Читать книгу С другой стороны Рублевки - Меган - Страница 4

В начале июня погода стояла прямо-таки тропическая. Днём вовсю грело солнце, а ближе к вечеру грозовые тучи затягивали небо и проливались на землю дождём. В Москве-реке люди купались чуть ли не с мая. Трава росла как на дрожжах, скотине было раздолье. Совхозные кони паслись с утра до ночи, оберегаемые зорким глазом пастуха. Коров бабка Нюра выгоняла на выпас два раза в день. Иногда вела их на берег Москвы-реки, а иногда переходила с ними на другую сторону Рублёвки и, пока не видели пастухи, пасла их на совхозном поле. Бабку с её коровами изредка прогоняли, но исключительно для порядка. Чаще всего на её посягательства просто закрывали глаза. Доились коровы исправно. Молоко бабка Нюра продавала. С конца весны в село потянулись дачники, скупали его бойко. С утра приходили прямо в дом, стучали. Иногда в сенях даже скапливалась небольшая очередь.

* * *

Дед Матвей проснулся рано. Из открытой форточки тянуло свежестью. Слышно было, как бабка Нюра громыхает в сарае вёдрами.

«Коров доит», – понял старик. – «Значит, сейчас часов пять».

Зевая и почёсываясь, он всунул ноги в потрёпанные шлёпанцы и, прямо в трусах, поковылял на улицу к умывальнику. По дороге бросил взгляд на дверь Лёшкиной комнаты – та была ещё закрыта. Умыться можно было и в доме, но для деда Матвея летнее умывание во дворе было чем-то вроде ритуала.

Ночью прошёл дождь. Утопая по щиколотку в мокрой траве и зябко поёживаясь, Загайнов-старший набирал в ладони студёную воду, брызгал на лицо и громко фыркал от удовольствия.

«Покосить бы надо», – подумал старик, вытираясь полотенцем и оглядывая поросший травой двор.

Бабка Нюра вышла из сарая с полным ведром молока в руках.

– Встал уже? – завидев мужа, спросила она.

– Ага! – ответил тот и жадным взглядом впился в ведро с молоком. Белоснежная жидкость аппетитно колыхалась. – А ну-ка, налей мне кружечку!

Бабка Нюра поставила ведро на землю.

– На-ка, неси в дом! – велела она. – А то встал – смотрит, как я тяжесть такую тащу! Ещё и кружечку ему налей!

Супруг, кряхтя, подчинился. Оставив ведро в сенях, дед Матвей резво пошагал на кухню и взял кружку. Вернувшись, он зачерпнул молока и залпом выпил. Зачерпнул второй раз и снова выпил. Третью кружку дед Матвей пил уже с расстановкой, смакуя каждый глоток и вытирая тыльной стороной ладони белые усы над верхней губой.

– Сходил бы на луг, сена коровам накосил, – возникла в дверях бабка Нюра. – В совхозе, вон, вовсю уже косят.

– А я вот как раз на ентот счёт соображаю, – кивнул дед. – Двор окосить надо и по берегу пройтись – там в этом году трава хорошая.

– На луг, говорю, сходи! – повысила голос бабка Нюра. – Берег уж купальщики весь вытоптали, ничего ты там не накосишь.

– Луг далеко, – возразил дед. – Как потом оттуда сено вывозить?

– А Лёшка на что? Он в совхозе лошадь возьмёт и телегу. На телеге всё и вывезем.

– Да кто ж ему даст?

– Ничего, директора попросим. Или зря ты сорок лет на конезаводе отпахал? Что ж тебе, за твои заслуги и телегу не дадут, что ли?

Дед Матвей задумчиво почесал затылок.

– Дать-то дадут, – вздохнул он. – Но всё ж таки заручиться бы надо. Без заруки на луг не пойду, ноги бить.

– Вот ты, старый! – зыркнула на него супруга. – Иди, коси, пока солнце не палит! А телегу найдём.

Поняв, что спорить с бабкой бесполезно, дед Матвей поковылял собираться. Оделся, налил в термос молока, положил его в наплечный мешок, затянул узел. В сарае взял из угла косу, несколько раз провёл по лезвию точильным камнем, пальцем проверил остроту. Затем вышел со двора, пересёк пустынную на тот час Рублёвку, и двинулся по совхозному полю к виднеющемуся вдали перелеску.

