Читать книгу Цепная Лисица. Цепной Койот - Мэри Эго - Страница 9

Знобило. Это мышцы сокращались в попытке согреться. Плотнее прижала к телу руки. Боже, чего так холодно? И почему саднит грудину? Разум плавал в тумане. Кто-то растирал мне плечи. Алек?

– Алек! – я распахнула глаза и увидела перед собой Павла. Вид у старосты был такой, словно ему только что прописали пощёчину.

Я огляделась вокруг. Перевела взгляд со стола, отодвинутого кем-то в сторону, на опрокинутый стакан пива, потом на перепуганное лицо официанта, который бежал из подсобки с пледом под мышкой, и снова на Павла.

Воспоминания навалились толпой, и я потратила ещё с минуту на то, чтобы переварить их.

Мы были в моём прошлом. Павел разве не уверял, что смотреть воспоминания безопасно? Тогда почему по ощущениям меня словно пытались заморозить в холодильнике для мяса?

И почему у моей лисы было три хвоста, и Алек упал, а потом совершенно фантастически завис в воздухе. Может, это был сон? Господи, какого чёрта я крикнула имя Алека, когда пришла в себя? …как же стыдно.

Пока я предавалась неутешительным мыслям, Павел, укутав меня в колючее покрывало, полушепотом обратился к официанту:

– Слышь, друг, организуй чай погорячее. И это… Есть у вас еще пледы?

Это был всё тот же официант, что и раньше. Чёрная шерсть обрамляла мутные глазки-бусины его Эмона-хорька, точно воровская маска. Пошевелив усами, он с сомнением посмотрел на меня:

– Думаю, тут не пледы нужны, а скорая. Стоит вызвать.

– Обойдёмся.

– А если нет? Мне и без вас проблем хватает, – Хорь достал мобильник, намереваясь набрать номер.

Павел поднялся. Его Койот ощетинился и оттого выглядел крупнее, чем обычно. Обнажив клыки, он угрожающе рычал.

– Ты глухой? Я сказал, обойдёмся. Убери телефон. И принеси плед. – Кажется, ему даже силу не пришлось применять.

Хорёк разве что к земле не прижался, закивал, соглашаясь на всё, лишь бы с него сняли прицел прожигающего взгляда:

– Ладно-ладно, мне-то что! Ваше здоровье, не моё.

“Должно быть, Эмоны чувствуют друг друга, даже без особого зрения”, – подумалось мне.

Вскоре я, замотанная в несколько пледов, уже отхлёбывала круто заваренный имбирный чай. Озноб потихоньку отступал, а пальцы согревались о кружку. Стол вернули на место, а разлитое пиво вытерли. Павел молча, то и дело хмурясь, строчил кому-то длинные смски.

Моя лисица тихо поскуливала и тянулась мордой к Эмону старосты, словно ища защиты. В такие моменты Узы вспыхивали ярче, точно души разговаривали через них. Я прикрыла веки, прокручивая в голове недавнюю сцену и немея от стыда. Словно меня вывернули наизнанку, обнажили нутро, и оказалось, что я совсем не та молчаливая скромница, какой притворяюсь. Я злая. Двуличная. Готовая ранить любимого в ответ на обидное слово. Вот чего стоит моя любовь. Если бы не те оскорбления, Алек никогда бы не оказался так близко к смерти. Можно ли оправдаться тем, что я была ребёнком? Обиженным на мир подростком или…

– Я очень рассчитываю, что ты сейчас обдумываешь, откуда взялась та чёрная дрянь, которая спихнула с крыши рыжего Ромео, а не убиваешься из-за подростковой вспыльчивости, – проворчал Павел и поднял взгляд от телефона. – Святые угодники, – он устало подпёр подбородок ладонью. – Тебе что, переживать больше не из-за чего?

У меня горели щёки. Я сказала с нервной усмешкой:

– Так успокой меня. Скажи, что всё было не так кошмарно, как выглядело.

– Кошмарен был только твой прикид. Особенно причёска. – Староста состроил жуткую гримасу, изображая, как ужасно было увидеть что-то настолько нелепое. – Словно у тебя на голове взорвалась атомная бомба. Будь я на месте твоего Ромео, тоже постарался бы сбежать. Он ещё долго держался.

