Читать книгу Коллапс. Случайное падение Берлинской стены - Мэри Элиз Саротт - Страница 6

Звуки выстрелов разлетались далеко. Особенно ночью, когда все затихало, особенно зимой, когда деревья стояли без листьев и не могли их приглушить. В такие моменты жители разделенного Берлина могли слышать их за милю или даже дальше от того места у Стены, где стреляли. Выстрелы случались не каждую неделю и даже не каждый месяц, но к 1989 году они успели стать регулярным и узнаваемым явлением. Все понимали, что означает этот шум. На Западе он вызывал беспокойство и отвращение. На Востоке он вызывал страх.

Карин Геффрой – разведенная мать двоих сыновей – жила в Йоханнистале, районе Восточного Берлина, через Стену от западноберлинского района Нойкёльн. Всякий раз, проснувшись из-за выстрелов, она думала об одном и том же. Кто-то, обычно молодой мужчина, попытался бежать из ГДР через Стену, и кто-то, обычно его родители, вскоре узнает ужасные новости. Может быть, их сын попадет в тюрьму за попытку побега, может быть, его изобьют, а может – и того хуже. Обычно, услышав шум, Геффрой не могла снова уснуть. Она включала радио и слушала станции Западного Берлина, так как они всегда пытались рассказать о случившейся стрельбе как можно больше. Иногда остаток ночи она воображала, каково это было бы – узнать подобные новости об одном из ее сыновей.

Опыт Геффрой раскрывает истину о государстве, в котором она жила, – истину, которая не изменилась в 1989 году, несмотря на все реформы Горбачева: авторитет властей Восточной Германии все еще опирался на их способность контролировать передвижение своих граждан. Контроль, в свою очередь, держался на применении силы. Конечно, он часто принимал и более сложные или скрытые формы, приводя к приспособленчеству, пособничеству и соучастию жителей Восточной Германии. Населению ГДР приходилось адаптироваться к диктатуре и, несмотря на это, пытаться сделать свою жизнь как можно более комфортной. Когда Крис – младший сын Карин – потребовал от матери, чтобы они попытались перебраться на Запад, та ответила, что ей слишком страшно начинать все сначала на новом месте и что она привыкла к тому, что у нее есть. У нее были квартира и работа, а на остальное можно было закрыть глаза. Крис пришел в ярость: «Этого мало для настоящей жизни. Всегда можно начать сначала!» Он отметил, не в первый и не в последний раз, как сильно ему хотелось бы увидеть остальной мир, особенно США.

Ответ его матери можно понять, ведь те политические силы, что разделили Германию, в конечном счете были неподконтрольны жителям ГДР – и даже руководству страны. Раздел был следствием того, как закончилась Вторая мировая война, и сложившегося после нее противостояния между военным союзом во главе с США (Организацией Североатлантического договора – НАТО) и советским альянсом – Организацией Варшавского договора. Концептуально раздел Германии выражал давнее историческое соперничество между коммунистическим и демократическим взглядом на организацию современных обществ. Весь XX век испещрен следами конфронтации между этими двумя идеологиями. Противостояние приводило как западных, так и коммунистических лидеров по всему миру к империалистическим повадкам – несмотря на то что они их осуждали. Находясь, в сущности, в прифронтовом государстве обширной Советской империи, жители Восточной Германии, такие как Геффрой, остро ощущали на себе последствия конфликта. Правящий режим их страны верил, что ему необходимо не только защищаться от врагов соцлагеря, но и удерживать своих граждан внутри границ. Отсюда колючая проволока и звуки стрельбы по ночам.

Разделение побежденной Германии после Второй мировой войны, как и дробление Берлина, изначально не должны были длиться десятилетиями. Напротив, это были экстренные меры в ответ на хаос, воцарившийся в послевоенной Германии. Здания лежали в руинах, свирепствовал голод. Разделение было нужно для временного распределения задач, связанных с оккупацией разрушенной страны и столицы, между четырьмя главными странами-победителями – Великобританией, Францией, Соединенными Штатами Америки и Советским Союзом – до мирной конференции, которая позже могла бы ввести постоянные правила. Однако трения между сверхдержавами сделали проведение конференции невозможным. Шли бесконечные споры о самых разных аспектах оккупации. Упомянем один пример: советские оккупационные войска массово насиловали женщин, и западные союзники едва ли могли остановить их, не применяя силы[10].