Бабка Нюра, проводив мужа, взглянула на часы. Стрелки показывали без двадцати шесть – пора было гнать коров на выпас. Справедливо решив, что совхозные пастухи в такую рань ещё спят, старуха повела своё небольшое стадо в ту же сторону, куда пошёл дед Матвей – на поле конезавода.

Загайнов-старший вошёл в перелесок и двинулся дальше по тропинке. Вовсю щебетали птицы, где-то над головой стучал дятел. Лучи восходящего солнца пробивались сквозь зелёную листву, падали на лезвие косы и отражались от него весёлыми бликами. Свежий утренний воздух, казалось, сам проникал в лёгкие. Вдыхая его, дед Матвей распрямлял спину, бодро поглядывал по сторонам и шагал резвее. Очень скоро среди деревьев показался просвет, и старик вышел на открытое пространство. Перед его взором предстал широкий луг, поросший высокой, сочной травой. Тропинка здесь не обрывалась, а бежала дальше, деля луг на две части – правую и левую. Справа ничего примечательного не имелось, а вот слева картина открывалась очень даже интересная.

Непонятно зачем, посреди травы высился толстый железный кран с круглым вентилем. С противоположной стороны луга к нему была проложена бетонная дорога. Кран охранял часовой в форме неопределённых войск, с автоматом, но без погон.

– Стой, кто идёт! – мгновенно крикнул он, едва завидев деда Матвея.

Тот послушно замер.

– Кто идёт, спрашиваю?! – тряхнул автоматом часовой.

– Загайнов Матвей Леонтьич! – отрапортовал дед.

– Местный, что ли? – расслабился вояка. Как он это определил, было не ясно.

– Ага! – последовал ответ.

– А чего тут шастаешь?

– Дак это, маленько травы хотел покосить, – пояснил дед.

Солдат опустил оружие.

– Другого места не нашёл, что ли? – хмыкнул он.

– А тут самое место! – вытаращил глаза старик. – Травища – вон какая – по пояс, сочная! Коровам в самый раз. И земля ничейная. Вокруг села-то одни совхозные поля! С косой придёшь – сразу гонят. Им трава самим для лошадей надобна.

Часовой помолчал немного, раздумывая, и махнул рукой.

– Ладно, дед, хрен с тобой – коси!

Вояка закинул автомат на плечо и отвернулся. Дед Матвей обрадовано потопал к траве. Опасливо косясь на часового, выбрал местечко от него подальше – на всякий случай. Затем сбросил мешок с термосом, взялся за косу и пошёл косить. Широко, от души отмахивал он сажени. Трава валилась под ноги мягкими, пахучими волнами. Солдат наблюдал за происходящим с явной завистью.

– Слышь, дед! – крикнул он, когда старик остановился. – А у тебя свои коровы-то?

– Неужель чужие?! – усмехнулся Загайнов.

– Ну, мало ли… И чего – хорошо доятся?

В голосе парня звучал неподдельный интерес.

– Не жалуюсь! – ответил старик. – И сами пьём, и другим продаём.

– И хорошо берут?

– Летом дачники с руками отрывают!

Часовой примолк, переминаясь с ноги на ногу. Дед Матвей нагнулся, взял пучок травы и принялся обтирать им косу.

– Слышь, дед! – снова подал голос вояка. – А у тебя с собой молока нет? Пить охота…

Старик внимательно посмотрел на солдата.

– А как же – есть!

– Угости, а? – заискивающе попросил парень. – Сто лет домашнего молока не пил.

Дед Матвей нашёл в траве наплечный мешок, вытащил термос. Подойдя к часовому, налил ему в крышку белого, густого, едва подёрнутого желтоватой плёнкой молока. Солдат жадно, залпом, выпил. Белая капелька повисла у него на подбородке. Вытерев её тыльной стороной ладони, вояка отдал деду крышку.

– Ещё хочешь? – спросил старик.

