Читать книгу Жена авиатора - Мелани Бенджамин - Страница 3

На следующее утро я почти опоздала. И не потому, что проспала – я проснулась чуть не на полчаса раньше, чем зазвонил будильник, – а потому что в первый раз в жизни не могла выбрать, что надеть.

Обычно я не очень беспокоилась об этом. У меня имелся вполне достаточный, хотя довольно скучный гардероб, который мы с мамой в начале каждого сезона покупали в Нью-Йорке, главным образом у «Лорда & Тейлора»[10]. Ежедневные платья, юбки, свитеры, одно или два скромных вечерних платья, костюмы для тенниса, юбки для гольфа.

Но ни единого предмета одежды для полета на аэроплане! Разбирая одежду, которую привезла с собой, я не могла решить, что подойдет для полета в небе. Я видела фото нескольких летчиц, на всех была одежда, похожая на костюм полковника Линдберга – бриджи, свободная куртка, летный шлем и перчатки.

Свою единственную пару бриджей я оставила в институтском общежитии, поскольку в посольстве не было лошадей, на которых можно было бы в них кататься. Но я привезла с собой костюм для гольфа, который в конце концов и надела – свитер, плиссированную юбку, туфли на плоской каучуковой подошве и гольфы. Я заплела волосы в косу и заколола ее и в последнюю минуту схватила шерстяное пальто, которое надевала в поезде. А потом на цыпочках стала спускаться по задней лестнице, которую обнаружила накануне вечером. Спустившись в незнакомый холл на первом этаже, я немного поплутала и наконец нашла большую кухню, напичканную множеством эмалированной посуды, начищенной, сверкающей и ожидающей, когда она понадобится. В это время суток кухня была пуста. Не осталось ни единого признака вчерашней вечеринки – ни грязных тарелок, ни даже одинокого бокала со следами губной помады.

Но потом я обнаружила, что кухня не пуста. Полковник Линдберг скованно стоял около плиты в поношенном коричневом летном костюме, кожаной куртке и своем любимом летном шлеме, с летными очками в руке. Когда я влетела в комнату, он посмотрел на часы, и легкая морщинка перерезала его лоб.

– Вы опоздали.

– Я знаю и прошу прощения. Долго не могла понять, что надеть. Это подойдет?

В порыве я подняла край своей юбки, как немецкая молочница.

– Сойдет, хотя брюки подошли бы больше.

– Не привезла ни одной пары.

– Я не подумал об этом. Хотя все это не имеет значения. А вот пальто хорошее.

– Спасибо. – Нелепые слова гулко отозвались у меня в ушах.

Не говоря больше ни слова, он повернулся, чтобы выйти из кухни. Так же молча я последовала за ним.

Снаружи, на широкой покрытой гравием аллее позади посольства, стояла машина с шофером. Каким образом он все это успел организовать, было для меня загадкой. Мы оба сели на заднее сиденье – он распахнул передо мной дверь, – и машина помчалась.

В этот час только краешек неба начинал розоветь, тем не менее улицы Мехико-Сити были освещены лучше, чем вчера, и я смогла их рассмотреть. Узкие переулки были пустынны. Здания были почти все белого цвета: и каменные дома, и легкие деревянные постройки с арочными окнами и дверями, и красно-оранжевыми черепичными крышами. Цветы свисали из каждого окна, обвивали дорожные столбы, даже корыта с кормом для лошадей. Яркие красные и розовые оттенки, экзотические растения, которые я видела только в оранжереях, – орхидеи, гибискус и жасмин. Мы миновали огромную площадь с фонтаном посередине; я представила себе эту площадь, заполненную танцующими сеньоритами в длинных черных мантильях и играющими на трубах мужчинами в сомбреро.

Старые ветхие дома чередовались с новыми, современными зданиями, главным образом отелями. Сухой закон помог превратить Мехико-Сити в место развлечений для богатых, и деньги, которые они желали потратить, чтобы свободно выпивать, были выставлены на всеобщее обозрение.

Я была так погружена в разглядывание города, что почти забыла о полковнике Линдберге, безмолвно сидевшем рядом со мной. Только после того как мы выехали из города на грязную дорогу и я наконец перестала глазеть на пейзаж за окном и откинулась назад, я заметила, что полковник забился в противоположный угол. Он по-прежнему хмурился. Покраснев, я постаралась исправить свою невежливость.

– Простите меня – прежде у меня не было еще возможности рассмотреть Мехико, только из окна поезда.