В итоге западные союзники, сотрудничавшие с местными политиками, решили превратить их оккупационные зоны в новое государство – Федеративную Республику Германии (ФРГ), или Западную Германию, в мае 1949 года. Новоявленные западные немцы сделали ряд шагов, чтобы показать, что объединение Германии остается желаемой целью, а ФРГ – лишь временная мера. Столицей они выбрали не крупный город, как Франкфурт, а совсем небольшой Бонн. Они заявили, что немцы – в широком смысле – имеют право на гражданство в новом государстве. С практической точки зрения это означало, что любой немец, достигший территории ФРГ, имел право получить паспорт и социальное обслуживание практически сразу же, минуя бесконечные ходатайства и миграционные процедуры. Наконец, эксперты по праву составили так называемый Основной закон, который стал служить фундаментом нового государства вместо Конституции. Статья 146 Основного закона гласила, что Конституция вступит в силу в неопределенный момент в будущем, когда «немецкий народ» определится с ней в результате референдума. До тех пор Основной закон должен был служить правовой основой ФРГ.

Есть какая-то ирония в том, что ФРГ в рамках Основного закона сформировала самые устойчивые политические институты в истории Германии. На протяжении конца XIX и первой половины XX века Германия будто бы несла бремя проклятья – ее институты не могли гарантировать стабильность и обезопасить от диктатуры. Теперь же предположительно временные структуры ФРГ прекрасно с этим справлялись, во всяком случае в западной части разделенной страны. Стабильность, обеспеченная Основным законом, привела, помимо прочего, к уверенному восстановлению экономики Западной Германии. ФРГ успешно сделала ставку на «социально-рыночный» подход и преодолела материальные разрушения и хаос, оставленный двумя мировыми войнами, быстрее, чем кто-либо мог ожидать. К тому же Западная Германия и другие западноевропейские страны воспользовались масштабной помощью, предоставленной им Соединенными Штатами Америки в рамках плана Маршалла.

Ну а на востоке, в том же 1949 году, Советский Союз руководил процессом превращения своей зоны влияния в другое новое государство – ГДР. Имея на бумаге демократическую структуру и даже многопартийную систему, Восточная Германия стала субъектом, которым де-факто управляло Политбюро Социалистической единой партии Германии (чаще всего известной по ее немецкой аббревиатуре – SED)[11]. Чтобы контролировать государственные институты ГДР, партийные лидеры Восточной Германии заявили свои права на практически все значимые государственные посты, одновременно сохраняя за собой и партийные должности. Когда требовалось принять государственное или партийное решение любой значимости, Политбюро совещалось с Москвой. Эти инструкции часто передавались в Восточный Берлин через советского посла, который таким образом превратился в столичного серого кардинала.

Два новых германских государства вскоре вошли в западный и восточный военные союзы. В 1955 году, активно консультируясь с западными союзниками, демократически избранное правительство Западной Германии сделало ФРГ частью НАТО. ГДР стала частью Организации Варшавского договора, хотя руководство страны (в отличие от ФРГ) не имело мандата избирателей для такого решения. Выборы в Восточной Германии проходили регулярно, но их результаты очевидно подтасовывались – СЕПГ регулярно получала около 99 % голосов. Да это и не имело значения, поскольку ГДР не смогла бы избавиться от советских войск, даже если бы этого захотели власти.

Количество иностранных солдат и ядерного оружия на территории разделенной Германии было огромным. В 1989 году канцлер ФРГ Гельмут Коль обратил внимание приехавшего с визитом президента США Джорджа Буша на то, что, хотя в некоторых местах ширина Западной Германии была не длиннее нью-йоркского Лонг-Айленда, в ней расквартированы 900 000 солдат. С другой стороны границы на них смотрели примерно 380 000 советских военнослужащих.