– Ага! – обрадовано кивнул солдат. Дед снова налил молока, одновременно бросая на часового внимательные взгляды. Невысокий, курносый парень с белёсыми бровями и весёлыми стайками веснушек по всему лицу опорожнил вторую крышку. Затем он молча, вопросительно посмотрел на деда Матвея.

– Больше не дам! – заявил тот. – Самому ничего не останется.

– И на том спасибо! – кивнул солдат.

Дед Матвей принялся завинчивать пробку в термос.

– Новенький, что ль? – поинтересовался он. – В прошлом году здесь другой парень стоял – высокий такой, чернявый. Митькой звали.

– Ага, новенький, весной призвали, – кивнул вояка. – И сразу сюда, к гэбэшникам, трубу эту чёртову стеречь.

Часовой мотнул головой в сторону железного крана.

– Не по душе служба? – участливо спросил дед Матвей.

– А что ж тут может быть по душе? Если в ночь дежуришь – спать охота, если днём – солнце палит так, что жизнь не мила.

– А ты в лесок отойди, там тень, – посоветовал старик.

– Отхожу иногда, – вздохнул солдат. – Опять же – страшно. Если начальство какое нагрянет, сразу наряд дадут.

– Да кто ж сюда нагрянет? – удивился дед Матвей. – Сколько раз здесь траву косил, никогда никого не видал.

– Не скажи! – Часовой со значительным видом поднял брови. – Раньше, может, и не приезжали, а в этом году постоянно наведываются.

– Чего это вдруг?

– А мне откуда знать? Моё дело маленькое – трубу сторожить. Всё остальное меня не касается.

Часовой, видимо, понял, что чуть не сболтнул лишнего, и примолк. Дед Матвей дальше любопытствовать не стал.

– Сам-то откуда? – спросил он.

– С Тульской области, – снова оживился солдат. – Село Песочное.

– Не слыхал.

– Да откуда ж? Мы ж не Москва, – дёрнул плечом парень.

– Повезло тебе, далеко от дома не услали.

– Это точно! – довольно хмыкнул часовой. – Я потому в безопасность3 и пошёл – привилегий у них много. И служба не пыльная.

– Угу. – Дед Матвей покосился на собеседника. – Сам же только что говорил, что тяжело под палящим солнцем стоять.

– Тяжело! – не стал отрицать парень. – Но всяк легче, чем траншеи рыть или в танке сидеть.

– Ну, если так, то конечно.

– Меня даже и не упрашивали особо, – продолжал часовой. – Предложили – я и согласился. И расписку сразу написал.

– Какую? – вздёрнул брови старик.

– А какую вы все тут пишете? Так, мол, и так, обо всех ситуациях обязуюсь докладывать незамедлительно…

Загайнов-старший с термосом в руках изучающе глядел на солдата. Тот внезапно осёкся.

– А чего это ты, дед, интересуешься? – подозрительно спросил часовой. – Как будто сам не знаешь?

– А что я должен знать? – пожал плечами старик.

– Ну, вы же все тут такие расписки пишете!

– Какие расписки?

– «Обязуюсь докладывать», и прочее.

– За всех не скажу, – крякнул дед. – А я никаких расписок сроду не писал. Я и писать-то не умею.

– Чего? – открыл рот вояка. Потом вдруг усмехнулся и погрозил пальцем. – Конспирируешься, дед? Понимаю! Да ладно, со мной можешь расслабиться. А то я не знаю, что кругом одни государственные дачи, а вы все, местные, на них работаете. Кто б вас к ним подпустил, если б вы в рядах безопасности не состояли!

– Грамотный ты какой! – хмыкнул дед Матвей. – С Тульской области, а всё знаешь.

– А как же! – довольно осклабился парень. – Я ситуацию быстро секу. Дурачка бензопровод охранять не поставят!

Дед Матвей метнул быстрый взгляд сначала в сторону железного крана, потом на проложенную к нему бетонную дорогу. Что-то смекнул, но промолчал, сделав вид, что пропустил слова солдата мимо ушей.

– Звать-то тебя как? – спросил он часового.

– Андрюхой.

– А Митяню знаешь?

– Какого Митяню? – удивился парень.

– Который до тебя бензопровод охранял.

