Читать книгу Каролина - Мэри Соммер - Страница 2

– Да чтоб тебя меж учуял!

– Эй, за языком следи!

– Это ты следи за своими грязными манжетами. За дурака меня держишь?

– Да вот же они, все мои карты, перед тобой. Если мерещится, так нечего было вчера у хозяйки восьмую рюмку наливки выклянчивать…

– А ты и посчитал!..

Не вспоминай межа перед сном. Не говори о нём после пробуждения, пока не позавтракаешь. Если Боги на завтрак ничего не послали – до обеда не говори. Слышишь, как прохожие о нём шепчут, перейди на другую сторону улицы, трижды обернись вокруг себя и подставь ладони небу. Иначе придёт.

Не вспоминай межа перед сном.

Я обернула руки шарфом. Зима шла к своему завершению. Об этом мы узнали, считая дни, а погода ещё спорила. В тюрьме было особенно холодно. Толстые каменные стены не нагрелись бы и на солнце, выгляни оно из-за туч; пальцы ног коченели на каменном полу – даже через подошву и плесневелый соломенный коврик. Свернувшись на железной койке, я открывала и закрывала глаза: смотрела на потолок, смотрела внутрь себя. И будто не было в мире другого цвета кроме серого.

– Кажется, Мэрг пришла, слышишь?

Я перестала жмуриться и скосила взгляд на дверь. Снаружи доносилась какая-то возня и фальшивый женский смех.

Полночи двое бродяг из соседней камеры не давали мне уснуть: ругались, играли в карты, придумывая всё более нелепые ставки. Корабль, гружёный золотом, полный прислуги дом, ночь в объятиях королевы или целый жареный гусь на обед. Или чтобы все рокнурцы разом под землю провалились. Такие были ставки, я подслушивала и не знала, за кого из глупцов болеть. А может, мечтателями они были?

– Сегодня она зря пришла, – заявил тот, что мошенничеством выиграл корабль. – Нечем поживиться.

– Почему? Вон же девчонка.

– Да ну. Какая-то она костлявая и общипанная, Мэрг её не возьмёт.

– Спорим, что возьмёт!

– На что?

– А хоть на то, – бравый спорщик понизил голос до шёпота, – что король-предатель Эналаи окочурится к завтрашнему утру.

Ненадолго стало тихо.

– Ну и пусть ты победишь тогда, – наконец отозвался соперник. – Эй, красотка, хе-хе… Ты бы пёрышки пригладила.

Я села на койке и уставилась на них. Ночью их притащили, громких и пьяных, а я притворилась спящей, чтобы избежать разговоров. Теперь пришёл час познакомиться.

У одного не доставало двух зубов. Второй был тощий, точно скелет, – и он ещё меня костлявой назвал!

– Кто такая Мэрг? – Я сразу перешла к важному.

– Хозяйка борделя, – быстро ответил беззубый. – Да не какого-нибудь, а на Бузинной улице, что в Светлых кварталах. Туда самые богатые рокнурцы захаживают и мно-ого денег оставляют.

– Она иногда приходит сюда, девушек новых ищет, – добавил второй.

– Не так ищет, как спасает.

Они многозначительно переглянулись. Я встала и подошла к решётке.

– Спасает? Забирая в бордель?

Тощий хохотнул.

– А то! В Нуррингоре тебя охранники тоже хорошенько отымеют, но бесплатно… – Он ойкнул, получив тычок в рёбра от товарища. Беззубый пробормотал что-то про даму и вежливость.

– Мы тут не в первый раз уже, – он неуклюже приосанился, – а тебя, красавица, ещё не встречали. За что загребли-то? Украла небось чего?

– За убийство, – ответила я.

Они снова переглянулись.

– Тогда Мэрг не сможет её забрать, хоть и не сильно страшная, как сразу показалось, – тощий вновь забыл про этикет.

Про Нуррингор всякое рассказывали, всегда ужасное. Побеждённая Мидфордия знала свою многовековую историю, хранила память о королях и создателях, славилась городами и древними замками. Но тюрьма у самой кромки Чёрного леса за девять лет послевоенного существования успела обрасти самыми разными историями и слухами. Может, преувеличивали или вовсе сочиняли, да кому же хотелось узнать?

