Читать книгу Добывайки на реке - Мэри Нортон - Страница 3

Немного нервничая и слегка робея, один за другим они прошли через узкую и высокую дыру в деревянной стенной панели. Внутри было темновато, как в пещере. К их разочарованию, помещение оказалось нежилым, и в нём пахло пылью и мышами.

– Ах ты боже мой! – пробормотала Хомили. – Как же они здесь живут?

Неожиданно остановившись, она подобрала что-то с пола и возбуждённо прошептала:

– Ты только посмотри, что я нашла! Знаешь, что это такое?

– Да, – ответил Под, когда Хомили помахала у него перед носом чем-то белёсым, – это кусочек пера для чистки трубки. Положи его на место и идём: нас ждёт Спиллер.

– Это носик от нашего старого чайника из жёлудя – вот что это такое. Я бы его узнала из тысячи, и тебе меня не переубедить. Значит, они здесь… – удивлённо констатировала Хомили, шагая за Подом в густую тень, где их уже ждали Спиллер и Арриэтта.

– Мы поднимемся здесь, – сказал Спиллер, положив руку на приставную лестницу, возле которой стоял.

Хомили подняла глаза и посмотрела вверх, куда уходили перекладины, исчезая во мраке, и вздрогнула. Лестница была сделана из спичек, аккуратно склеенных и соединённых с половинками расщеплённой палки наподобие тех, что используют в качестве подпорок для растений в горшках.

– Нам лучше подниматься по одному, и я пойду первым, – решил Под.

Хомили со страхом смотрела мужу вслед, пока не услышала его голос сверху, откуда-то из темноты:

– Всё в порядке, поднимайтесь.

У Хомили дрожали колени, но она успешно добралась до едва освещённой площадки, похожей на парящую в воздухе сцену, и та еле слышно скрипнула и покачнулась под её весом. Внизу осталась чёрная пустота, впереди ждала открытая дверь.

– О господи! Только бы не сломать себе шею, – пробормотала Хомили и посоветовала Арриэтте, поднимавшейся следом за ней: – Не смотри вниз!

Арриэтта и не собиралась туда смотреть: всё её внимание занимал освещённый дверной проём, в котором двигались тени, откуда слышались негромкие голоса и чей-то звонкий смех.

– Идём, – позвал Спиллер, увлекая её к двери.

Арриэтта навсегда запомнила своё первое впечатление от этой комнаты наверху. Там было тепло, неожиданно чисто, мерцал огонёк свечи, пахло домашней едой, а ещё звучали голоса… много голосов.

Мало-помалу выйдя из оцепенения, она начала понимать, кто есть кто. Эта женщина, что сейчас обнимает её мать, вся такая кругленькая и сияющая, должно быть, тётя Люпи. Почему они так вцепились друг в друга, и плачут, и жмут друг другу руки? Их отношения никогда не отличались особенной теплотой, и все вокруг об этом знали. Хомили всегда считала Люпи высокомерной, потому что в старом доме та жила в гостиной и даже, как говорили, переодевалась к ужину. А Люпи, в свою очередь, относилась к Хомили пренебрежительно из-за её слишком уж простого быта под полом кухни и невыразительной, неухоженной внешности.

В комнате был и дядя Хендрири. Борода его заметно поредела, и он говорил отцу Арриэтты, что это никак не может быть она, а Под с гордостью возражал, что именно так и есть. Как звали находившихся здесь же трёх мальчиков – своих двоюродных братьев, выросших, но всё равно похожих друг на друга, – она не помнила. И ещё там была женщина, худенькая, высокая, как будто из сказки, не старая и не молодая, которая держалась в тени и смущённо улыбалась.

Хомили, увидев её, всплеснула руками и воскликнула:

– Неужели это Эглтина? Не может быть!

Арриэтта смотрела во все глаза и сама себе не верила. Неужели это действительно Эглтина, её давно пропавшая двоюродная сестра, которая однажды сбежала из-под пола, и с тех пор её никто больше не видел? Для Арриэтты её история была чем-то вроде легенды, страшной сказки, которую она слышала с самого детства. И вот теперь Эглтина здесь, перед ней, живая и невредимая, если только всё это им не снилось.

В этой комнате, обставленной кукольной мебелью, совершенно разномастной и непропорциональной, было и правда что-то странно нереальное, так что всё происходящее вполне могло оказаться сном.

