Читать книгу Любовь & Война - Мелисса де ла Круз - Страница 3

Таверна «Скайлкилл»

Олбани, штат Нью-Йорк

Апрель 1781 года

Полковник Александр Гамильтон наклонился к ближайшему открытому окну и сделал пару глубоких вдохов. И его тесть, генерал Филиппп Скайлер, и его деверь, Джон Баркер Черч, были заядлыми курильщиками, и за четыре часа крохотная комнатка в задней части таверны «Скайлкилл» заполнилась дымом. Ему отчаянно не хватало свежего воздуха. К сожалению, запахи снаружи едва ли были лучше, чем атмосфера внутри. Зады трактира (простите за каламбур) выходили на узкую грязную улочку, куда местные владельцы таверн и гостиниц постоянно выбрасывали всевозможный мусор, не говоря уже о содержимом ночных горшков постояльцев. Но пока Алекс дышал ртом, а не носом, все было не так уж плохо. По крайней мере, его все еще не вырвало.

Он отчитал себя за нытье, ведь провести некоторое время в прокуренной комнате было, определенно, весьма малой платой за возможность стать своим в семье Элизы. Скайлеры были одним из старейших и знатнейших кланов штата Нью-Йорк, но, самое главное, Алекса они приняли с распростертыми объятиями. Они даже решили устроить ему прощальную вечеринку, ведь совсем скоро он вынужден будет вернуться на службу. К слову о любящей семье, последние шесть месяцев были олицетворением семейного счастья, ведь их с Элизой любовь на расстоянии не шла ни в какое сравнение с тем, что он наконец-то стал ее мужем в действительности. При одной мысли о его женушке с каштановыми косами на лице расцветала теплая улыбка. Он не мог дождаться момента, когда они увидятся.

Его, выросшего сиротой, приводила в восторг сама мысль о том, что теперь у него есть отец, мать (хотя думать об устрашающей Кэтрин Скайлер как о матери было слишком уж большой дерзостью; несмотря на то, что теща питала к нему определенную симпатию, он не хотел бы перейти черту), сестры (теперь ему нравились их споры и подшучивания друг над другом) и, конечно же, братья. Он на мгновение вспомнил о своем родном брате, оставшемся где-то на Карибских островах, а затем вернулся мыслями к текущим делам.

– Что ж, похоже, мы достигли договоренности, – сказал генерал Скайлер своему второму зятю. – Ты поставляешь пять сотен ружей, двадцать баррелей пороха и две тонны дроби генералу Вашингтону в Ньюберг, а Континентальная армия платит тебе тысячу фунтов стерлингов.

Джон Черч криво усмехнулся.

– Я понимаю всю иронию того, что вы платите за оружие для битвы валютой той страны, тиранию которой пытаетесь свергнуть. Но пока у Соединенных Штатов нет собственной валюты, британские фунты будут самыми ходовыми деньгами.

Алекс слушал разговор мужчин краем уха. Эта проблема возникала не раз за пять долгих лет войны: тринадцать колоний, и у каждой своя валюта, да еще и Континентальный конгресс выпускает свои векселя. В итоге все это привело к полнейшему беспорядку, и единственным, что могло бы спасти ситуацию, была общая валюта, выпускаемая правительством Соединенных Штатов. Но если свергнуть британскую тиранию было нелегким делом, то склонить до глубины души независимых жителей тринадцати различных штатов, протянувшихся вдоль побережья Атлантического океана на тысячи миль, к принятию единой валюты было невозможно даже вообразить, не говоря уже о том, чтобы осуществить.

Но одним из величайших талантов Алекса была как раз способность разработать план, который позволит новорожденной нации достигнуть успеха, сосредоточившись на самых неотложных нуждах. И все же эти проблемы ждали их в будущем. А сейчас нужно было выиграть войну за независимость.

Он вернулся в комнату.

– Дорогой мистер Черч, я хотел бы еще раз выразить от лица генерала Вашингтона благодарность за все усилия, которые вы прилагаете, поддерживая Америку. Далеко на севере некоторые солдаты все еще стреляют из мушкетов, а на юго-западе, как я слышал, армия вооружена аркебузами времен испанской конкисты.

Джон рассмеялся.

– Надеюсь, вы шутите. Смею заметить, что оказать помощь Континентальной армии – для меня огромная честь и удовольствие. Если бы я только мог выражать свою поддержку более открыто.

– Это ужасный груз, я уверен, – поддержал его генерал Скайлер. – Мужчина хочет, чтобы его судили по поступкам, а не на основании слухов. Но если ты открыто примешь нашу сторону, твоя помощь будет вполовину менее эффективна. Британцы станут захватывать или топить все корабли, которые якобы везут твои «ткани» и «чай», точно так же как топят корабли наших французских союзников.