Я сделала обиженную мину, но не выдержав, засмеялась.

Павел тоже улыбнулся. Кажется, я впервые видела его настоящую улыбку. Черты острого, вечно напряжённого лица смягчались, новые, добрые морщинки сложились у тёмных глаз, а на щеках проступили ямочки, которых не ожидаешь увидеть у столь сурового типа.

– Тебе очень идёт, – вдруг сказала я, – …улыбаться. Делай это почаще.

Павел тут же нахмурился, пряча огоньки в глазах:

– Избавь меня от своих девичьих глупостей! – скривился он. Но уши его пылали, точно их ошпарили кипятком.

Я приняла серьёзный вид, хотя внутри ещё посмеивалась над его смущением. Не всё же мне чувствовать себя глупо.

Староста подозвал официанта и взял у него меню. Хорь держался напущено высокомерно, как бы говоря: “Я сделал всё, что мог”. Павел сказал, обращаясь ко мне:

– Что есть будешь?

– До дома потерплю, – отмахнулась я.

– О чём ты? У нас с утра во рту ни крошки! Я угощаю. Может, рагу?

– Да нет, правда, не надо.

– Прекрати ломать комедию, – рассердился Койот. – Если сама не выберешь, что заказать – решу за тебя. Заодно, пока будем набивать животы, обсудим накопившиеся вопросы.

Только сейчас я поняла, насколько голодна. Желудок ныл. Казалось, туда и слон поместится, если нарезать помельче и прожарить хорошенько. Вот только в кошельке было шаром покати. Настоящий студент – нечего сказать. Павла напрягать не хотелось. Слишком много за мной накопилось долгов – так и жизни не хватит расплатиться. Койот настойчиво протянул мне меню.

Цены не кусались, и я заказала куриный суп и рис с овощами, а Павел – свиные рёбрышки с салатом.

Когда официант ушёл, Павел что-то коротко написал в телефоне и посмотрел на меня:

– Ну что, есть мысли на счёт ситуации на крыше? Спорю, такой фантастической истории ты увидеть точно не ожидала.

– Не то слово, – согласилась я. – То чёрное нечто… даже сейчас не уверена, что оно было реально.

– Реально, не сомневайся, – хмыкнул Павел.

– Так а что это?

– Понятия не имею. Может, у тебя есть идеи?

У меня идеи были, но вслух я их высказывать не собиралась. Был шанс, что виновата моя злость. Может, этот чёрный вихрь всегда приходил во время вспышек моего гнева. А увидеть его получилось, потому что воспоминания мы смотрели не только мои, но и Эмона.

– Ладно, странная Тень, но дальше было не менее странно, – заметила я. – Алек завис в воздухе, а Лиса его вытащила. Но я думала, Эмоны не способны контактировать с физическим миром.

Павел задумчиво постучал пальцами по столу:

– Они могут. В теории. Если очень захотят. Но цена будет дорогой. Даже воспоминание оказалось болезненным.

– Болезненным не то слово.

– Н-да. Извини, я правда не думал, что так выйдет. Знаешь, не удивительно, что твоя память не сохранила воспоминаний об этом случае, иначе, не ровен час, умом бы тронулась. Ты не видела, но твои два хвоста растворились за те секунды, пока ты тащила Рыжего на крышу. Вот и расплата за нарушение границ миров. Надо же, за один миг потерять часть души… ради спасения кого-то, кто ни в грош тебя не ставит.

Я угрюмо хмыкнула. Комментарий мне не понравился, но возразить было нечего.

– Вот мы и узнали, почему ты не прозрела вовремя. Твоя душа настолько ослабла, что оказалась не способна прозреть. А ведь ты могла стать довольно сильной, раз даже сумела Эмоном коснуться физического мира. Да и три хвоста – хороший показатель.

– Так а почему сейчас прозрела?

Павел завёл руки за голову, ероша себе волосы:

– Как вариант, может духовные раны, наконец, затянулись. Но тут другое меня беспокоит. Хоть мы и не успели досмотреть воспоминание до конца, уверен, между тобой и Псом завязалась связь. Я читал о таком. Когда один человек жертвует чем-то важным ради другого, то привязывает себя к нему. А ты пожертвовала частью души. Да и сама душа не могла просто пропасть, возможно, рыжий забрал её себе. Потому и прозрел. Так-то он довольно хиленький для Зрячего.