Таким образом, орудия и фортификационные сооружения вдоль границы между двумя Германиями были материальными воплощениями раскола, возникшего неожиданно и по множеству причин. Эти сооружения затрудняли пересечение границы между двумя Германиями, но до 1961 года перемещение между всеми четырьмя секторами все же оставалось возможным. Однако 13 августа того года СЕПГ под руководством Вальтера Ульбрихта приостановила эту возможность, начав строительство Стены и отгородив западные секторы города от Восточного Берлина и остальной части ГДР. Восточная Германия попросту теряла слишком много людей, трудоспособного возраста в особенности, – они переезжали на Запад. Впрочем, не это стало публичным оправданием возведения Стены. Не только Ульбрихт, но и его преемник Эрих Хонеккер, да и все прочие влиятельные члены СЕПГ заявляли, что Стена служит антифашистским барьером, необходимость в котором возникла из-за действий западных союзников. Известно пророчество Хонеккера, который в январе 1989 года заявил, что Стена «простоит еще пятьдесят и даже сто лет».

Хонеккер родился в 1912 году, вступил в Коммунистическую партию Германии в 1929-м и десять лет отсидел в тюрьме за сопротивление нацистам. После его освобождения и окончания Второй мировой он стал ведущей фигурой в Восточном Берлине и руководил молодежной организацией партии. Сместив своего начальника Ульбрихта (по сути, это был дворцовый переворот), он стал генеральным секретарем Политбюро в 1971 году. К моменту высказывания о «сотне лет» в 1989 году он уже восемнадцать лет в диктаторской манере руководил не только страной, но и СЕПГ, членом которой являлся примерно каждый пятый взрослый житель ГДР.

Хонеккер не пытался загнать как можно больше восточных немцев в ряды партии, потому что у СЕПГ было предостаточно других рычагов для расширения зоны своего контроля и его осуществления. Она руководила не только всеми государственными учреждениями, но и так называемыми массовыми организациями, например молодежными и профсоюзными, а также всеми университетами страны. Помимо прочего, такой контроль означал, что политически подозрительным школьникам или детям неблагонадежных родителей отказывали в доступе к высшему образованию.

Избежать контроля со стороны СЕПГ – и то до определенной степени – могли лишь католические и (гораздо более многочисленные) протестантские церкви. Режим не одобрял религиозную деятельность, но церкви в ГДР тем не менее сохранялись. Они даже пользовались некоторой автономией, хотя и под бдительным присмотром партии и Штази; отчасти благодаря собственным усилиям по сохранению этой свободы, отчасти из-за того, что церкви стали прибежищами для диссидентов. Партийные лидеры понимали, насколько удобнее контролировать оппозиционеров, когда они собираются в хорошо известных и прослушиваемых местах, таких как церкви, и поэтому терпели их, пока диссидентская деятельность не становилась в них чересчур активной. В результате одни диссиденты ценили церкви за то, что те могли дать им укрытие, а другие избегали из-за высокого риска слежки. Одна из причин, по которой восточногерманские активисты Бербель Боляй, Йенс Райх и их коллеги основали правозащитную организацию «Новый форум» в 1989 году, – то есть новый форум, независимый от церковных оппозиционных движений, – была в том, что они хотели свести к минимуму контакты со служителями церквей, связанных со Штази; хотя, конечно, ни они сами, ни их организация не могли полностью избежать слежки.

Если церкви или другие институты слишком сильно отклонялись от ожиданий партии, то СЕПГ могла задействовать свой главный инструмент запугивания – печально известное министерство государственной безопасности (Штази). В процентах от численности населения страны Штази являлось крупнейшей организацией слежки за всю мировую историю. В 1989 году в ней работали свыше 90 000 постоянных сотрудников и по меньшей мере 100 000 «внештатников» – тайных агентов и информаторов, почти поголовно мужчин. За время существования Восточной Германии – страны с населением всего семнадцать миллионов человек – в качестве постоянных сотрудников Штази успели потрудиться примерно четверть миллиона ее граждан. Возможно, что еще примерно 600 000 в тот или иной момент работали осведомителями. По некоторым оценкам, на каждых 180 граждан приходилось по одному штатному офицеру тайной полиции. Для сравнения, в СССР этот показатель равнялся примерно 1 на 600, в Чехословакии – 1 на 900, а в Польше – 1 на 1500.