Кресла, обитые репсом или бархатом, были либо слишком маленькие, чтобы в них сидеть, либо, наоборот, чересчур глубокие и высокие. Вдоль стен выстроились шифоньеры, упиравшиеся в потолок, а столы оказались неудобно низкими. В игрушечном камине «пылали» раскрашенные угли из гипса, и каминный прибор составлял одно целое с решёткой. Два фальшивых окна прикрывали красные атласные шторы с пышными ламбрекенами, и в каждом был от руки нарисован вид: за одним окном – швейцарские Альпы, за другим – Шервудский лес. («Это Эглтина нарисовала, – сообщила тётя Люпи бархатным светским голосом. – Как только у нас появятся ещё занавески, мы сделаем третье окно, с видом на озеро Комо с горы Сан-Примо».) В этой комнате было множество самых разных ламп, настольных и не только, все под абажурами с фестонами, кисточками или бахромой, но освещали комнату, с удивлением заметила Арриэтта, знакомые скромные маканые свечи, точно такие же, какие они делали дома.

Оттого, что все родственники выглядели очень опрятными и чистыми, Арриэтта засмущалась ещё больше.

Бросив быстрый взгляд на отца и мать, она и вовсе расстроилась: они уже больше месяца не стирали одежду и несколько дней не умывались. У Пода были разорваны на колене брюки, а у Хомили сосульками висели волосы. Тётя Люпи, пухленькая и вежливая, принялась упрашивать Хомили снять верхнюю одежду таким голосом, каким, как представлялось Арриэтте, предлагают передать лакею боа из перьев, бальную накидку и сверкающие белизной лайковые перчатки.

Только Арриэтта переживала напрасно: Хомили, которая дома всегда боялась предстать перед посторонними в грязном фартуке, не растерялась. Вспомнив роль женщины-измученной-до-предела, она добавила к ней образ страдающей-но-не-будем-сейчас-об-этом и сопроводила всё это новой улыбкой, бледной, но отважной, и – с той же благой целью – вытащила из пыльных волос две последние шпильки.

– Люпи, бедняжка, сколько здесь мебели! Кто помогает тебе вытирать пыль? – картинно закатив глаза, произнесла Хомили и, чуть покачнувшись, рухнула на стул.

Все бросились к ней, как она и ожидала, принесли воды, помогли умыться и ополоснуть руки. Хендрири, глядя на неё полными слёз глазами, пробормотал:

– Бедняжка! Уму непостижимо, как столь хрупкое существо смогло столько вынести…

Потом, когда гости немного привели себя в порядок, все уселись ужинать. Ели в кухне, которая хоть и разочаровала Хомили, зато там горел настоящий огонь. Плитой служил большой чёрный дверной замок. Угли помешивали через замочную скважину, а дым, как объяснила Люпи, уходил через систему труб в дымоход коттеджа. Много места занимал длинный белый стол, роль которого выполнял наличник двери гостиной, покрытый белой эмалью и разрисованный незабудками, который крепко держался на четырёх огрызках карандашей, поставленных так, что грифели попадали в отверстия для шурупов и их кончики чуть возвышались над поверхностью. Один из карандашей оказался чернильным, и гостей предупредили, чтобы до него не дотрагивались, иначе испачкают руки.

На столе было множество разнообразных блюд, как настоящих, так и муляжей. Пироги, пудинги и консервированные фрукты Люпи приготовила сама, а гипсовую баранью ногу и блюдо с такими же пирожными позаимствовала в кукольном домике. Между тарелками нашли своё место два графина зелёного стекла, три настоящих широких стакана и чашки из желудей.

Разговоры, разговоры, разговоры… Арриэтта ошеломлённо слушала, пока наконец-то не поняла, почему их ждали.

Похоже, Спиллер, обнаружив, что пещера опустела, обитатели ботинка исчезли, как и сам ботинок, собрал их пожитки, побежал к юному Тому и всё ему рассказал. Люпи стало нехорошо, когда они упомянули имя мальчика, и ей пришлось выйти из-за стола. Она немного посидела в другой комнате на хрупком позолоченном стуле, поставленном в дверном проёме – «на сквозняке», как она сама сказала, – обмахивая своё круглое красное лицо пером жаворонка.

– Мама всегда так – стоит упомянуть человеков, – объяснил старший сын Люпи. – Бесполезно говорить, что он и мухи не обидит!

