о тебе. – Эверетт отстранился, руки скользнули в карманы. – Наконец-то мы познакомились. Я очень рад.

– Я тоже. Ты ведь расскажешь про свадьбу, правда? Потому что Ник совсем захлопоталась, из нее слова не вытянешь.

Мне досталась Лорина игривая усмешка.

Эверетт вымучил улыбку, я вскинула бровь – многозначительно, предостерегающе.

– Когда срок? – поинтересовался Эверетт.

Лора погладила живот, обтянутый платьем в цветочек.

– Через три недели.

– Мальчик будет или девочка?

Лора сверкнула на меня глазами и ответила:

– Девочка.

– Насчет имени определились?

Еще один красноречивый взгляд – Лора окончательно убедилась, что ничего я Эверетту о ней не рассказывала.

– Шаной назовем.

– Красивое имя.

Лора склонила голову набок.

– Это в честь мамы Дэна и Ник.

Эверетт кивнул слишком поспешно, Дэниел жестом указал на гостиную, спас нас обоих.

– Ник говорила, тебе нужно письма по мейлу отправить?

Они вышли, и Лора бросила притворяться. Плечи поникли, она прислонилась к стене.

– Мы не вовремя, да? Тебе нездоровится? – спросила я.

Лора, сразу оживившись, повела меня в кухню.

– Боже, Ник, что тут было!

Поведение вполне в ее духе. Лора почему-то уверена: став моей невесткой, она автоматически превратилась в близкую подругу и вправе рассчитывать на полное доверие. Мало ли, что в школе она меня в упор не видела. Да и после школы тоже, пока, четыре года назад, не начала встречаться с Дэниелом. Тогда-то Лора и решила, причем внезапно, что мы должны дружить.

– И что же тут было?

Запищал таймер на плите, но Лора его проигнорировала.

– Копы приходили, – шепотом сказала она.

И почти прижалась ко мне. Таймер все пищал, мигрень начинала давить на глаза. Явился Дэниел, выключил таймер, нахмурился, покосившись на нас с Лорой, – ему эти обжимания не нравились.

– Чего они добивались? – спросила я, глядя не на Лору а на брата.

– Помимо моих преждевременных родов? – съязвила Лора и снова погладила живот и медленно выдохнула: – К тебе тоже приходили, Ник?

– Лора, что они сказали?

– Ничего. Они ведь не говорить пришли, а спрашивать. Вопросы всякие задавали. Обращались со мной как с какой-нибудь… Просто слов нет.

– Лора, – многозначительно произнес Дэниел.

В дверном проеме, с захлопнутым лэптопом, стоял Эверетт.

– Все в порядке?

– Уже справился? – уточнила я, отстраняясь от Лоры.

– Да всего-то и нужно было, что пару раз кликнуть на «Отправить».

Эверетт переводил глаза с меня на Лору, затем на Дэниела, с Дэниела снова на Лору и на меня. Лора переступила с ноги на ногу.

– Ты вот юрист, Эверетт, – сказала она. – Объясни, будь добр, имеют они право людей допрашивать просто так, без причины, или не имеют.

– Лора…

Не хватало еще Эверетта в это втянуть. Не хватало втянуть это в нашу с ним жизнь.

– Минутку, – сказал Эверетт. – Речь по-прежнему о мистере Фарелле?

Лора прислонилась к разделочному столу.

– Сюда только что копы приезжали. Спрашивали меня про Аннализу Картер. Как будто я что-то знаю!.. Имели они право на это, а?

Эверетт было напрягся, но быстро выдохнул.

– Поскольку никто еще не арестован, полицейские не обязаны сообщать вам о ваших правах. Вы, в свою очередь, не обязаны отвечать на их вопросы. Однако закон не запрещает им спрашивать.

Лора тряхнула головой.

– Да, попробуй-ка не ответь!

– По закону человек не обязан…

Лора расхохоталась.

– Где человек, а где закон! Не станешь отвечать – подумают, что виноват. Это даже мне понятно.

– И что ты им сказала, Лора? – спросила я.

– А мне нечего было говорить. Помнишь Брикса? Ну Джимми Брикса? Он, правда, больше помалкивал. А с ним был еще один тип, в штатском. Первый раз его видела. Вот он-то и задавал вопросы. Были ли мы знакомы с Аннализой. Были, конечно, только шапочно. Брикс мог бы этому, новому, и сам объяснить. Потом он спросил, когда мы последний раз с ней виделись и говорили. А то я помню! Наверное, с месяц назад, в церкви. Она вроде о беременности спрашивала. Так-то мы не общались. Этот, новый, еще потом уточнил: Дэниел тоже был знаком с Аннализой?

– Они просто собирают информацию, – сказал Эверетт.