Конечно, восточногерманскому режиму приходилось платить за всех этих сотрудников и организованную ими слежку. На министерство государственной безопасности тратилось столько средств, что режим начал полагаться на него как на всеобъемлющий институт по вопросам любой важности. Временами Штази одновременно выполняло роль министерств обороны, внутренних дел и иностранных дел. Некоторые его ответвления разом функционировали как иностранные разведывательные службы и органы внутренней разведки, тогда как другие занимались чем-то вроде охраны правопорядка. Существовали также специальные «филиалы» в почтовых отделениях для местной цензуры и на пограничных переходных пунктах, где Штази следило за осуществлением паспортного контроля и трафиком. Единственным политическим институтом, который Штази не контролировало, была сама СЕПГ. В остальном же тайная полиция могла дотянуться практически до любых областей восточногерманской политики, общества и жизни.

Одной из важнейших задач министерства был надзор за передвижением жителей Восточной Германии. Для обеспечения этого надзора Штази работало вместе с народной полицией (под руководством министерства внутренних дел) и пограничниками, в основном подчинявшимися министерству обороны. В этой структуре был задействован еще один важный элемент. Восточногерманский штаб пограничных войск находился в районе Карлсхорст на окраине Восточного Берлина; там же, совсем не случайно, располагался крупнейший зарубежный отдел советской тайной полиции – КГБ. В огромном комплексе КГБ в Карлсхорсте работало больше тысячи сотрудников. Агенты КГБ находились и в других точках по всей ГДР, сотрудничая с местной тайной полицией. В архивах Штази хранится, например, переписка молодого Владимира Путина, работавшего в штаб-квартире КГБ в Дрездене в конце 1980-х годов.

Самым главным физическим препятствием для жителей Восточной Германии была Берлинская стена. К 1989 году она уже не являлась отдельным сооружением, а представляла собой заградительную систему, полосу смертельных препятствий, которая в некоторых местах состояла из стен, траншей, проходов для собак, заборов, прожекторов, противотанковых ежей и других барьеров против техники. Эта полоса смерти растянулась на девяносто семь миль. Прожекторы, установленные вдоль стены, делали Западный Берлин единственным городом Земли, граница которого была полностью различима из космоса. Бо́льшая часть комплекса (примерно 70 миль) была оснащена забором с сигнализацией, а охраняли Стену почти двести сторожевых вышек и пятьсот собак.

Полоса смерти между Восточным и Западным Берлином, фотография без даты. Самая западная часть Стены в этом месте (слева на дальнем плане) была выше и тоньше, чем участок Стены перед Бранденбургскими воротами, а также имела скругленный верх, из-за которого перелезть через ограждение было сложнее. Восточные немцы продолжали гибнуть, пытаясь перебраться через Стену, даже в марте 1989 года (SBM, Bild Nr. 0015–12614; фотография Ханса-Йоахима Гримма).

Схожие фортификационные сооружения находились на границе Западной и Восточной Германии. К примеру, в 1972 году Хонеккер приказал установить автоматические устройства под названием SM-70, которые в случае активации детонировали, выстреливая больше сотни поражающих стальных осколков. Эти осколки разрывали плоть не только беглецов, но и диких животных, оставляя жуткие кровавые сцены. Последствия их применения оказались столь ужасными, что СЕПГ не стала устанавливать их на территории Берлина, где жители западной части легко смогли бы стать свидетелями бойни.

Вдобавок к автоматическим устройствам граница между ФРГ и ГДР патрулировалась сторожевыми собаками. Как рассказывает бывший кинолог Дитмар Шультке, восточногерманские пограничники соревновались, кто круче, издеваясь над служебными животными. У многих собак были отрублены хвосты, отморожены уши, а их немытые вонючие шкуры кишели паразитами. Позже Шультке также признался, что если из-за снегопада было трудно добраться до собак, дежуривших на цепи на границе, то их, воющих, оставляли умирать от голода.

Если беглецов не останавливали стены, SM-70 или собаки, то пограничники могли открыть по ним огонь. За без малого три десятилетия существования Берлинской стены было как минимум 1700 случаев стрельбы по пытавшимся бежать. Однако несмотря на эти инциденты (не говоря о том, что их слышали люди, жившие рядом со Стеной, например Геффрой), руководство СЕПГ неуклонно отрицало наличие приказа стрелять.