– Этого нельзя знать наверняка, – мрачно возразила Люпи со своего стула в дверном проёме. – Он уже почти взрослый, а они, говорят, именно в этот момент становятся опасными…

– Совершенно верно, – поддержал Люпи Под. – Я и сам им никогда не доверяю.

– О, как вы можете такое говорить! – воскликнула Арриэтта. – Вспомните, как Том буквально вырвал нас из лап смерти!

– Как это вырвал? – взвизгнула Люпи. – Ты хочешь сказать, что он брал вас руками?

– Разумеется, – пожала плечами Хомили и хохотнула, без остановки гоняя шарик малины по своей скользкой тарелке. – Ничего особенного.

– Даже представить страшно! – слабым голосом произнесла Люпи. – Надеюсь, вы меня извините, но мне надо пойти и прилечь… ненадолго.

Когда она подняла своё пышное тело с крошечного стульчика, тот покачнулся, и Хомили, которой сразу стало лучше, как только Люпи ушла, спросила совершенно нормальным голосом:

– Кто-то из большого дома в обычной белой наволочке принёс её сюда.

– Из нашего дома? – уточнил Под.

– Судя по всему, – кивнул Хендрири, – вся эта мебель из того кукольного домика, который стоял в комнате для занятий, помнишь? На верхней полке шкафа с игрушками, справа от двери.

– Разумеется, помню: ведь кое-что из этой мебели принадлежит мне, – проворчала Хомили и, повернувшись к Арриэтте и понизив голос, добавила: – Жаль, что мы не сохранили ту опись, ту самую, которую ты составила на промокашке. Помнишь?

Арриэтта, уже догадавшись, что без ссор в будущем не обойдётся, кивнула и вдруг почувствовала страшную усталость. Разговоров оказалось слишком много, да и жарко было в переполненной комнате.

– И кто всё это принёс? – поинтересовался Под. – Кто-то из человеков?

– Наверняка, – подтвердил Хендрири. – Наволочка лежала на другой стороне насыпи. Это случилось вскоре после того, как нам пришлось уйти из барсучьей норы и устроиться в плите…

– А что это была за плита? Не та ли, что валялась возле табора?

– Она самая, – подтвердил Хендрири. – Мы прожили в ней целых два года.

– На мой взгляд, слишком близко к цыганам, – заметил Под, отрезал себе добрый кусок горячего варёного каштана и густо намазал его сливочным маслом.

– А что делать? Нравится тебе или нет, приходится селиться поближе к человекам, если ты добывайка, – объяснил Хендрири.

Под так удивился, что даже забыл про каштан, и воскликнул:

– Ты добывал в таборе? В твоём-то возрасте!

Хендрири еле заметно пожал плечами и скромно промолчал, а Хомили восхищённо выдохнула:

– Вот это да! Какой у меня брат! Ты представляешь, Под?

– А я вот о чём подумал, – поднял голову Под. – Как ты поступал с дымом?

– Не было никакого дыма, – объяснил Хендрири, – ведь плита-то газовая.

– Готовить на газе! – мечтательно воскликнула Хомили.

– Мы заимствовали его из трубы, которую проложила вдоль всей насыпи газовая компания. Печка была опрокинута, ты же помнишь. Мы прорыли туннель через дымоход и провели в нём полтора месяца, но дело того стоило: у нас было три горелки.

– А как же вы их зажигали, потом тушили? – в недоумении полюбопытствовал Под.

– Так мы их не тушили: один раз зажгли – и всё. Они и сейчас горят.

– Ты хочешь сказать, что до сих пор туда ходишь?

Хендрири сдержал зевок (они сытно поужинали, и в комнате было душновато) и покачал головой.

– Там живёт Спиллер.

– О! – воскликнула Хомили. – Так вот на чём он готовил еду! Мог бы и нам об этом сказать или хотя бы к себе пригласить…

– Спиллер не мог этого сделать, – сказал Хендрири. – Обжёгшись на молоке, дуют на воду, как говорится.

– О чём это ты? – не поняла Хомили.

– После того как мы покинули барсучью нору… – начал было Хендрири, но осёкся: ему явно было немного стыдно. – В общем, в этой плите он жил сам. Спиллер пригласил нас перекусить и отдохнуть, а мы остались на пару лет…

– Но уже после того, как вы добрались до газа, – заметил Под.

– Верно, – подтвердил Хендрири. – Мы готовили еду, а Спиллер добывал.

– Ага! Спиллер добывал? Теперь понимаю. Нам с тобой придётся признать, что мы уже не так молоды, как когда-то.