– Понимаю, – ответил он, потом повернулся и стал смотреть вперед с каменным лицом.

Я не могла придумать, что ему сказать – надо, чтобы это что-то было достаточно важным и серьезным. Но в моей голове не было ни единой дельной мысли, и остаток пути мы проехали в молчании. Дорога была недолгой. Вскоре машина свернула с пути и въехала на широкое плоское поле, на котором виднелось несколько служебных зданий. Платформа, на которой несколько дней назад стояли папа и все сановники, ожидая, когда он приземлится, все еще находилась там; внезапно фары нашей машины осветили разорванные и смятые флаги с цветами Мексики и Соединенных Штатов, сваленные сбоку.

Около самой большой постройки стояла лошадь, привязанная к ограде.

Машина остановилась, и мы вышли. Следом за полковником я вошла в здание, такое большое, что оно напоминало конюшню. Но внутри оно не было разделено на стойла, а представляло собой нечто вроде пещеры. Вместо лошадей там стояли самолеты, а вместо запаха свежего сена и лошадиного навоза воздух был пропитан ядовитыми парами бензина.

– Доброе утро, – обратился полковник к одетому в рабочий комбинезон мужчине, который поспешно вскочил с походной кровати. Рядом с кроватью лежала винтовка. Мужчина зевнул, но, когда он узнал визитера, его лицо осветила радостная улыбка.

– А, это вы, полковник!

– Надеюсь, трудностей не возникло?

– Никаких! Но, конечно, у меня здесь имеется оружие. Так, на всякий случай.

Энергично кивнув, полковник схватил гаечный ключ и большими шагами направился к самолету, стоящему в дальнем конце ангара. Через мгновение до меня дошло, что это тот самый самолет, его самолет, тот самый «Дух Сент-Луиса».

Я устремилась за полковником, радуясь, что надела удобные спортивные туфли на плоской подошве, потому что заметила впереди весьма неприятные лужи со скользкой грязью.

– О, полковник, можно мне посмотреть на него?

– Пожалуйста, называйте меня Чарльз.

– Если вы будете называть меня Энн.

Он на мгновение остановился, медленно кивнул, как будто обдумывая предложение, и произнес:

– Энн.

Хорошо, что он ничего не сказал больше, поскольку в ту же минуту мои уши наполнили раскаты моего собственного пульса. Не могу описать, что я почувствовала, услышав, как он произносит мое имя. Это было глупо, смешно, но на этот раз я почувствовала, что поняла точное значение слова «экстаз».

Потом он направился к самолету.

– Не спешите. Мне просто надо затянуть вал. Я заметил, что он разболтался, когда садился.

– Почему у этого человека винтовка?

Чарльз вздохнул.

– Чтобы защитить мой самолет от охотников за сувенирами. Они отрывали от него куски, когда я приземлился во Франции. С тех пор я держу кого-нибудь, кто постоянно охраняет машину.

– О. – Я с трудом поспевала за ним; он был таким высоким, а его шаги – такими длинными. А я была коротышка. Мы миновали несколько самолетов: интересно, на каком из них мы полетим? Конечно, я понимала, даже еще не увидев его близко, что мы не можем лететь на «Духе Сент-Луиса». Он был приспособлен только для одного летчика.

Который сейчас на четвереньках залез под свой самолет. Я смотрела на это с благоговейным ужасом. До этого момента я видела этот самолет только на кадрах хроники. Поэтому, когда я узнала широкие голубые крылья, открытую кабину, сконструированную таким образом, что пилот мог видеть только то, что происходит по бокам, а не впереди – это имело какой-то технический смысл, который я не могла сразу вспомнить, – и надпись «Дух Сент-Луиса», выведенную на носу, черным по серебряному фону, то не могла отделаться от ощущения, что в жизни он оказался гораздо меньше, чем казался на кадрах хроники. Совсем как кинозвезда, как Глория Свенсон[11], хихикнула я. Как забавно думать, что теперь этот самолет стал более знаменит, чем она!

– Что смешного? – раздался тонкий пронзительный голос из-под самолета.

– Ничего.

– Когда я приземлился, то почувствовал, что что-то не в порядке. Я подумал – ага! Вот оно что!

Вскоре полковник выбрался из-под самолета, все еще на четвереньках, и уселся прямо на земле, прислонившись спиной к колесу своего самолета. На его испачканном лице сияла улыбка.