Я отвернулась и пригладила волосы. Расправила воротник, одёрнула юбку. Хоть и мятое, платье на мне было приличное – герцог Лосано не скупился на внешний вид своих слуг. В остальном бы не сплоховать…

Заскрежетал ключ в замке. Дверь отворилась, впустила полоску света, а потом женщину; следом вошёл молодой охранник, он вяло махнул на камеры и оправдался:

– Вот видите, госпожа Мэрг, нечего мне вам сегодня предложить.

На миг я залюбовалась. Госпожа Мэрг наверняка считалась красивой, но не статная фигура или правильные черты лица были тому причиной. Красота её была в развороте плеч и цепком взгляде, который любого мог лишить остатков воли. Я никогда не видела нашу королеву, только иногда стирала пыль с её портрета в доме герцога, но если бы эти две женщины встретились… не знаю, которая поклонилась бы первой. Госпожа Мэрг несла себя этому чёрствому миру как благословенный подарок, и мир принимал его.

Она подошла и коротко взглянула на меня между прутьями решётки. Сладко-терпкий аромат её духов оттеснил душную сырость.

– Как тебя зовут? – голос низкий, грудной. Губы сжаты, но паутинка морщинок вокруг глаз выдаёт скрытую усмешку.

– Каролина.

– Сколько лет?

– Не знаю, не помню.

Госпожа Мэрг протянула руку и взяла меня за подбородок, повернула лицо в одну сторону, затем в другую.

– Тридцать тебе или чуть меньше. – Теперь она улыбнулась открыто, продемонстрировав ровные белые зубы. – Хотя выглядишь старше. Я в твоём возрасте, Каролина, лучше за собой следила.

– Так это, наверное, ещё до войны было?

Охранник выронил ключи, их жалобный звон ознаменовал мой приговор не выйти отсюда.

– Покормить тебя нужно да накрасить, – хозяйка борделя ущипнула меня за щёку, с прищуром высматривая, появится ли румянец.

– И нас бы ещё накормить, Мэрг! – Мой тощий сосед по камере прильнул к своей решётке.

Даже не взглянув на него, госпожа достала из кошеля на поясе монету и щелчком по красивой дуге отправила её прямо в раскрытые ладони наглеца. Сама через плечо бросила охраннику:

– Отдай мне её.

Уже минуту, кажется, я не дышала.

– Не могу, её ведь на убийстве поймали.

Мэрг хмыкнула.

– Кого убила? – спросила она меня будничным тоном.

– Сына моего хозяина.

– Было за что?

Я пожала плечами.

– Не знаю. Я преступник, а не судья.

Она отвернулась и направилась к двери. Сердце рвалось из груди, билось о рёбра, заглушая её степенные шаги. Госпожа Мэрг остановилась перед охранником и точно нависла над ним, хоть и была ниже ростом.

– Отдай мне её.

Сердце остановилось.

– Но я не…

– Кто видел?

– Никто, кажется. Мы в беседке у дома герцога Лосано её нашли. Ночью вчера. Только она и труп. Да девчонка ещё, посудомойка, бледная и трясущаяся. Она нас и позвала. Труп у лекаря сейчас, а убийца вот – здесь.

Госпожа Мэрг что-то вложила в его руку, что-то прошептала на ухо. Со смесью страха и восторга я наблюдала, как у парня дёргался кадык, а лоб покрылся испариной. Ещё немного, и он взял бы на себя чужой грех и пал бы к ногам женщины, моля о пощаде.

Напоследок госпожа Мэрг по-матерински погладила охранника по щеке.

– Я буду ждать на улице, – сказала она, – а долго ждать я не люблю.

Война, говорят они, выбрали слово. Короткое и отрывистое, оно вмещает запах дыма и крови, страха… запах слёз. В нём крики и плач громче лязга металла; как хищный червь, оно вгрызается в разум, в сердце и навсегда остаётся там. А ещё это слово оправдывает. Война – и в стыдливо опущенном взгляде вдруг мелькнёт тень решимости.