– А где сейчас Спиллер? – вдруг спросила Арриэтта.

– О, он ушёл, – неопределённо сказал Хендрири, которому явно было не по себе, судя по тому, что он хмурился и постукивал по столу оловянной ложкой.

(Одной из её полудюжины, сердито вспомнила Хомили, гадая, сколько их всего осталось.)

– Куда ушёл? – уточнила Арриэтта.

– Домой, я думаю, – ответил Хендрири.

– Но мы ведь его даже не поблагодарили! – воскликнула Арриэтта. – Спиллер спас нам жизнь!

Хендрири стряхнул мрачное настроение и неожиданно предложил Поду:

– Как насчёт черничной наливки? Люпи сама её делает. Это нас немного подбодрит…

– Нет, спасибо, – твёрдо отказалась Хомили, не дав Поду возможность ответить. – Из этого никогда ничего хорошего не выходило, как мы успели выяснить.

– Но что подумает Спиллер? – не унималась Арриэтта, и в глазах её опять появились слёзы. – Мы даже не сказали ему «спасибо».

– Спиллеру? – удивлённо посмотрел на неё Хендрири. – Он не ждёт благодарности. С ним всё в порядке.

– Почему он не остался на ужин?

– Да он никогда не остаётся, – объяснил Хендрири, – потому что не любит компанию. Еду он готовит себе сам.

– Где?

– В той самой плите.

– Но до неё так долго идти!

– Только не для Спиллера. К тому же часть пути он проплывёт на своей барке.

– Уже, наверное, стемнело, – вздохнула Арриэтта.

– Да не беспокойся ты за Спиллера, – сказал с улыбкой дядя, – ешь лучше свой пирог…

Арриэтта посмотрела на тарелку: розовую, целлулоидную, из чайного сервиза, хорошо ей знакомого, – и поняла, что есть ей совершенно не хочется.

– А когда Спиллер вернётся? – спросила она с тревогой.

– Он редко сюда приходит: два раза в год за новой одеждой или если юный Том позовёт.

Арриэтта задумалась, потом грустно произнесла:

– Должно быть, ему очень одиноко.

– Спиллеру? Нет, я бы не сказал. Среди добываек такие, как он, одиночки встречаются. – Хендрири задумчиво перевёл взгляд на свою дочь, сидевшую в одиночестве у огня. – Вот и Эглтина такая… Жаль, но с этим ничего не поделаешь. У таких добываек особое отношение к человекам: они, как говорится, едят у них с руки…

Когда вернулась отдохнувшая Люпи, беседа продолжилась, и никто не заметил, как Арриэтта выскользнула из-за стола и направилась в сторону соседней комнаты. До неё ещё долго доносились разговоры взрослых обо всём на свете: о том, как будут жить на новом месте; как обустроить квартиру из нескольких комнат наверху; об опасностях, которые могут подстерегать их на новом месте, и о правилах, соблюдая которые их можно избежать (лестницу обязательно надо втаскивать на ночь наверх, но прежде убедиться, что мужчины вернулись); мальчиков по одному можно отпускать со старшими учиться добывать, но женщины, как принято, должны оставаться дома. Она услышала также, как её матушка отказалась от предложения пользоваться кухней:

– Спасибо, Люпи. Ты очень добра, но нам лучше с самого начала жить так, как будет дальше, то есть отдельно, согласна?

«Опять всё сначала», – вздохнула Арриэтта, усаживаясь в жёсткое кресло в соседней комнате. Разница в том, что теперь они будут жить не под полом, а повыше, между дранкой и штукатуркой, пыльные проходы заменят лестницы, а платформа – колосниковую решётку. Во всяком случае, она очень на это надеялась.

Арриэтта оглядела заставленную мебелью комнату, и предметы из кукольного домика вдруг показались ей нелепыми: всё напоказ и ничего для удобства. Фальшивый уголь в камине потерял свой вид, краска стёрлась: похоже, Люпи слишком часто его чистила, – а нарисованные в окнах пейзажи по краям были захватаны пальцами.

Арриэтта вышла на тускло освещённую площадку, где тени и пыль непременно напомнили бы ей кулисы, если бы она знала, что это такое. Заметив, что лестница стоит на месте (значит, кто-то ушёл добывать), она едва не заплакала: бедный Спиллер… одиночка, как они его назвали. «Возможно, и я такая же», – с жалостью к себе подумала Арриэтта.