– Да, и вас тоже схватят, – добавил Алекс с мрачной усмешкой. – Тогда я сразу же лишусь и деверя, и счастливой, довольной жены. Сердце Анжелики будет разбито, если вас не будет рядом, а если страдает одна из ее сестер, тогда и моя Элиза столь же несчастна.

Джон сочувственно хмыкнул.

– Для меня честь считать вас обоих еще и семьей, а не только союзниками. И все же я ничего так не хотел бы, как сказать жене, чем на самом деле занимаюсь.

Тут рассмеялся генерал Скайлер, выпустив в воздух облако дыма.

– Как уже сказал Гамильтон, мои дочери невероятно близки. И это чудесно, когда речь идет о семейном единстве, но далеко не так хорошо, когда на кону государственная тайна. Но не переживай, – продолжил Скайлер, похлопывая мужа старшей дочери по спине. – Однажды тебя будут чествовать как истинного героя, способствовавшего рождению нашей нации.

– Жаль только, что вас не будет здесь, чтобы насладиться всеми воздаваемыми вам почестями, – вставил Алекс. – Вы по-прежнему решительно настроены вернуться в Англию, когда война закончится?

– Что я могу сказать? – Джон пожал плечами. – Я люблю эту страну и ее граждан, и в первую очередь мою прекрасную, восхитительную жену, но я англичанин. Считаю, что каждый человек должен помнить о своей стране и не вмешиваться больше необходимого в дела других. Да и в Анжелике больше европейского, чем она сама осознает. Она будет цвести в лондонском обществе, так же как и в Париже, Берлине, Риме и прочих европейских столицах.

– Меня печалит мысль, что одна из моих дочерей будет отделена от семьи целым океаном. Но мысль о том, что имя Скайлеров, их наследие дойдет и до европейских берегов, приводит меня в восторг. – Генерал Скайлер повернулся к Алексу. – Только не вздумай вселять Элизе в голову никаких идей о переезде в Вест-Индию. Может, в Карибских колониях погода получше и денег побольше, чем в Северной Америке, но моя Элиза – американка до мозга костей, как и миссис Вашингтон, и она не будет чувствовать себя дома ни в какой другой стране.

Алекс рассмеялся.

– Спите спокойно, волноваться не о чем, я гарантирую. Пусть мое тело было рождено в Вест-Индии, но мой разум спал, пока я не оказался у здешних берегов. Для меня это такой же дом, как и для вашей чудесной дочери, и я не могу вообразить себе, что поселюсь где-либо еще.

Генерал кивнул, но беспокойство так и не исчезло с его лица.

– Ай[2], – сказал он наконец, и это старомодное словечко напомнило о его голландских корнях. – Вы с моей дочерью – отличная пара, о такой судьбе для своего ребенка мечтает всякий родитель.

Алекс нахмурился.

– Ваши слова льстят мне, но вот мрачный тон заставляет сомневаться, что это похвала. Я чем-то оскорбил вас, сэр?

– Что? – отозвался Скайлер. – О, нет, нет. У меня два замечательнейших зятя, которыми я очень горжусь.

– Но? – настаивал Алекс.

Скайлер махнул рукой на договор о поставках оружия, лежащий на столе.

– Эти ружья предназначены для Йорктауна, Вирджиния. Генерал Корнуоллис собирает все свои силы, и генерал Вашингтон, похоже, намеревается разгромить британцев и закончить войну одним ударом. Я так полагаю, что ты, вернувшись на службу через несколько дней, собираешься последовать за генералом Вашингтоном на поле битвы?

Пришла очередь Алекса задумчиво примолкнуть. Он чувствовал на себе пристальные взгляды тестя и деверя.

– Не совсем.

– Не совсем? – повторил Джон, пыхнув сигарой. – Звучит довольно зловеще.

Алекс сделал глубокий вдох.

– Я решил просить генерала Вашингтона выделить мне в командование собственную часть.

Было бы не совсем точным сказать, что генерал Скайлер вытаращился на него. Старый голландец был слишком сдержанным, как в жизни, так и на службе, чтобы выдать себя таким образом. Но спина старика заметно выпрямилась. Плотная ткань его мундира слегка натянулась, и столь же натянутым был его голос, стоило ему заговорить.

– Патриотизм и храбрость – два самых лучших качества, которыми может похвастаться мужчина. Но есть огромная разница между усердием и, с позволения сказать, упертостью.

Алекс открыл было рот, чтобы возразить, но его тесть, который к тому же был старшим по званию, заговорил первым, тем самым заставив Алекса умолкнуть.

– Ты был на поле битвы фактически всего раз, – продолжил генерал. – При Монмуте, и насколько я составил представление со слов самого генерала Вашингтона, проявил себя весьма достойно, однако не без того, что можно было бы счесть безалаберным отношением к собственному благополучию. Вашингтон сказал, выглядело все это так, словно ты хотел умереть на поле битвы, как какой-то викинг, как будто только смерть от меча или пули могла обеспечить тебе путь в Асгард.