Сейчас он казался таким спокойным, совсем не похожим на скованную и неловкую фигуру в вечернем костюме, как прошлым вечером. Я не осознавала, сколь напряжен он был тогда. Сейчас его руки и ноги выглядели расслабленными; он похлопал по самолету так, как ковбой оглаживает свою любимую лошадь. Мне стало неловко, как будто я случайно увидела интимную сцену.

– Можно мне потрогать? – спросила я, удивленная собственной смелостью.

– Конечно! – Чарльз вскочил на ноги. – Не бойтесь, ему не больно!

Он снова улыбнулся, на этот раз так широко, что все его лицо расплылось, а в глазах появились мальчишеские искорки.

– Как, это ткань? – Я не могла поверить; аэроплан, на котором он перелетел через океан, был сделан только из парусины и жесткого металлического каркаса!

– Да. Ткань, покрытая смазкой – вид защитной жидкости. Это делает его достаточно прочным и достаточно легким, чтобы выдержать полет.

– А самолет, на котором мы полетим, тоже сделан из материи?

– Да. Но не беспокойтесь, мисс… Энн. Уверяю вас, это совершенно безопасно.

– О, я не сомневаюсь, – мне хотелось показать ему, что я не боюсь.

Да и чего мне было бояться? Не было никого, кому бы я доверяла больше, чем Чарльзу Линдбергу, хотя только что познакомилась с ним. С кем еще я могла бы подняться в небо?

Следующие минуты были полны бурной деятельности; после того как Чарльз осмотрел свою машину, охранник прицепил к трактору нос другого самолета – биплана, как я узнала из вчерашней лекции Чарльза. Этот самолет был покрашен в голубой цвет с яркой оранжевой отделкой, а не в серо-голубой монохром, как «Дух Сент-Луиса». С пронзительным ревом, который вспугнул ласточек, устроившихся около входа, трактор тронулся и потащил самолет наружу из ангара. Чарльз нашел для меня шлем и летные очки, и я поспешно последовала за ним из ангара к самолету, который теперь находился в конце узкой, коротко подстриженной полоски травы в середине поля. В тусклом утреннем свете я едва могла различить флаг в конце этой взлетной полосы, развевающийся под легким бризом.

Было тепло и пахло чем-то сладким, похожим на мятные леденцы. Высоко в небе плыли редкие белые облака, и я не могла поверить, что через несколько мгновений буду парить среди них.

Застегнув шлем под подбородком, я разглядывала самолет; два места были расположены друг за другом, то, которое сзади, было немного выше, чем то, которое впереди. Кабина была открытой.

– Как мы попадем внутрь?

– Поднимемся на крыло, – ответил Чарльз. Он наклонился ко мне и затянул ремешок шлема. – Вот так. – Он серьезно осмотрел меня, потом кивнул, как будто убедился, что на мне все надежно закреплено. Мне было приятно его внимание, хотя я отдавала себе отчет в том, что это всего лишь часть обязательного предполетного осмотра, внесенная в список, который он держал в кармане. Он уже тщательно проверил дроссель, топливо, стер пыль со своих летных очков. Потом натянул кожаные перчатки.

– Будет очень шумно и ветрено, – сказал он мне, и его голос внезапно стал совершенно другим – деловитым и резким, – мы не сможем разговаривать. Около вашего сиденья есть рычаги управления, но не беспокойтесь – они не понадобятся. Я буду сидеть сзади, вы – впереди. Убедитесь, что вы надежно пристегнуты. На вашем месте я бы не высовывал руки наружу. Да, и жуйте вот это.

Пошарив рукой в кармане своей куртки, он вытащил жевательную резинку.

– Зачем это?

– Поможет, когда у вас заложит уши.

– Понятно.

Я послушно развернула обертку и положила резинку в рот.

– Что-нибудь еще? – невнятно пробормотала я и стала жевать резинку, пока не заболели челюсти.

– Нет. Просто расслабьтесь. И получайте удовольствие.

Потом мне помогли взобраться на крыло, сделанное из той же самой материи, как и у «Духа Сент-Луиса», и я ногами ощутила ее прочность. Забравшись на свое место впереди, я обнаружила ремень безопасности и пристегнула его. Верхнее крыло самолета образовало надо мной что-то вроде навеса. Перед собой я увидела рычаг и круглую панель инструментов, о которых сказал Чарльз. Внизу имелась педаль. Я оказалась стиснута в открытой кабине в полусогнутом состоянии. Непонятно, как он пробыл в таком положении сорок часов, ведь у него такие длинные ноги.