– Что за бред! Ты хочешь сказать, что мои эмоции к Алеку навязаны какой-то жертвой, о которой я даже не помню? А часть моей души он прибрал к рукам? Сам-то себя слышишь? – я старалась говорить спокойно, но голос всё же сорвался. Уже утихшая было дрожь вернулась, руки затряслись с новой силой.

– Именно так.

– Н-но. Ты же не досмотрел воспоминание до конца! Ты не можешь знать точно!

– Но я знаю. С самого начала знал, что эти твои чувства – пшик, – Павел изобразил пальцами этот “пшик”. На его лицо наползла знакомая кривая усмешка. – Фикция. Мне это известно просто потому, что будь у тебя к кому-то искренние чувства, Узы никогда бы не завязались. Не понимаю, почему у тебя такой траурный вид? Разве не прекрасная новость?

– Что же здесь прекрасного? – выговорила я сквозь зубы. В груди у меня колотило.

– Ну, как же? – с ухмылкой продолжал Павел, словно не замечая моего состояния. – Если чувства фальшивые, значит, от них можно избавиться. Сбросить, как лишний хлам. Ты же сама жаловалась, что устала от одержимости рыжим Псом.

“Фальшивка?”, “Можно избавится?” Что-то внутри отказывалось верить, противилось принять такой исход. Мои следующие слова звучали глухо и будто издалека:

– Ладно – я. Но чему радуешься ты?

Ухмылка Павла стала шире и неприятнее. Он наклонил голову так, что тень от чёлки легла на глаза, делая их чёрными и пустыми, точно колодцы:

– Просто бесит твой рыжий Ромео, который не видит дальше собственного носа. Раз уж мы в одной лодке, то я был бы не против оставить этот лишний груз за бортом.

– Может, это не тебе решать? – резко выговорила я.

– А может, ты просто наслаждаешься положением мученицы? Тогда так и скажи.

Повисло угрюмое молчание. В этот момент в поле зрения появился официант с подносами. Когда тарелки оказались на столе, мы молча принялись за еду. Погружённая в тяжкие раздумья, я не замечала вкуса. Неужели это правда? Мои чувства – фальшивка, и нет никакой любви?

Бессмысленность последних лет навалилась на плечи, заставляя их горбиться. На ум пришла газетная история, над которой я три года назад смеялась до слёз. В одном из городов России учитель организовал курсы японского, но спустя несколько лет один из учеников раскрыл, что их обучают вовсе не японскому, а языку, который учитель сам же и выдумал.

Только представьте – кто-то отдал деньги, время и силы за то, чего даже не существовало! Кто-то верил, что каждый урок приближает его к мечте, а сам продолжал топтался на месте. Вот так шутка! Надо же так попасться! Самое время рассмеяться. И заплакать. Ведь если домыслы Павла правда, то я – воплощение этой истории. Я – учитель и глупый ученик в одном лице – сама придумала и сама верю. Любовь? Надежда? Пора разорвать их и смыть в унитаз – вот чего они стоят. Пустышки. Можно ли быть большей дурой? Мои чувства – сплошной обман. Бессмыслица. Но чему же тогда верить, если себе нельзя? Как распутать этот клубок, где искать правду? А главное, что делать с жаждой в груди, с чувствами, которые никуда не делись, несмотря на мой смех над ними, несмотря на слова Павла? Если это лечится, то где добыть лекарство? Мне нужно было переварить новую информацию. Так сразу я была не готова её принимать.

Когда тарелки опустели, Павел сказал, глядя на меня застывшим взглядом:

– Тина, я переборщил, наверное, полез не в своё дело, – голос его звучал сухо, а лицо захватил привычный сумрак. – Я заказал такси, оно довезёт тебя до дома. Отдохни как следует. Завтра жди меня, никуда не ходи, я за тобой заеду. Если станет плохо от…, – он показал рукою на серебряное свечение Уз, – то звони. Мой номер есть?

Я заторможенно кивнула. Настроение было под плинтусом.

– Вот и отлично.

– А ты что будешь делать?