– Да нас много, – пожал плечами вояка. – Не один же я тут стою сутками.

– Ну а Митяню-то знаешь?.

– Митяню не знаю.

– Демобилизовался, наверное, – вздохнул дед Матвей. – Хороший был парнишка, чернявый такой.

* * *

В набитой до отказа электричке было жарко, как в бане. Лёшка то и дело вытирал пот со лба, промокшая рубашка противно липла к телу. Но в Одинцово вагон опустел почти наполовину, и дышать стало намного легче. Спустя ещё минут десять, парень сошёл на своей станции. Автобусная остановка располагалась недалеко. В ожидании Загайнов присел на скамейку – до рейса оставалось еще полчаса. Голова гудела от зноя и пережитого потрясения. Сегодня Лёшка срезался на первом же экзамене в Московскую сельскохозяйственную академию.

* * *

Москва оглушила Загайнова. Не сказать, чтобы парень был не готов к встрече с мегаполисом. Всё-таки, за свою жизнь он не раз наведывался в столицу. Были даже родные, натоптанные маршруты: Черкизовский рынок, футбольный стадион Динамо, парк в Сокольниках. Там обитала знакомая публика: плохо говорящие по-русски армяне, подвыпившие футбольные болельщики, мамаши с детишками. Но молодые интеллектуалы, с которыми сельский парень столкнулся в «Тимирязевке», были ему чужими. Все они без конца куда-то спешили. Прохладные коридоры старейшей московской академии гудели от звука их шагов и голосов. Лёшка ходил медленно и в основном молчал. Абитуриенты наталкивались на него, как на скалу. Поднимая удивлённые взгляды, они огибали кряжистую фигуру, невесть зачем забредшую в обитель науки. Все и всё казались Загайнову враждебными в этих стенах. Он ощущал себя нелепым, ненужным, пришедшим не по адресу. Девушка, принимающая документы, при виде Лёшкиного троечного аттестата презрительно скривила нижнюю губу. И когда, после экзамена по биологии, парень увидел в списке, вывешенном на стенде, напротив своей фамилии «двойку», то нисколько не удивился. Деревенского парня «Тимирязевка» не приняла.

* * *

К автобусной остановке подошла Лиза Проскурина, личико её было ярко накрашено чуть ли не во все цвета радуги. Блузка с модными широкими плечами и короткая юбка дополняла образ.

Лёшка задохнулся от радостной неожиданности. Девушка покосилась в сторону скамейки.

– Загайнов, ты, что ли? – спросила она. – Что это ты такой взъерошенный?

– Жарко… – промямлил парень.

– А! А я в медучилище поступила, – сообщила Проскурина. Видно было, что ей охота похвастать. – Можешь меня поздравить!

– Поздравляю, – кивнул Лёшка. И неожиданно добавил: – Только, я считаю, зря ты в училище пошла. Надо было сразу в институт.

– В институт? – Лиза заправила за ухо выбившуюся из причёски прядь. – Не тянет меня что-то в институт. Ну, а ты как? Как твоя «Тимирязевка»?

– Никак, – вздохнул Загайнов. – Завалил экзамен.

– Понятно, – усмехнулась Проскурина. – Кстати, я нисколько не удивлена. Да и никто из наших не удивится. Чего ты, вообще, туда попёрся? Позориться только.

К остановке подъехал автобус, народ ринулся к дверям. Лиза посторонилась от плотной, пахнущей потом, толпы. Лёшка подскочил со скамейки и, как ледокол, плечом принялся расчищать себе дорогу.

– Это ты зря так думаешь, Лиз! – выкрикивал он, проталкиваясь к свободным сиденьям. – Я всё равно туда поступлю! Не в этом году, так в следующем! И закончу! И диплом получу! Я, знаешь, какой упёртый! Я, если чего-то захочу, обязательно добьюсь!

– Зачем? – пожала плечами Проскурина. – Зачем тебе упираться-то? Какой из тебя академик?

– Академик никакой, – согласился Лёшка. Он успел занять одно свободное сиденье и ждал, пока Лиза продерётся к нему сквозь толпу. – А я в академики и не пойду. Но высшее образование получу обязательно. Куда сейчас без высшего?