Не видя этого, я почувствовала, как впереди начал вращаться пропеллер, самолет затрясся, и ветер ударил мне в лицо. Двигатель начал фыркать и чихать, потом взревел, и я судорожно задвигала челюстями, пережевывая резинку, чтобы пересилить этот пронзительный скулящий звук. Потом самолет побежал по полю, набирая скорость. Меня швыряло из стороны в сторону, и я чувствовала телом каждую выбоину и колею на земле. Интересно, как мы вообще сможем взлететь? Земля неслась рядом со мной все быстрее и быстрее, пока внезапно не стала совершенно гладкой – ни рывков, ни скачков. Как будто я была подвешена в воздухе, подвешена во времени, и потом, когда мой желудок решил проверить свои границы, я поняла, что так оно и есть.

Я была в воздухе. Мое сердце билось где-то в горле, желудок сначала пульсировал, потом разрывался на части, когда мы поднимались все вверх, вверх… Верхушки деревьев, зеленые, покрытые густой листвой, проносились так близко, что я могла до них дотронуться. В следующее мгновение они остались внизу.

Самолет сделал вираж вправо, и внезапно я снова увидела летное поле, строения и лошадь, которая становилась все меньше и меньше, пока не превратилась в игрушечную. Ветер рвался мне в лицо, глаза жгло, даже под летными очками. В уши как будто налили воды. Давление в них было невыносимым, пока я не вспомнила о жевательной резинке. Яростно жуя, я почувствовала, что сначала выстрелило мое левое ухо, потом правое, и я снова услышала ободряющий рев двигателя и ветер, свистящий мимо лица.

Самолет выровнялся. Я не могла оторваться от вида, расстилавшегося передо мной, вертелась, вытягивая шею то туда, то сюда. Снизу справа я увидела горы. Вершины гор! И дома, которые выглядели, как кукольные домики. Аккуратные поля расстилались геометрическими фигурами – квадратами и прямоугольниками.

Облака оставались выше нас: похоже, нам не удастся добраться до них. Но это не имело никакого значения, здесь тоже было на что посмотреть. Я не чувствовала себя невесомой, не чувствовала страха, что выпаду из самолета. Что я ощущала – так это необычайную легкость. Я летела над всем. Над земными заботами, страхами и сомнениями. Именно так, как сказал Чарльз.

Чарльз! Мое сердце трепетало при этом имени, как будто на короткое мгновение я стала одной из плеяды летчиков, этих баловней судьбы. И он был здесь, позади меня! Я почти забыла об этом, хотя полностью доверилась ему. Без единого сомнения я отдала в его руки свою жизнь, уверенная, что он о ней позаботится. И в это мгновение, первое мгновение полета, когда подверглись сомнению законы гравитации – такому же сомнению подверглись и мои жизненные принципы. До этой минуты я держала себя в руках. Но потом моя жизнь была передана мной, буквально и фигурально, человеку, который сидел позади меня. Человеку, несшему меня по воздуху и делавшему все, чтобы я не упала вниз. Моя судьба больше не принадлежала мне: какая разница, что я планировала сделать сегодня, завтра, в следующем году. Мне нужно было лишь подчиняться ему и быть, существовать, как простейший организм. Как птицы, парящие надо мной.

Все страхи улетучились. Разве я всегда не мечтала, чтобы кто-нибудь увез меня далеко-далеко? Я постоянно твердила себе, что жизнь – это не волшебная сказка, но в глубине души надеялась, что это не так. Да и какая молодая девушка не мечтает о герое, который освободит ее из башни одиночества? Я не составляла исключения, разве что была более усердной в создании этой башни из слоновой кости собственной конструкции с фундаментом из книг, со стенами из булыжников чувства долга, со страхами и сомнениями – засовами на окнах.

И вот я здесь, унесенная бог знает куда – выше всех башен, дальше всех засовов, – наедине с самым героическим из людей.

Мне страстно хотелось увидеть его лицо, убедиться, что он реальный, в конце концов. Но я не осмелилась повернуться назад. Я не представляла, как это возможно. Ветер с силой прижимал меня к сиденью. Мне требовались все мои силы, чтобы повернуть голову налево или направо, вверх или вниз. Проще всего было смотреть вперед.