– Свяжусь с одной знакомой. Если всё удастся, завтра тебя к ней свожу. Она может помочь, подсказать, как снять Узы. Ты же ещё не забыла, чем грозит их наличие? Сильная душа поглотит ту, что слабее. Иначе говоря, один умрёт без права перерождения, а другого, вероятнее всего, отловят корректоры. Перспектива так себе. А времени всё меньше. Если за пару недель ничего не придумаем, назад пути может просто не стать. О, машина уже подъехала, я оплатил с карты. Номер и модель должны были прийти к тебе смской, так что разберёшься.

В воздухе повисла недосказанность. Я неловко поднялась, на сердце скребли кошки. Опасность быть поглощённой Узами казалась далёкой и ненастоящей, в отличии от болезненных чувств. Узы равномерно светились, соединяя наши с Койотом души потусторонней связью, которую никто из нас не просил. За окном смеркалось, сколько же мы тут сидим? Некоторые столики заняли вновь прибывшие посетители. У бара оживлённо болтали какие-то девушки. Никому не было дела до мрачной парочки в углу зала. Повесив пледы на подлокотник, я накинула куртку и тихо спросила:

– Ты сказал, от Уз может стать плохо. Как я пойму, что это из-за них?

Койот сухо усмехнулся. Глаза его лихорадочно блестели:

– Ты поймёшь. Ощущения будут необычные, чем-то похожи на любовь. Впрочем, может, тебе даже понравится, тебе же нравится страдать на ровном месте.

Его слова, точно холодные змеи, сжали мое горло. Быстрым шагом я вышла из помещения.

***

Через тридцать минут я была дома. Холод, точно раньше он только прятался, снова захватил тело, пробивая ознобом каждый нерв. Я переоделась в пижаму, а сверху натянула безразмерный свитер – стрёмный, но тёплый, и закуталась в одеяло, становясь похожа на сосиску в тесте. Столько всего предстояло обдумать, но мысли разбежались, едва я коснулась головой подушки.

Проснулась я спустя несколько часов. Голова ныла, словно я и не ложилась. На полке настойчиво вибрировал мобильник. Высвободив руку, я подтянула его к глазам. И опять упала на подушку. “Ох, нет”.

Это была мама.

Разговоры с матерью всегда приводили меня в смятение. Я чувствовала себя не в своей тарелке, будто мы с ней общались на разных языках. То, что она считала в порядке вещей, зачастую пугало меня.

Многое из прошлого я вспоминала, как кадры фильма ужасов. Например, в детстве я боялась темноты, и чтобы побороть этот мой страх, мать на ночь выкручивала лампочки из люстры в моей комнате и в коридоре. Надо ли говорить, что страх темноты никуда не делся, а наоборот, засел глубже в сознании. Вот только мать верила, что её методика сработала.

Ни о какой искренности между нами не было и речи. Любые мои проблемы воспринимались не иначе, как слабости, которые можно и нужно выбить силой. Я старалась стать идеальной в её глазах. Врала и выкручивалась и всегда как будто справлялась с любыми трудностями. Настоящий подарок, а не дочь! Если бы только она знала, какую трусиху вырастила.

Мать всегда была жёстким человеком, и когда я узнала, что Алек едет на учёбу в Питер, а не остаётся в родном городишке, моему счастью не было предела. Я сбежала за ним и свела общение с матерью до возможного минимума, но даже наши редкие разговоры выжимали из меня все соки. Если бы хватило смелости, то вовсе разорвала бы с ней всякую связь.

Телефон всё звонил. Придётся разговаривать.

– Алло! Привет, мам! – наигранно бодро отрапортовала я трубку.

– Аустина, как дела? Забыла про меня совсем, не звонишь. Мы же договаривались созваниваться каждую неделю, опять в прятки играешь? – голос матери тёк через трубку, как липкая патока. Она играла роль заботливой наседки, а, может, верила в свои слова. – Я же скучаю по своей девочке, места не нахожу, когда ты так пропадаешь. В университет ходишь?

– Хожу, хожу, всё в порядке! – заверила я.

– В конце семестра скинь по почте фото зачётки, а то, сама понимаешь, все спрашивают: “Как учится Аустиночка?” Дай хоть похвастаться успехами, зря растила, что ли. Ты же не разочаруешь мамочку?

Я невольно поёжилась. Учёба за последнее время явно улетела в зону “Будь что будет”.