Девушка с трудом подобралась к парню. Он тут же подскочил, уступая ей место.

– Ну да, особенно тебе некуда, – пробормотала Лиза, усаживаясь. Загайнов, нависнув над ней, продолжал вещать:

– Лиз, ты не думай, что я всю жизнь буду навоз сгребать! Я ещё специалистом стану и руководить буду. Может, даже директором совхоза! И деньги хорошие буду получать. Ты мне только время дай!

– Я?! – Девушка широко раскрыла глаза, в которых засквозило недоумение. – Я тебе время должна дать? Я-то тут причём?

Лёшка осёкся и густо покраснел.

– Загайнов, ты ко мне клинья не подбивай, понял?! – осадила Проскурина бывшего одноклассника. – Радуйся, что я вообще с тобой разговариваю!

Лиза отвернулась к окну и замолчала. Растерянный Лёшка тоже за всю дорогу больше не проронил ни слова.

* * *

Бабка Нюра, вооружившись тяпкой, бойко дёргала сорняки с грядок. Рядом, развалившись в тени сирени, сладко спал Флинт. Скрипнула калитка. Котяра тут же дёрнулся и открыл жёлтый глаз. Завидев хозяина, он успокоился, перевернулся на другой бок и снова заснул. Бабка Нюра оставила работу и с тревогой глядела, как Лёшка шагает по дорожке к дому.

– Ну что? – вместо приветствия, спросила она.

– «Пара», – грустно пробурчал внук.

Бабка бросила на землю тяпку и растопырила грязные, в земле, пальцы.

– Так я и знала! – покачала головой она. – И чего, вообще, надо было с этой академией связываться? Время только потерял и деньги проездил!

Лёшка угрюмо молчал.

– Ишь, высшего образования ему захотелось! – набирала обороты старуха. – Академик хренов! Со свиным рылом в калашный ряд! Мозгов в башке с пятачок, а туда же! Хоть бы в техникум сначала пошёл, а он – нет, сразу в академию! Вон, дружок твой, Царёв, в ПТУ документы подал, и правильно сделал. На тракториста выучится, и в совхозе работать будет. Вот и ты бы с ним пошёл!

– Я железных коней не люблю, – хмуро возразил Лёшка. – Я люблю живых.

– Э, живых! – вздохнула бабка. – Так чего ж ты тогда на конезавод не пошёл, если живых коней любишь? В совхоз он не хочет, в ПТУ не хочет. В академики ему надо! Может, съездишь, подашь в ПТУ документы? Там, вроде, приём ещё не окончен – я вчера у Вовки спрашивала.

Но внук был неумолим.

– Не хочу! – отрезал он.

– А что ты хочешь? – В голосе старухи зазвучало раздражение.

– В совхоз пойду.

– В совхо-оз? – недоверчиво уставилась на парня бабка. Она не верила своим ушам. – Что, решил, всё-таки?

– Решил, – утвердительно кивнул Лёшка. – Завтра к директору пойду проситься. Но только, если через год направление в «Тимирязевку» даст.

– Ничего себе! – округлила глаза старуха. – Он ещё условия будет ставить!

Ещё раз вздохнув, она поднялась на крыльцо и зычно крикнула в приоткрытую дверь:

– Дед, а дед, слышь-ка!

Ответа не последовало.

– Что он там делает? – спросил Лёшка.

– Да спит, устал. С утра на покос ходил.

– На покос? Куда?

– На луг, – ответила бабка. – Ты, кстати, когда к директору завтра пойдёшь – телегу у него попроси и лошадь. Трава подсохнет, надо будет сено с луга вывезти. Дед, а дед!

Бабка Нюра скрылась в доме, Лёшка остался стоять один посреди двора. Парень бросил взгляд на грядки, где уже поспевала клубника. Огурцы и кабачки топорщили зелёные колючие листья. Их жёлтые соцветья осыпались, уступив место пупырчатой завязи. В тени сирени лениво жмурился кот. Было жарко.