Как темно было в этом чужом доме – почти так же темно, как под полом кухни в Фэрбанксе, ведь освещали его лишь самодельные восковые свечи, наколотые на острия кнопок. («Сколько человечьих жилищ, – вдруг подумала Арриэтта, – сгорело из-за беспечности добываек, снующих взад и вперёд с горящими свечами в руках».) Как ни старалась Люпи навести чистоту, пахло сажей и из углов тянуло прогорклым сыром.

Братцы спали в кухне – ради тепла, объяснила Люпи; нарядной гостиной пользовались лишь по особым случаям. Снаружи от неё была неосвещённая площадка, с которой спускалась вниз шаткая лестница.

Две комнаты, которые им отвела Люпи, находились над площадкой, скрытые в полумраке. Лестницу к этим комнатам смастерить ещё не успели, и добраться до жёсткого настила, сделанного Хендрири из крышки обувной коробки, можно было, только цепляясь пальцами за дранку и вслепую нащупывая место для ноги.

– Ну, ты приведёшь тут всё в жилой вид, – сказала Люпи, поскольку знала, что у Пода золотые руки, – а мы для начала одолжим вам кое-что из мебели.

– Для начала… – пробормотала Хомили в то первое утро, поднимаясь, шаг за шагом, вслед за Подом по дранкам, поскольку, в отличие от большинства добываек, боялась высоты и не увлекалась лазанием. – А потом что?

Взглянуть вниз было страшно. Она знала, что площадка там неустойчивая, а от неё отходит спичечная лестница, похожая на рыбью кость.

«Ладно, – пыталась она себя утешить, неуклюже нащупывая место, куда поставить ногу, – пусть подъём и крутой, зато вход отдельный…»

– Как тебе тут, Под? – спросила Хомили, просовывая наконец голову в круглый люк, прорезанный в полу (ну и странно же это выглядело – словно её голову отделили от плеч).

– Здесь сухо, – ответил Под уклончиво и топнул несколько раз по полу, точно желая проверить его крепость.

– Ой, не топай так сильно! – взмолилась Хомили, еле удержавшись на ногах. – Это всего лишь картон.

– Знаю, – сказал Под и добавил, когда Хомили добралась до него: – Но дарёному коню в зубы не смотрят.

– Дома под кухней, – сказала Хомили, осматриваясь, – мы по крайней мере были на твёрдой земле…

– Когда это было! Уже и в ботинке пожить пришлось, – напомнил Под, – и в пещере на берегу. И чуть с голоду не умерли. И чуть не замёрзли насмерть. И чуть не попали в руки к цыганам.

Хомили ещё раз огляделась по сторонам. Две комнаты? Назвать их так можно, лишь обладая богатым воображением. Кусок картона между двумя решётками дранки, разделённый книжным переплётом, где на тёмно-красном холсте тускло поблёскивало вытисненное золотом название: «Разведение свиней. Ежегодник». В этой стене Хендрири вырезал дверь. Потолков вообще не было, и откуда-то сверху падал слабый свет. Верно, через щель между половицами и стеной в спальне лесника, подумала Хомили.

– Кто там спит? – спросила она Пода. – Отец этого мальчика?

– Дед.

– Не удивлюсь, если он наставит мышеловок или ещё чего, чтобы нас поймать.

– Спору нет: когда имеешь дело с лесниками, надо сидеть тишком, – согласился Под. – Правда, он на целый день уходит из дому, и мальчик с ним…

Осмотревшись, Под добавил:

– Да, здесь сухо и тепло.

– Не очень-то, – возразила Хомили.

Шагнув в проём между комнатами, она увидела, что дверь держится на холстине переплёта, которую Хендрири оставил неразрезанной, и заметила:

– Скоро обтреплется, вот увидишь. И что тогда?

– Я могу прошить холст сапожными нитками. Пара пустяков. – Под прижал ладони к каменной кладке дальней стены и объяснил: – Дымоход. Тёплый, да?

– Да, – хмыкнула Хомили, – когда прижмёшься к нему.

– Что, если нам спать тут, рядом с трубой?

– На чём?

– Они вроде собирались одолжить нам кровати.

– Нет, лучше использовать дымоход для стряпни. – Хомили ощупала руками кладку и принялась выколупывать штукатурку из вертикальной трещины между камнями. – Тут можно добраться до жара.

– Но ведь мы будем питаться внизу все вместе, – напомнил Под. – Вроде так договорились… И готовить будем вместе.