Мидфордия пала за одну ночь. Конечно, враг начал готовиться задолго до этого: собирал силы, заручался поддержкой отвергнутых и прирученных ими чудовищ, незаметно плёл паутину из запугиваний и обещаний, чтобы расколоть нас изнутри. И всё же война предполагает сопротивление, а Мидфордия покорилась за одну ночь. Тысячи сердец тогда перестали биться. Был убит, растерзан король Ромеро, его жена и их маленький сын.

Говорят, тогда сожгли книгу на острове Фэй, и навсегда забыли о чародеях, чьи имена в ней хранились. Замолк древний язык – только и осталось от него, что окончание «ия» в названии нашей страны. Многие и не вспоминали уже, что оно означает «душа».

А наутро после войны солнце не вышло из-за туч. Всё окрасилось в серый цвет. Равно наказывая победителей и поверженных, Боги забыли о нас.

Где серого цвета было не найти, так это в спальне госпожи Мэрг. Будто не комната это была, а цветочный луг под открытым небом – даже потолок голубого цвета. Все помнили, что небо за тучами голубое, а кто не помнил, узнавал из рассказов.

Тяжёлые шторы и балдахин над кроватью зеленели ярче и сочнее, чем весенняя трава. Уже на второй взгляд были заметны потёртости и ветхость бахромы. Большой тканый ковёр специально повернули так, чтобы заплатка оказалась у дальней стены. Пятна на старых обоях спрятали под картинами. На столешнице кое-где облупилась краска, а стул подо мной чуть-чуть покачивался.

И всё же здесь было тепло. Моим любимым цветом в этой комнате стал густо-бордовый оттенок чая: горячего, с ароматом розовых лепестков, засахаренных слив и лёгкой ноткой рома.

– Откуда у вас такое? – Я сделала большой глоток и взяла с тарелки ещё кусочек белоснежной пастилы. Осталось всего два. Меня уже немного подташнивало, зубы свело от сахара, но я собиралась съесть и эти тоже.

– Контрабанда, – небрежно махнув, ответила Мэрг.

Она расположилась в кресле напротив в расслабленной позе: руки на подлокотниках, рукава широкого халата свисали почти до пола. Наблюдала за мной из-под полуопущенных ресниц, будто собиралась задремать.

– Расскажи мне, – госпожа Мэрг провела пальцами по воздуху, как музыкант перебирал бы струны арфы. – Расскажи, что пожелаешь. А что не нравится – не рассказывай.

Я медленно прожевала последний кусочек пастилы.

– В начале зимы на дороге в Виарт меня подобрал извозчик, – тут я обычно пожимала плечами. – Не знаю, куда я направлялась – в столицу или из неё, – но он привёз меня сюда. Помог устроиться в дом Лосано, где служит его дочь. А два дня назад я убила младшего сына герцога, вот и весь сказ.

Больше рассказывать мне было нечего, и не потому, что остальное не нравилось. Без застенчивости я потянулась к заварнику и вновь до краёв наполнила чашку. Бордовый оттенок напитка стал ещё насыщеннее. Я полюбовалась танцем нескольких чаинок и поднесла чашку к лицу, горячий пар щекотал ноздри.

– А что до зимы было, не помнишь? – спросила Мэрг.

– Не помню. – Ниточка моей памяти плелась недолго, но повторять это я уже привыкла. Сейчас мне впервые захотелось ответить больше. Может, тепло в желудке разморило, а может, поза моей неожиданной покровительницы и плавные движения её рук настраивали на разговор. Я закрыла глаза. – Но я знаю многое, разное. Удивительно, но я знаю, что для этого чая заварили лепестки особенного сорта розы: цветки у неё бледно-оранжевые, а аромат – осенний, медовый и какой-то ночной. Я могу отличить песню сойки от соловья, хотя их давно никто не слышал. Знаю, что когда смотришь на солнце, надо щуриться. Я не помню ни одного мужчины, но знаю, какой на вкус поцелуй и как ощущается любовь.

Когда люди вот так замирают и закрывают глаза, они погружаются в воспоминания. Я тоже погружаюсь куда-то. На водную пучину не похоже – это комната. В ней сумбурно расставлена мебель, которая накрыта белыми простынями. Я не вижу стен, не нахожу окон, но откуда-то проникает свет, и в косых лучах кружатся и поблёскивают пылинки.

– Тебе от этого приятно? – Госпожа Мэрг поднялась с кресла.