«А может, оно и к лучшему», – подумал Лёшка. – «Никуда от меня эта „Тимирязевка“ не денется. Поступлю на следующий год. Зато сейчас можно сходить на реку искупаться. А то сидел бы сейчас, парился в этой Москве…»

– Эй, старики-разбойники! – позвал он деда с бабкой. – Кто со мной на речку купаться?!

* * *

Лёшка устроился в совхоз младшим конюхом. На работу парень никогда не опаздывал, приходил строго к восьми. Обойдя конюшню, заранее прикидывал, что надо сделать. Где почистить поилку, где выгрести навоз, где починить расшатавшуюся дверцу или поменять перегоревшую лампочку. Старший конюх новым работником весьма был доволен. Подгонять Лёшку не приходилось, работа в его руках кипела.

Так, незаметно, прошёл год.

* * *

Ранним июньским утром 1995 года Алексей подошёл к правлению конезавода. У входа красовалась чугунная скульптура – рвалась вперёд тройка лошадей. Окинув их одобрительным взглядом, Лёшка прошёл внутрь жёлтого кирпичного здания. В приёмной было тихо, секретарша средних лет что-то старательно писала за столом. Солнечный свет плохо проникал в помещение сквозь растущие за окном густые деревья. Парень застыл на пороге, кашлянул.

– Да? – вскинула взгляд секретарша. Голос её был уверенным, если не властным. – Вы к директору?

– Угу! – промычал Лёшка.

– Сейчас, подождите секунду.

– А, Лёша! – заулыбался Глеб Митрофанович. Он был, как всегда, безупречен – в отглаженном костюме и свежей рубашке с галстуком. – Проходи-проходи! Присаживайся. Рад видеть.

Парень послушно сел. Директор с довольным видом встал из-за стола, подошёл к Загайнову и положил руки ему на плечи.

– А мне тебя чуть ли не каждый день нахваливают, – сообщил он. – Степан Андреич, старший конюх, тобой очень доволен. Говорит, побольше бы нам таких золотых работников! Находка, а не парень. Я, говорит, на Алексея Загайнова ну просто во всём могу положиться. И конюшня у него всегда чистая, и лошади сытые, холёные. Я, говорит, даже Презента ему теперь доверяю. Во как! Ухаживаешь за Презентом-то?

– Бывает, – кивнул Лёшка. – Когда Степан Андреич по делам отъезжает или когда занят очень. Вот в мае он в отпуске был, я целый месяц к Презенту был приставлен.

– Ну и как? Признаёт тебя конь-то?

– Так он меня давно признал, со школы ещё. Помните, когда мы к вам на трудовую практику приезжали?

– Помню, как не помнить.

Глеб Митрофанович засунул руки в карманы брюк, опустил голову и стал задумчиво ходить по кабинету. Загайнов терпеливо ждал.

– А ты зачем пришёл-то, Лёш? – спохватился, наконец, директор.

– Так это, просьба у меня к вам. – Парню было явно неловко.

– Какая? Говори, не стесняйся.

– Помните, что вы мне в прошлом году обещали?

– Что? – Мужчина продолжал мерять шагами помещение.

– Направление в «Тимирязевку».

Директор остановился и поднял взгляд.

– Ах, ну да… – замялся он. Было заметно, что напоминание это пришлось ему как-то некстати. – Да… Было такое дело, помню.

– Ну, вот я за ним и пришёл!

Глеб Митрофанович сцепил пальцы рук.

– Так! – выдохнул он. Лёшке показалось, что он напрягся. – Так!

Мужчина сел на своё место и побарабанил пальцами по столу. – Так!

– Что: «так»? – не выдержал Загайнов.

– Лёша… Давай, ты ко мне с этим вопросом попозже зайдёшь!

Парень изменился в лице.

– Когда – попозже? – растерялся он. – Приём документов уже идёт, времени в обрез.

Директор снова встал, подошёл к окну и, заложив руки за спину, принялся что-то там разглядывать. Он явно нервничал.

– Ну что? – спросил Лёшка внезапно севшим голосом. Парень начал подозревать что-то неладное. – Дадите направление? Вы же обещали…

Глеб Митрофанович несколько раз кашлянул.

– Понимаешь, Лёша, – начал он, – я, действительно, тебе обещал, и обещание своё помню. Дело в том, что обстоятельства изменились.