– Не волнуйся, всё под контролем!

– Как здоровье? От болезни оправилась? – Это она имела в виду тот период, когда я только прозрела и пряталась дома.

– Уже всё прошло. Чувствую себя огурчиком!

– Надеюсь. Стипендию получаешь?

– Да, повышенную! – не моргнув и глазом, соврала я.

– Вот, молодец! – обрадовалась она. – Я и не сомневалась, всё-таки моей крови в тебе больше, чем порченной отцовской. Образование – это важно, сама знаешь! Вероника из 405-ой всего девять классов закончила и что? Только собой торговать осталось или папика найти. Да куда ей, с таким кривым рылом. А про Аньку, сестру её, слышала новости?

– Нет.

– Померла, бедняжка. Отец перестарался, теперь закрыли до суда. А знаешь, я ведь за неё даже рада. Слабая была, а в этом мире слабым места нет. Уж лучше так, чем в переулке замёрзнуть, как её бабка, никому не нужной чокнутой старухой. Воспитания никакого, образования, опять же, нет. Путь был только на панель.

Я что-то невнятно промычала в ответ. Слишком плохо знала соседских девчонок, чтобы плакать по ним, но и слова матери вызывали одно лишь отторжение. Она всегда любила оценивать чужую жизнь.

– А ты у меня молодец, значит не зря на тебя свои лучшие годы угрохала. Образовываешься, да ещё в Ленинграде! За ум взялась, на мазне много не заработаешь и в люди не выйдешь!

Я перевела взгляд на заброшенный в угол ноутбук. Рядом лежал разбитый графический планшет. Когда-то я мечтала, что буду рисовать. Даже закончила художку и выполняла простенькие заказы за деньги. Но мечты, кажется, так и останутся мечтами.

– Ты как всегда права, мама. Да и времени нет на рисунки, ещё на подработку собираюсь устроиться. Так что некогда заниматься ерундой.

– Вот и умничка. Да, кстати, в этом месяце, как и в прошлом, не получится тебе помочь деньгами, так что привыкай к “взрослой жизни”. Парня-то завела?

– Куда уж там, времени нет. Одинока, как перст, – засмеялась я, стараясь скрыть неловкость. От напряжения сводило скулы.

– Смотри, такого, как папаня твой, не надыбай! Помни, ты сама всё можешь! Не будь дурой и обещаниям не верь. И предохраняйся! Потом будешь тянуть спиногрыза.

– Мама! – попыталась возмутиться я.

– Когда я говорю – твоё дело слушать и впитывать! – грубо оборвала мать. Её слова стали твёрдыми, словно она чеканила их языком, как монеты. – Ты видно там совсем разучилась старших уважать. Забыла, что за это положено?

С того конца послышался металлический стук. Это мать мерно стучала ложкой по столу. Только вместо дерева раньше был мой язык. От этого звука внутри всё сжалось.

– Слушаешь? – Тихо спросила она. – Аустина? Ау!

– Да, – выдохнула я.

– Ты – моя девочка, и всегда останешься моей, где бы ни была, – ласково сказала она. – Учись хорошо, будь сильной, а как выучишься – возвращайся домой. Помни, здесь тебя ждут и любят, без куска хлеба не останешься. У нас в строительной фирме хотят через пару лет расширить штат, я похлопочу, место оставят специально для тебя. Поэтому не расстраивай мамочку и слушай, что тебе говорят. Ты всё поняла?

– Да, мама.

– Прекрасно. А теперь спокойной ночи. Не засиживайся долго за компьютером.

– Спокойной ночи, – на автомате ответила я.

Мама повесила трубку. Я закинула телефон в угол и зажмурилась, пытаясь угомонить воспоминания. Но перед глазами всплывали образы, от которых невозможно было отделаться.

Вспомнился вдруг отец. И то, как часто в детстве он заваливался домой “на рогах” и падал у порога бесформенной, проспиртованной грудой. Мать кричала на безмолвное тело, не делая попытки переложить его на кровать, а потом всегда звала меня. Показывала на отца и говорила:

“Девочка моя. Посмотри и хорошенько запомни, как выглядят, как воняют грязные животные. Они не достойны жалости. Как и тёплой постели. Собаке – место у двери. Скажи, Аустина, скажи, кого ты видишь?” – с притворной лаской спрашивала она, улыбаясь.