О чём спрашивает? Ах да, о любви…

– Мне от этого больно.

Она подошла и за руку подвела меня к туалетному столику, где усадила перед зеркалом. Много всего там было: костяной гребень (наверняка тоже контрабандный из-за моря), флакончики с духами, пудреница, румяна, краска для губ, открытая шкатулка с дешёвыми, но броскими украшениями… Женские хитрости, невинные ингредиенты для любовного приворота, прежде мне доводилось лишь раскладывать их по местам без трепета и надежды.

– Скажи, что ты видишь.

Я взглянула на отражение. На фоне ярко-синего, расшитого звёздами халата Мэрг я выглядела невнятным пятном: бледная кожа, впалые щёки, волосы цвета сухой соломы, прямые и тонкие. Брови и ресницы такие же блёклые – что они есть, что их нет.

– Ничего, – ответила я.

Госпожа Мэрг рассмеялась.

– Тогда, позволь я расскажу тебе – про тебя… Много лет назад в меня был влюблён один художник. Бестолковый романтик, всё мечтал о странном… как корабль не по воде плывёт, а с ветром уносится за облака. Он огорчался, что нельзя сохранить горсть свежего снега до лета и сравнить его белизну с лепестками ромашки. Хотел солнце с луной подружить и увидеть их рядом на небосводе. Картина у него была, а ты мне её напомнила.

– Чей-то портрет?

– Совсем нет. Только месяц, – она нашла за моим правым ухом седую прядь и полукругом уложила её вдоль лица, – а рядом – солнце. У многих синие глаза, Каролина, но в твоих есть золотые искорки, крошечные огоньки. Быть может, из-за них я и решила забрать тебя с собой.

Наверное, я слишком заворожённо слушала, Мэрг вдруг стряхнула мечтательный налёт и растрепала мне волосы, точно непослушному ребёнку.

– Это не комплимент, деточка, – заявила она не то строго, не то насмешливо. – В комплиментах должны рассыпаться мужчины, ты всё-таки в борделе! А для этого перестань смотреть затравленным зверем.

– Для комплиментов?

– Для денег. В этих стенах, да и за ними, всё делается для денег, запомни.

Постулат, с которым давно никто не спорил. Последний пламенный романтик будет читать днём на бульваре свои стихи о любви, а вечером проломит череп неосторожному прохожему, чтобы забрать его кошелёк.

– Боюсь, я не подойду вам.

– О нет! – Мэрг всплеснула руками. – Только не говори, что ты одна из этих фанатиков, которые на каждом углу горланят о грехе и пороке?

Я не сдержала улыбки. Чуть ниже на Бузинной улице стоял храм. Возведённый во славу Богов, что забыли о нас, он устремился в серое небо острым шпилем и белизной своих стен осуждал нечестивость. Очевидно, ни служители храма, ни обитатели борделя не радовались соседству.

– Грехом можно разное назвать, – ответила я, – а можно и вовсе отрицать это слово. Нет, я по другой причине не смогу у вас работать.

Показать было легче, чем объяснить. Я расстегнула пуговицы на манжетах и закатала рукава выше локтей, потом подняла юбку и стянула шерстяной чулок.

– Красивые у тебя колени. – С быстрым, едва уловимым кивком госпожа Мэрг одёрнула подол моей юбки. – Так почему ты не сможешь у меня работать, Каролина?

В горле пересохло, и ответить я уже не смогла.

В дверь постучали. Хозяйка отошла на минуту. Я не знала, будет ли вежливым обернуться и посмотреть, поэтому опустила голову и невольно подслушивала.

– Что случилось? – Голос Мэрг прозвучал по-новому, расчертил воздух резкими острыми линиями. Сколько масок она примерила за одно лишь утро, я уже сбилась со счёта.

– Там Солль снова напилась, – пожаловался кто-то из коридора.

– Вот же дура безмозглая! Ступай, я сейчас приду.

Послышались удаляющиеся шаги, и я обернулась.

– Будь проклята любовь, – сказала Мэрг устало. Она потуже перевязала пояс, пригладила широкий воротник халата и посмотрела на меня как-то жалостливо. – Нужно разобраться с этим.

– А мне что делать? – я прошла на середину комнаты.

Мэрг махнула рукой.