– Какие обстоятельства?

– Раньше в Тимирязевской академии у меня были связи. Там работал проректором мой хороший друг, мы вместе с ним учились когда-то. С февраля этого года он больше там не работает. Вообще, руководящий состав там практически весь поменялся. Кадровых перестановок много.

Парень наморщил лоб.

– И что дальше?

– Дальше? – помявшись, продолжал директор. – Дальше ввели платное обучение. Нет, бесплатные места тоже остались. Но на эти места надо поступать самому, с помощью своих знаний. Направление от совхоза больше не помогает. На эти бумажки, вообще, уже никто не смотрит. Либо поступай сам, либо плати за обучение. Вот такие времена настали, Лёша.

Загайнов растерянно смотрел на Глеба Митрофановича.

– Я не понял, – пробормотал он. – Я что-то ничего не понял.

– Не дам я тебе направление, Алексей, – виновато сказал директор, – прости. Нет, ну написать-то я его могу! Вон и бланки валяются. – Мужчина указал рукой на стопку разлинованных бумажек, лежащих на столе. – Но толку от этого не будет. Это я тебе точно говорю. Без экзаменов ты в академию не поступишь. И я тебе в этом никак не смогу помочь. Нет больше у меня такой возможности. Чуть-чуть бы пораньше это всё случилось, буквально на один год, и я бы с радостью помог. А теперь – видишь, как.

– Вы же обещали! – Парень с трудом подавил ком в горле.

– Если бы это от меня зависело… Ты же знаешь, Лёш, я к тебе очень хорошо отношусь. Ну, что я сделаю? Прости.

– А как же мне теперь? – Загайнов схватился за голову. – Я ведь только ради этого в совхоз и пришёл! Я ведь сам не поступлю. Сразу после школы не поступил, а теперь, через год… Я всё, что знал, забыл! На вас понадеялся. А теперь заново всё надо начинать! Эх!

Лёшка рывком поднялся со стула и, шмыгая носом, направился к двери. Глеб Митрофанович с жалостью смотрел ему в спину.

– Подождите! – замер на пороге парень. – Вы сказали, платно можно учиться? – обернулся он. – За деньги?

Директор кивнул.

– У меня же есть деньги! Я откладывал.

На лице мужчины отразилось сомнение.

– А сколько у тебя есть? – спросил он.

– Тысяч пятьдесят с лишним. Но могу и шестьдесят набрать! – В глазах парня загорелась надежда.

– Этого тебе только на оплату одного семестра хватит, – вздохнул Глеб Митрофанович. – А дальше что?

Лёшка сник.

– То есть, у меня совсем никаких шансов?

– Я не знаю, Лёш, думай сам. Если бы это было в моих силах, я бы тебе помог, честное слово.

– Понимаю, – обречённо произнёс Загайнов. Согнувшись и шаркая ногами, он пошёл прочь из кабинета.

– До свиданья, Лёш! – крикнул ему в спину Глеб Митрофанович.

Тот не ответил.

Директор подошёл к окну и прижался лбом к прохладному стеклу. Он увидел, как Лёшка вышел из здания и присел на постамент скульптуры. Тройка чугунных лошадей неслась вперёд. Плечи Загайнова тряслись. Глеб Митрофанович отвернулся. Чувство вины перед парнем настойчиво грызло его. Конечно, один росчерк пера – и конезавод мог бы оплатить Алексею все пять лет его обучения. Можно заключить с парнем договор, обязать его отработать пять лет в совхозе. Но уж больно смутные настали времена. Деньги на счету конезавода таяли с каждым днём, а поступлений из бюджета всё не было. Кругом перемены. Везде новое начальство, которое с досадой отмахивается от назойливого директора: «На что тебе деньги, Глеб? На корма? Лето же сейчас. Пусть твои кони травку щиплют – вот тебе и корм!»

А лошадям ведь и овёс нужен, и витамины. Но начальство это вообще не волнует. Да, времена настали…

Директор снова бросил взгляд за окно. Лёшка всё сидел на постаменте и плакал. Мужчина приоткрыл дверь своего кабинета. На лице его была решимость.