Я-то знала, как легко её красная улыбка ломается в оскал, как тяжела её рука. Как темно и жутко в платяном шкафу, где мать меня запирала на часок-другой “подумать о поведении”. В те минуты я не размышляла о холодном паркете и сквозняке. Не думала об отце, о его ласке и добрых словах. Страх наполнял лёгкие, и я трусливо лепетала вслед за мамой. Повторяла слово в слово, лишь бы она оставила меня в покое.

Когда мне было одиннадцать, отец умер от воспаления лёгких. И пусть мать ничего не сказала, но я прочитала в её глазах застывшую там фразу, которую она повторяла так много раз, что слова въелись мне в подкорку: “Собаке – собачья смерть”.

Многие годы после этого ко мне во сне приходил чёрный пёс. Он ничего не делал, только сидел возле моей кровати и смотрел влажными, пьяными глазами, словно ждал, чтобы я пригласила его погреться под одеяло. Но я не могла этого сделать, хоть и хотела. Потому что даже во сне боялась монстра, что сидел в шкафу. У монстра была красная улыбка, готовая превратиться в ломаный оскал.

Я ещё какое-то время лежала, рассматривая трещины на потолке. Тревожные мысли о прошлом перетекли в беспокойство о настоящем.

Павел сказал, у нас есть две недели, а потом одна душа поглотит вторую. Вечная смерть, без шанса перерождения. Будет ли она похожа на сон без сновидений?

Стрелки часов перевалили за полночь, и меня вдруг одолело нервное беспокойство, похожее на то, что я испытала сегодня утром по дороге в универ. Словно я позабыла про какую-то важную встречу и теперь жутко опаздываю. Руки так и чесались сверить время, ноги вздрагивали, готовые бежать. Куда? Зачем?

Я зажмурила глаза и натянула одеяло до самого носа, стараясь заснуть и не думать о пока ещё незначительной, но очень быстро растущей тревоге, поселившейся точнёхонько под сердцем. Но чем дольше я лежала, тем скорее разрасталось волнение. Опять разыгрались Узы? Интересно, Павел чувствует то же самое?

– Достало, блин! – воскликнула я, сдаваясь, отбрасывая одеяло в сторону и вскакивая так, точно меня сдёрнули с кровати. Сна не было ни в одном глазу. Руки тут же схватили мобильник, крепко стиснули, словно собирались выжать его, как губку. Пальцы сами листали контакты в поисках номера Павла. Усилием воли я заставила себя остановиться.

“Неужели я такая слабачка и сразу кинусь звонить ему? Он говорил, влияние Уз будет похоже на любовь, но ей-богу, ничего общего! Скорее походит на волнение о невыключенном утюге“.

Телефон погас от бездействия. В чёрной глади экрана отразилось моё лицо – полузвериное, искажённое мукой. Вертикальный зрачок в окружении янтарной радужки, глаза широко раскрыты. На ещё человеческих щеках – лихорадочный румянец. Губы сжаты до белой линии, словно расслабься они на миг и не сдержат крика.

Я уже хотела отбросить телефон в сторону, но тут он бренькнул, и на экране высветилось уведомление о сообщении в соцсети.

Имя отправителя: Александр Клименко. С расплывчатой фотографии смотрело улыбающееся лицо Алека.

Я открыла сообщение с замиранием сердца.

“Привет! Я, наверное, вообще не имею права тебе писать и тем более что-то просить, и ты, возможно, уже закрыла сообщение, но если нет, то прочти до конца и ответь мне “Да”. Только “Да”. Другого ответа мне нельзя получить. Другой ответ НАС убьёт.

Знаю, я был полным козлиной последние пару лет и вполне это осознаю, но всё же должен теперь сказать кое-что очень важное. Возможно это “важное” как-то меня оправдает, хотя я того не желаю. Прошу всего об одном разговоре. Лично. Без сторонних лиц. Мне жаль, что я так долго с этим тянул, но больше ждать не имею права. Позволь мне объясниться, напиши “Да”, и я сегодня же приду к твоему дому. Ни в коем случае не говори об этом шакалу и ничего не спрашивай. Просто согласись, и я приеду так быстро, как смогу. Тина, это важно. Пожалуйста. Ради нашего прошлого”.