– Комната для тебя не готова пока, можешь здесь поспать, – она усмехнулась, – у нас тут принято спать днём.

Я с сомнением посмотрела на широкую кровать с балдахином.

– На вашей постели?

Тут хозяйка комнаты расхохоталась.

– Деточка, в этой постели кого уж только не бывало. Твои тощие бока её не помнут.

Она вышла, а я, не снимая платья, легла прямо на покрывало. Матрас был мягче того, который выделялся прислуге в доме герцога, и намного приятнее жестяного плетения койки в тюремной камере. Тело мгновенно расслабилось и потяжелело. Не знаю, сколько времени на отдых мне отвели, но я уже сейчас собирала волю, чтобы когда-нибудь потом заставить себя встать.

А ещё я думала – уже не впервые – о том, как мне принимать решения. Копаться в воспоминаниях и искать ответы в прошлом я не могла. Интуиция, чутьё казались мне понятиями столь же непостижимыми, как символы языка Фэй. И вот я лежала на широкой кровати в борделе и оценивала ущерб, нанесённый моей нравственности. Хотелось ли мне бежать отсюда? Нет, не хотелось. Противилось ли моё нутро занятиям, которые в этих стенах практиковались и поощрялись, да так, чтобы я умоляла Богов очистить душу от близости греха? Не особенно. Постель – течение, пусть несёт, а я не буду грести к истоку или берегам. Вокруг всё одинаково чужое.

Мечтая о сновидениях, я задремала. Ничего. Тишина, какой не отыскать в мире живых. Темнота, какой не бывает даже по ночам, когда внутри все свечи погашены, а снаружи несут дозор межи. Такой сон подобен морганию. Закрываю глаза – открываю глаза.

Рядом со мной на покрывале, в ворохе шёлка и кружев, сидела девушка и сосредоточенно орудовала иголкой.

– А я платье тебе подшиваю, – сообщила она. – Мэрг велела привести тебя в порядок к вечеру, вот я заглянула посмотреть на твою фигуру. Говорят, ты к нам прямо из тюрьмы?

Девушка отвлеклась от своего занятия и уставилась на меня. А я – на неё. В ней был свет.

– Ты не смущайся из-за этого, – она подмигнула, – многие из нас там побывали. Меня Мэрг вообще на улице нашла, только не здесь, а в столице. Деньги там другие крутятся, сама понимаешь, я даже сперва уезжать не хотела. Но здесь лучше, спокойнее, Мэрг заботится. Меня Дэзи зовут. А тебя Каролина, я уже знаю.

Ей удавалось улыбаться отлично от других, как-то… неотягощённо, и мне вдруг очень захотелось, чтобы эта девушка с любопытным взглядом и ямочками на щеках каждый день будила меня по утрам.

– Парик для тебя тоже есть, – сообщила Дэзи. Её, кажется, не смущало, что я не отвечаю. – Мы тут все носим парики – ну, кроме Солль.

– И ты?

У Дэзи были каштановые волосы до плеч. Когда она наклоняла голову, волнистые пряди скользили по её щекам и ловили весь свет в комнате.

– Конечно. Как говорит Мэрг, мужчинам нравится всё пышное: пышные волосы, пышные юбки, пышные, цветастые комплименты . А мы здесь для того, чтобы радовать мужчин.

– А ты не думаешь… – мне не хотелось обидеть её, но вопрос уже сорвался. – Тебе это не кажется унизительным?

Дэзи рассмеялась.

– Приумножать радость в мире – не унижение, а привилегия. Не все на это способны, согласись? С тобой вот ещё придётся повозиться, тут одним париком не отделаешься.

Она тоже не хотела меня обидеть, просто говорила всё, что думает.

Итак, в известном борделе для привилегированных особ мне предстоит учиться радости. Это может оказаться сложнее науки соблазнения.

– К тому же, радость нынче высоко оплачивается, – добавила Дэзи. – Погоди немного, и я всё тебе покажу.

Обычно сумерки навевают тоску, но сегодня я была слишком занята тем, чтобы чувствовать. Слушать, как лопаются пузырьки мыльной пены, закрыть глаза и на ощупь различать прикосновение к коже кружевных чулок и атласного белья. Вдыхать аромат духов, светлой пудры; облизнуть губы, чтобы попробовать на вкус маслянистую розовую помаду.