– Вместе готовить, вместе добывать… но тебе добывать здесь будет нечего, – возразила Хомили.

– Чепуха, – сказал Под. – С чего ты взяла?

– А с того, что в таком небольшом доме, как этот, где живут всего двое человеков: старик и мальчик, – нет столько поживы, сколько в Фэрбанксе. Попомни мои слова. Я разговаривала с Люпи: Хендрири и двое старших парнишек вполне здесь управляются, – а ты станешь у них отбивать хлеб. Вряд ли это им придётся по вкусу.

– Так что же делать? – немного растерялся Под. Глаза у него округлились, стали пустыми.

Добывайка, лишённый возможности добывать, в особенности такой мастер своего дела, как Под!

– Займёшься мебелью скорее всего.

– Но они же сказали, что дадут нам её взаймы.

– Дадут взаймы! – прошипела Хомили. – Всё, что у них есть, было нашим!

– Полно тебе… – начал было Под, но Хомили, понизив голос до шёпота, продолжила:

– Всё, до последней вещи. И это красное бархатное кресло, и кухонный шкаф для посуды с нарисованными тарелками – всё, что мальчик принёс нам из кукольного домика…

– Но плита из замка их собственная, – вставил Под, – и стол из дверного наличника. И этот…

– …И гипсовая баранья нога была наша, – прервала его Хомили, – и блюдо с гипсовым тортом. И кровати наши были, и диван. И пальма в кадке…

– Послушай, Хомили, – взмолился Под, – мы уже обсуждали всё это, вспомни. Как говорится, что с воза упало, то пропало; что нашёл, то моё. Для них мы тогда всё равно что умерли… ну, вроде как сквозь землю провалились или в воду канули. Все эти вещи им принесли в простой белой наволочке и сложили у дверей. Понимаешь, что я хочу сказать? Вроде как мы их оставили им в наследство.

– Оставить что-нибудь Люпи? Да ни за что! – воскликнула Хомили.

– Право же, следует признать, что они были к нам добры.

– Да уж, – согласилась Хомили и грустно посмотрела вокруг.

Картонный пол был усеян кусками упавшей сверху штукатурки, и Хомили рассеянно принялась подталкивать их ногой туда, где между ровным краем картона и бугристой обмазкой стены имелись небольшие отверстия. Обломки с шумом обрушились вниз, в кухню Люпи, и Под воскликнул:

– Видишь, что ты наделала? Если нам дорога жизнь, не следует поднимать шум. Особенно такой. Для человеков, если где что шуршит или скребётся, – это мыши или белки. Сама знаешь не хуже меня.

– Прости… – сказала Хомили.

– Погоди-ка минутку.

Всё это время Под пристально смотрел на луч света, падавший сверху, и сейчас, не успела Хомили отозваться, быстро полез по дранке к щели, откуда он выбивался.

– Осторожней! – шепнула Хомили.

Ей показалось, что он тащит какой-то предмет: какой – было не видно, но, судя по пыхтению Пода, тяжёлый.

– Не волнуйся: там, наверху, сейчас никого нет. Принимай, – закончив спуск, сказал Под и передал жене старую костяную зубную щётку. – Первая добыча. Кто-то уронил её там, в спальне, и она застряла между полом и стеной. Залезть туда, в комнату, проще простого: то ли стена немного отошла, то ли половицы усохли, – а дальше щель ещё шире…

Сказано это было нарочито скромно, но Хомили видела, что он доволен.

– Принимай ещё, – добавил Под, передавая ей довольно большую раковину, которую вытащил из обмазки стены. – Ты подмети тут, а я снова поднимусь наверх. Самое время, пока никого нет.

– Только осторожней, Под… – с гордостью и беспокойством попросила Хомили.

Она не сводила с мужа глаз, пока он взбирался по дранке, и лишь после того, как исчез из виду, принялась подметать пол, используя раковину вместо совка. К тому времени, когда снизу поднялась Арриэтта, чтобы сообщить, что их ждут к столу, на полу лежала неплохая добыча: донышко фарфоровой мыльницы (таз для умывания), вязанная тамбуром жёлтая с красным салфетка под блюдо, из которой мог выйти коврик, светло-зелёный обмылок, длинная штопальная игла (чуть заржавевшая), три таблетки аспирина, пачка пёрышек для чистки трубок и длинный кусок просмолённой бечёвки.

– Я вроде бы нагулял аппетит, – сказал Под, очень довольный собой.