– А ты, Дэниел? – спросила я. – Ты какие показания дал?

– Меня вообще дома не было.

Дэниел заиграл желваками, и я сообразила, кто на самом деле был нужен копам. И почему Лора подумала, что после нее копы нагрянут ко мне. Дэниел. Из «коробки» вытряхнули его имя.

– Знаешь, какая у меня была первая мысль, когда я полицию увидела? Я подумала, с Дэниелом что-то случилось, – выдала Лора, снова обнимая свой живот. Глубоко вдохнула и добавила: – И почему им это не запретят? – Руки сжались в кулаки. – Вторгаются в частную жизнь, как будто так и надо.

Дэниел погладил ее по спине.

– Успокойся. Все позади.

– Ничего не позади! – Лора сверкнула на мужа глазами. – Все только началось.

После такого ни один из нас не нашелся со словами утешения. Потому что мы это уже пережили. Пусть Аннализа и сыграла роль нашего алиби, пусть подтвердила мои показания о бурной ссоре с Дэниелом, о том, что он меня ударил, – это Дэниела не обелило. Наоборот, усугубило ситуацию. История разлетелась по всему городу, люди стали задаваться вопросами: а что брат делает со мной дома, за закрытыми дверьми? Нет ли у меня синяков на спине? Что вообще происходит в нашем доме – без матери, с безучастным отцом?

«Вы с Коринной когда-либо состояли в отношениях?» – допытывались копы у Дэниела. Этот же вопрос услышал и каждый из нас.

«Никогда», – заявил Дэниел.

«Никогда», – заявила Байли.

«Никогда», – заявила я.

* * *

На ужин была курица гриль с овощным гарниром. Овощи Лора сама вырастила. Еще она приготовила сладкий чай со льдом; Эверетт явно прежде такое не пробовал. При первом же глотке его выдали глаза, но Эверетт быстро овладел собой, а я под столом погладила его по ноге, прокомментировав:

– Мы, южане, с большим пиететом относимся как к сахару, так и к алкоголю.

Эверетт улыбнулся, и я даже подумала: глядишь, и проскочим. Ощущение длилось лишь до следующей неловкой паузы. Под скрежет приборов по тарелкам, под хруст хлеба у меня во рту Лора начала заново:

– Им надо было ярмарочных работников проверить. Списки сличить – был в этот раз кто-нибудь из тех, которые десять лет назад приезжали? Я им так и сказала. Два исчезновения, оба раза – девушки, оба раза – во время ярмарки. Это уже не простое совпадение, верно ведь?

Лорины длинные белокурые волосы свесились чуть ли не в тарелку; я указала на них вилкой.

– Ох, спасибо, – смутилась Лора и откинула пряди за спину.

– Все очень вкусно, – сказала я.

– Передай, пожалуйста, масло, – попросил Дэниел.

Лора не унималась:

– Всегда копы не там ищут!..

Я попыталась поймать взгляд Дэниела, однако мой брат, сосредоточившись на курице, с непроницаемым лицом отделял мясо от косточки. Лора для верности скрутила длинные пряди в жгут.

– Нет, ну правда, лучше бы с Тайлером плотнее побеседовали.

Я как резала свой кусок, так и застыла с ножом в руке. Лора подалась вперед, продолжила заговорщически:

– Не обижайся, Ник. Тайлер ведь с ней встречался, и вообще, говорят, его входящий был у нее на номере последним…

Дэниел поставил чашку на стол, применив чуть больше силы, чем требовалось.

– А кто это – Тайлер? – спросил Эверетт.

Лора засмеялась – мол, удачная шутка; и только потом сообразила, что Эверетт действительно не в курсе. Дэниел откашлялся и ответил вместо Лоры:

– Наш общий друг. Росли вместе. Встречался с Аннализой. У них с отцом строительная компания. Они у нас ремонт делали.

– Ну да, тот самый Тайлер. Друг нашей Ник, – добавила Лора, как бы проясняя ситуацию.

– Боже! – Я закатила глаза. – Бывший друг, Эверетт. Я встречалась с Тайлером в старших классах.

Эверетт выдавил улыбку в Лорин адрес.

– Друг нашей Ник, говоришь?

Следующая фраза была обращена ко мне:

– И этот замечательный друг делает ремонт в доме твоего отца?

– Ай, да ведь это давным-давно было, – снова влезла Лора. – Он славный, Тайлер. Он бы тебе понравился.

Дэниел поперхнулся, закашлялся, прикрыв рот локтем. Лора попыталась хлопнуть его по спине.

– Ты в порядке?

Вилка в моей руке дрожала, постукивая по тарелке. Я убрала руки под стол, прижала к бедрам, чтобы унять дрожь.