Строго говоря, на бумаге «приказа» действительно не существовало, поскольку подобные документы специально составлялись двусмысленно, чтобы лидеры Восточной Германии в случае необходимости могли правдоподобно отвечать критике иностранных правозащитников. Согласно письменным инструкциям, пограничники могли действовать на свое усмотрение в случае, если они заметили попытку побега. В реальности, однако, все обстояло иначе. Что бы ни было написано в документах, от пограничников раз за разом требовали во что бы то ни стало останавливать перебежчиков. Беглых восточных немцев следовало задерживать или «ликвидировать» – других вариантов не предлагалось. Неприятные подробности при необходимости всегда можно было исказить в отчетах. Так как стрельба в целях самообороны считалась допустимой, солдаты могли оправдать любой инцидент тем, что им показалось, будто их жизни угрожает опасность. Пограничники даже получали премии – денежные вознаграждения, отпуска и повышения – за стрельбу по человеку, пытавшемуся сбежать, а особенно меткие из них получали право украсить свою форму «аксельбантом снайпера». Западные правозащитники пытались бороться с этой практикой, обращаясь к пограничникам напрямую плакатами с надписью «Целься мимо, не становись убийцей».

Режиму, однако, приходилось расплачиваться за этот зазор между неоднозначностью письменных приказов и звериной жестокостью их исполнения. Зазор существовал для того, чтобы лидеры режима могли сохранить лицо, однако он же создавал ситуацию неопределенности для пограничных служащих и способствовал тому, чтобы они принимали самостоятельные решения – как в ту ночь, когда граница была открыта. Впрочем, правящий режим сознательно поддерживал эту неоднозначность, так как элита СЕПГ сильно переживала о том, что про них и ГДР думают лидеры иностранных государств и главы международных институций. Во время переговоров с ними партии была нужна возможность отрицать наличие приказа открывать огонь – например, когда ГДР добивалась членства в международных организациях или финансовой поддержки от Бонна. Хонеккер, похоже, особенно сильно беспокоился о репутации ГДР за рубежом. Он стремился к иностранному признанию самыми разными способами, от международных конференций до спортивных мероприятий типа Олимпийских игр, всегда надеясь представить свою страну как равную странам Запада, а себя – равным их лидерам.

Эта чувствительность к зарубежному мнению ставила Политбюро в щекотливое положение. По мере того, как экономика ГДР сокращалась и все больше зависела от всевозможных форм помощи от Западной Германии, восточным немцам приходилось уделять больше внимания тому, с каким отвращением Бонн воспринимает убийства на границе. Иногда это могло привести к серьезным изменениям. В середине 1980 годов Хонеккер приказал убрать изуверские аппараты SM-70 с границы между двумя частями Германии, в основном из-за осуждения международного сообщества. А после публикации в январе 1989 года отчета Amnesty International, в котором писалось о вопиющем нарушении прав человека в ГДР, СЕПГ привлекла к себе еще больше нежелательного внимания. Однако в остальное время Хонеккер и его товарищи просто избегали прямых ответов на вопросы о насилии на границе, не желая подвергать опасности эту неотъемлемую часть их власти и контроля. Например, министр обороны ГДР Хайнц Кесслер в 1988 году дал большое интервью крупной западногерманской газете Die Zeit, заверив ее журналиста, что «никогда, никогда не было приказа стрелять!».

Поскольку телевидение и радио Западного Берлина и ФРГ вещало и на ГДР, то комментарии вроде того, что сделал Кесслер, не могли оставаться незамеченными в Восточной Германии. Они приумножали слухи о том, что по факту стрельба прекратилась. Один из таких слухов в начале 1989 года услышал Крис – младший сын Карин Геффрой. Двадцатилетний парень больше не мог терпеть притеснение в ГДР. Он был молод, амбициозен и атлетичен; ребенком он демонстрировал необыкновенные успехи в спорте и был отправлен учиться в специальную спортивную школу, где стал талантливым гимнастом. Он хотел поступить в университет и сделать карьеру пилота, но из-за сомнительных взглядов Криса на политику государство закрыло ему доступ к высшему образованию. Вместо этого он устроился официантом в ресторан, где часто обслуживал посетителей с Запада. Его друг Дирк Ригель, тоже официант, позже вспоминал, что общение с иностранными гостями, особенно американцами, постоянно напоминало им о том, в какой ловушке пребывали они сами.