Я перечитала сообщение раз или два, телефон прыгал в ослабевших руках. Три раза “ДА” было впечатано в строку ответа, но всё ещё не отправлено. Я стирала и набирала их заново, и снова стирала. В ушах стучала кровь, а воздух с трудом пробивался в сведённое судорогой горло. Может ли это письмо оказаться злой шуткой? Нет, Алек не стал бы меня мучить, он серьёзен, и от того ещё страшнее.

“… ради нашего прошлого”.

“… мне жаль, что я так долго с этим тянул”.

Как часто я мечтала о чём-то подобном, видела во снах, и вот – желание исполнилось, точно по волшебству. Вот он – мой час, моя синяя птица, так почему я медлю?! Почему позволяю выскользнуть счастью из рук?

Узы горели огнём. Я знала, что чувствует человек на другом конце. Он показал мне сегодня утром. Могу ли предать его? И как после смотреть ему в глаза? Только Павел помог мне, только он протянул руку. Могу ли предать? Могу ли?..

Телефон выскользнул из пальцев. Я не пыталась его остановить. Он полетел вниз, с хрустом ударился об пол – стекло треснуло, и моё сердце треснуло вместе с ним. Всё было кончено.

Слёзы катились по щекам. Из горла вырвался надломленный смех, тут же перешедший в рыдания. Я упала на кровать, зарываясь лицом в подушку, глуша всхлипы и одновременно задыхаясь от них.

Моя истерика длилась, кажется, около часа, но когда я сверилась с настенными часами, оказалось, что прошло чуть более пятнадцати минут. Вернулась лихорадка, челюсти стучали, лицо щипало. Опустошённость была полной и окончательной, я напоминала себе пересохший пруд, из которого выкачали всю воду.

Телефон так и продолжал лежать на полу. Качаясь, словно зомби, я перешагнула через него и открыла створку шкафа. Поднялась на цыпочки и не глядя достала с верхней полки старую коробку из-под обуви. Все движения были отточены сотнями повторений и не требовали участия мозга. Вернулась на кровать и бережно сняла крышку. Лежавшее под ней я знала, как свои пять пальцев. Моя маленькая постыдная коллекция. Шесть замусоленных фотографий, кожаный браслет с колючками, смятые записки, которыми мы с Алеком обменивались в классе, и плеер – тот самый, который мы слушали на крыше. Я исправно заряжала его раз в месяц, поэтому теперь только и оставалось, что вставить наушники в уши, закрыть глаза и нажать кнопку “Play”. Музыка пролилась на мою иссохшую душу, как чистая вода.

Я слышу, как в ночи устали серые дома:

Им стало слишком тесно, они так много знают.

За стенкой в тишине один и тот же крик:

И в сотый раз по кругу кому-то повторяют:

Дыши. Дыши. Дыши. Дыши…

Я дышала глубоко и шумно, повинуясь призыву. Слёзы опять навернулись на глаза. Сцены прошлого мелькали в памяти и тут же растворялись. Они ничего не значили. Всё – ложь. Фикция. Пшик. Я никогда не любила, только обманывалась. Пора расстаться с иллюзиями.

Ненадёжные стены панельных строений

Впитали в себя вкус побед и поражений

И харкнули это из себя наружу

Прямо мне в душу, прямо тебе в душу.

Никуда не убежать от соседского уха,

Но оно, поверь, будет безнадёжно глухо,

Когда над тобой начнут колдовать

И кто-то тебе будет повторять и повторять:

Дыши. Дыши. Дыши…

На этих словах я вскочила и схватила коробку.

Дыши. Дыши…

Открыла окно. В лицо ударил ветер. Размахнулась и швырнула коробку со всем содержимым с третьего этажа. Плеер отправился следом.

Фотокарточки разлетелись в стороны, как подбитые бабочки, записки подхватил ветер. В сердце ничто не дрогнуло. Я была готова расстаться с обманом. Забыть прошлое и принять правду. “Сбрось чувства, точно хлам!” – так сказал Павел!

Перед тем как закрыть окно, я напоследок глянула вниз, чтобы посмотреть, куда упала коробка, и нет ли на улице людей… и застыла, как громом поражённая.

У подъезда, задрав голову и смотря прямо на меня, стоял Алек.