– Сэр, я могу заверить вас, – начал Алекс вынужденные объяснения, – что у меня не было подобных мыслей. Более того, если в голове моей и были какие-то мысли, то я этого совсем не помню. Я жаждал лишь изгнать врага с земли моей любимой страны, и потому не обращал внимания на собственную безопасность.

– Вот об этом-то я и говорю, – заявил генерал Скайлер. – Разница между командиром и простым солдатом в том, что командир сохраняет хладнокровие даже в бою. Он видит не один фланг, и даже не всю битву, он оценивает ход войны в целом и свое место в ней и помнит обо всех, кто служит под его началом. Если бы все наши командующие полегли на поле брани вместе со своими солдатами в первой же битве, некому было бы вести нашу армию к победе. Она превратилась бы в толпу неорганизованных людей, бесцельно мечущихся по полю, пока противник уничтожает их всех на корню.

Слова Скайлера глубоко задели Алекса. Ведь и генерал Вашингтон тоже говорил, что хоть храбрость Алекса под Монмутом произвела на него впечатление, но его стремление сражаться, пока не повергнут наземь, заставило генерала сомневаться в том, что Алексу стоит участвовать в боях. «Вы лучше послужите своей стране, если уцелеете, – сказал тогда он, проявив редкий с его стороны личный интерес. – Я бы хотел, чтобы вы выжили».

В какой-то мере Алекс был польщен. Он знал, что в штабе Вашингтона ему нет замены. Но если знаки не обманывали, война близилась к концу. Если бы битва при Йорктауне завершилась успехом, британская армия была бы уничтожена, и тогда заокеанская империя с большой долей вероятности решила бы, что пользы от американских колоний намного меньше, чем проблем, и сдалась бы.

Но не это заботило Алекса. Он прибыл на север подростком, подобным неограненному алмазу, и эта страна приняла его в свои объятия, дав возможность стать стоящим человеком и, как он надеялся, перспективы сделать себе состояние. Как же он станет смотреть в глаза своим будущим детям, как скажет им, что всю войну просидел в штабе, у камина с пером в руках? Когда его будущие сыновья спросят, сколько битв он выиграл, как сможет он ответить: «Я не сражался. Я был секретарем»… От одной этой мысли кровь его вскипала.

– Советы очень немногих людей столь же ценны для меня, как ваши, генерал Скайлер, – сказал Алекс. – И могу вас заверить, что я буду держать этот совет в голове так же, как держу образ моей возлюбленной Элизы в сердце, особенно когда стану принимать решение.

– Она уже знает о твоих планах? – попал в больное место генерал Скайлер.

У Алекса слова застряли в горле. Он не мог солгать тестю.

– Мы пока это не обсуждали, но я знаю, что она поймет. В конце концов, у нее перед глазами всегда был пример храбреца – вы.

– Гамильтон, – резко вмешался Джон. – Она будет раздавлена.

И снова Алекс не сразу смог заговорить. Он понимал, что деверь прав. Лишь мысль о слезах Элизы, вызванных страхом за него, заставляла его откладывать разговор о своих планах на самую последнюю минуту. Он был решительно настроен ограждать жену от печальных новостей столько, сколько сможет, чтобы не продлевать ее мучений. Они обсуждали свою мечту обзавестись собственным домом, а из-за его решения все это откладывалось на неопределенный срок. Отправься он на линию огня и, возможно, им суждено будет расстаться навеки, а образ любимой жены в мрачном вдовьем наряде, при том что история их любви едва успела начаться, почти заставил его отказаться от своих амбициозных планов.

И все же он должен был теперь забыть о своих страхах. Ему дадут полк в командование; он станет частью революции, даже если это будет последним, что ему удастся совершить.

Наконец он решительно выпрямился.

– Будь что будет, – заявил он безучастным тоном, скорее, подошедшим бы государственному деятелю или генералу, чем любящему мужу, – сейчас я сражаюсь не ради себя и даже не ради своей страны, а ради жены и нашего потомства, которое, я знаю, станет частью и вашей семьи. Но вам следует помнить, что я постигал военное искусство рядом с человеком, чьи гениальность, решительность и, смею даже сказать, расчетливое хладнокровие привели эту страну от оков тирании к свободе. И если пять лет на службе у генерала Вашингтона не подготовили меня к тому, чтобы вести наших храбрых парней в бой, значит, ничто уже не подготовит.

Генерал Скайлер долгое время не произносил ни слова. Затем кивнул.

– Больше я об этом не заговорю. Не желаю оскорбить тебя или поставить под сомнение твои мотивы. Ну вот, мои дорогие мальчики, мы и завершили все свои дела, а значит, пора присоединиться к нашим дамам. Они весьма расстроятся, если мы опоздаем на вечеринку, особенно учитывая, что вечеринка в твою честь, Гамильтон.