Что я и делала. Постепенно напряжение спало, и я восторженно глядела на землю, летящую подо мной, дивясь тени самолета, бегущей за нами даже в этом утреннем полусвете, как хвостик. Мои уши привыкли к реву двигателя, и он превратился в легкий шум. Глаза все еще горели и слезились, но я уже привыкла к холоду. Ноги и руки застыли, но я этого не чувствовала. Мне хотелось навечно остаться в небе, кружить над этой долиной. Я радовалась гладкой земле, летящей подо мной, полям, на которые мы могли приземлиться, если необходимо. Я не могла себе представить, как он летел над этой огромной, холодной поверхностью воды бесконечные часы. Как бы он смог приземлиться, вернее, приводниться, если бы возникли непредвиденные трудности? Никак. И все же он полетел, зная это.

По некоторым признакам я поняла, что мы постепенно снижаемся: сплошные массивы зданий стали превращаться в отдельные дома, рядом с которыми можно было даже рассмотреть людей. Через некоторое время я смогла различить, что люди эти прыгают и машут руками. Я рассмеялась – они выглядели такими счастливыми и необычными, как ожившие примитивные древние рисунки в пещерах. Я пыталась махать им в ответ, но поток ветра стремился вырвать руку из сустава, поэтому я снова изо вех сил прижала ее к телу, надеясь, что Чарльз не заметил моих попыток.

Теперь уже на горизонте вырисовывалось летное поле, сначала далеко, но потом все ближе и ближе, деревья снова стали большими, и их верхушки оказались как раз под нами, потом рядом, потом выше… и мы коснулись земли. Мы помчались по полосе поля так же быстро, как и при взлете, снова я почувствовала землю – ухабистую, изрытую колеями, и мои зубы громко застучали. Хотя я жевала резинку все время, она больше не помогала, став просто куском резины. У меня заложило уши.

Мы замедлили ход; мотор стал чихать, и самолет, вздрогнув, остановился. Прошло еще некоторое время, прежде чем я поняла, что мотор замолчал, раздавались только отдельные выхлопы; в ушах продолжало стучать.

Позади раздавались непонятные звуки, как будто заговорил ветер. Я сидела, боясь пошевелиться и нарушить чары происходящего. Внезапно на меня нахлынула грусть. Мне не хотелось снова возвращаться на землю, снова становиться осмотрительной, примерной девочкой Энн. Мне нравилась та беззаботная, сумасбродная девушка, которой я почувствовала себя в небе. И мне совсем не хотелось прощаться с ней.

Кто-то заговорил со мной, кто-то тряс меня за плечо.

– Ну как? Вам понравилось? – Это был полковник Линдберг.

Он стоял на крыле рядом со мной, расстегивая ремень, которым я была пристегнута, так что его лицо было всего в нескольких дюймах от моего. Я почувствовала внезапное тепло его близости, его руки на моем плече. Потом он схватил меня за локоть и поднял с сиденья – тошнота накрыла меня волной, мой желудок бастовал, как будто мы все еще были в полете.

Затем мои ноги неким непонятным образом оказались на земле, и журчащий, смеющийся голос наполнил воздух. Лишь через какое-то время я поняла, что этот голос принадлежит мне.

– Ох, я это сделала! Я никогда не чувствовала такой радости и такой свободы – о, это было так прекрасно! Я совсем не боялась, ни капельки! Это было, как в самой прекрасной церкви, даже лучше, как будто ты находишься так близко от бога, что видишь землю такой, как видит он. Оттуда все выглядит совсем по-другому, ведь правда? А вы видели, как люди махали нам? Думаете, они узнали нас? Не могу дождаться, когда полечу снова – вы возьмете меня с собой в полет? Возьмете?

Чарльз слушал меня с открытым ртом. Наконец я вынуждена была замолчать, чтобы перевести дыхание, чем дала ему возможность заговорить. В выражении его глаз я увидела что-то новое – не легкое высокомерие, которое было прошлым вечером и не тот изучающий взгляд исследователя.

– Вы не чувствуете тошноты? Голова не кружится?

Я покачала головой.

– Нет, ни чуточки!

– Хорошая девочка. Мне лучше доставить вас домой, пока не хватились родители. Но я буду счастлив снова пригласить вас в полет, мисс… Энн.

– О, прекрасно, – сказала я и снова замолчала.

Я не могла придумать, что сказать ему, поскольку единственный раз в жизни уже сказала все, что думала, все, что чувствовала.

Мы в молчании проследовали до ангара, потом так же молча сели в машину и помчались по пробуждающимся улицам Мехико.

Зачем нужны слова, когда мы только что вместе поднялись в небо?