– Валентина Петровна, пройдите ко мне!

Секретарша послушно вошла.

– Оформите, пожалуйста, один земельный пай на имя Загайнова Алексея Матвеевича. Его паспортные данные должны быть в отделе кадров.

– А кто это – Загайнов Алексей Матвеевич? – вздёрнула брови женщина.

– А вон он, на скульптуре сидит. Видите?

Валентина Петровна подошла поближе к окну.

– Это тот, что к вам сейчас заходил? Младший конюх? – В голосе секретарши послышалось немалое удивление. – За что это сопляку такой подарок? За какие заслуги?

Женщина повернула к директору лицо, на котором читалось плохо скрываемое раздражение.

– Глеб Митрофаныч, вы уверены?

– Уверен, уверен, – кивнул тот.

– Да кто он такой? – не унималась Валентина Петровна. – Родственник, что ль, ваш?

– Нет, не родственник.

– А кто?

– Просто хороший парень, которому нужна помощь.

– Помощь! – проворчала секретарша. – Помощь всем нужна. Сколько он в совхозе-то проработал? Неделю?

– Почему неделю? Год.

– Один год! Раньше только после трёх лет была возможность пай получить, и то не у всех. А тут один год отработал – и пай ему оформи! Это ж не просто бумажку взяла, и накорябала. Собрание пайщиков надо собирать, чтобы протокол был с подписями собравшихся.

– Соберём собрание, соберём. – Директор терпеливо слушал ворчание подчинённой.

– Ну, хорошо, как скажете!

Валентина Петровна нехотя пошла выполнять указание.

* * *

Земельный пай члена совхоза – гербовую бумагу с печатью Московского конного завода и подписью директора – Лёшке вручили торжественно, на собрании в сельском клубе.

Глеб Митрофанович крепко пожал парню руку.

– Держи, Алексей! – произнёс он. – Теперь ты не просто совхозный работник. Ты – полноправный член нашего совместного хозяйства. Мы принимаем тебя в наш коллектив, в нашу семью, можно сказать. Вот эта бумага – земельный пай – тому подтверждение. И не просто принимаем, а доверяем тебе часть нашего совхозного имущества. Ты теперь наравне со всеми можешь распоряжаться самым дорогим, что у нас есть – нашей землёй. Не единолично, разумеется! – Директор поднял указательный палец. – Но в числе других пайщиков теперь есть и твой голос. Надеюсь, что ты будешь использовать его разумно и исключительно во благо нашего общего дела.

* * *

В тот же день Лёшка получил ещё одну бумагу. Из военкомата ему пришла повестка в армию.

Служил Загайнов исправно, без происшествий. В отдалённые воинские части Лёшку посылать не стали. Его даже не вывезли за пределы Московской области. Дед с бабкой регулярно навещали внука.

– А дружок твой, Вовка, в армию-то не попал, – докладывала новости бабка Нюра. – Грыжу у него на медкомиссии нашли. Сказали, к воинской службе не годен. Операцию надо делать. Он после ПТУ на конезавод работать пошёл. Говорят, ему тоже пай дали – мать его, Маринка, выпросила. А Лизка медучилище заканчивает. Директор про тебя спрашивал. Говорит, как там Алексей? Ждём его на конезаводе. А совхоза уже нет, Лёшенька. Теперь это не совхоз, а… как его?

– Ахционерное обчество! – подсказал дед Матвей.

– Во! Оно самое. И директор теперь уже не просто директор, а этот… как его?

– Генеральный дирехтор ахционерного обчества!

– Генеральный? – не понял Лёшка. – Это вроде генерала, что ли?

– Ну, типа того, – подтвердил старик.

– И мы теперь все не члены совхоза, – продолжала бабка Нюра.

– А кто?

– Да, чёрт его знает, кто. Просто сельские жители.

– А пайщики теперь не пайщики, а держатели ахций! – со знанием дела добавил дед.

– Намутили, в общем, – задумчиво произнёс Лёшка.

– И не говори-ка! – вздохнула бабка. – На, вот, лучше борща моего, домашнего, поешь.

Парень согласно кивнул и взялся за ложку.