Кажется, я никогда ещё не была так занята.

А потом пришла Мэрг и заявила, что всё это никуда не годится. Мне пришлось стереть краску с лица и вернуть светло-голубое платье – жаль, за несколько минут я успела привыкнуть к тихому шуршанию шёлка.

– Отнеси это Норе, – велела Мэрг насупившейся Дэзи. – А потом ступай вниз, твой поэт снова заявился.

Дэзи закатила глаза.

– Мне сегодня не здоровится, – попыталась увильнуть она, но на Мэрг это не произвело впечатления.

– И не думай подниматься с ним наверх прежде, чем он закажет хотя бы два графинчика вина и плотный ужин. Ступай.

Когда дверь за Дэзи закрылась, Мэрг подошла к своему шкафу и достала оттуда ворох тяжелой тёмно-серой ткани.

– Романтики, – сказала она, – безобидные, но бесполезные. Толпа пьянчуг может затеять драку, зато перед этим они закажут столько выпивки, что мне на неделю хватит по долгам платить. А от возвышенного стихоплёта, который черпает вдохновение не в парах дурмана, а в красоте женского тела, многого ждать не стоит.

– Разве в вашем заведении не это ценится выше всего? – Я удивилась. – Не женская красота?

Мэрг усмехнулась.

– Клиент, который приходит сюда, – она взяла платок и стёрла остатки помады с моих губ, – платит за одну, иногда за двух девушек. А вот хорошего дорогого вина с виноградников солнечного Лорга он может выпить гораздо больше.

– Но ведь девушка стоит дороже?

Не ответив на вопрос, Мэрг протянула мне мой новый наряд.

– Нижняя сорочка тебе не нужна, наденешь только платье, – сказала она. – И про помаду забудь, мне нравятся твои бледные губы. А вот глаза… да, глаза мы подведём чёрным.

Подкупом, шантажом или даром убеждения Мэрг раздобыла разрешение на свет. Пока мы спускались на первый этаж по широкой лестнице, я насчитала двенадцать свечей под круглыми стеклянными колпаками: они мерцали в изогнутых подсвечниках, вкрученных в стену, и подсвечивали рисунок обоев.

В лестничном пролёте висел огромный портрет девушки – как раз напротив входа, чтобы сразу привлекать внимание посетителей.

– Обычно народу больше, – сказала Мэрг. – Но иногда наших клиентов переманивает другое модное заведение, чуть ниже по улице.

В зале и правда было тихо. У двери на кухню скучали повар с разносчиком. Круглые столики в большинстве своём пустовали, за несколькими сидели девушки и шёпотом переговаривались друг с другом. Я думала, мы подойдём познакомиться, но Мэрг провела меня в теневую часть за лестницей.

– Модное заведение? – переспросила я. – Игорный дом?

– Храм, – ответила Мэрг. – Сегодня День покаяния.

Мы сели. Она неопределённо махнула рукой, и к столу тут же подбежал долговязый парень с подносом в руках. Мэрг следовала правилам этикета: в приличных заведениях еду подавали мужчины.

Перед нами появились две кружки пива, горячие ячменные лепёшки и тарелка с тонкими ломтиками вяленого мяса.

– Неуютно, должно быть, от такого соседства? – Я вспомнила недобрый взгляд, которым служитель храма наградил нас сегодня утром.

– Мне? – Мэрг хмыкнула. – Мне колокол их спать мешает, а больше никаких неудобств.

Она сжевала полоску мяса и отпила разом четверть кружки пива, а я заворожённо наблюдала. В доме герцога Лосано хозяева и их гости пили вино из хрустальных кубков на тонких ножках, оставляя мизинец, промакивая губы белоснежными салфетками. Сейчас, в сравнении с Мэрг, те богатые господа представлялись мне прислужниками собственного статуса. Свободу же олицетворяла струйка пивной пены, которая скатилась по кружке и оставила на столе круглый след.

– Эти пустоголовые фанатики веры не понимают главного, – добавила Мэрг. – Проклинают нас, хотя мы поставляем им клиентов. Оно ведь как получается: сегодня человек придёт сюда и отдаст тридцать райнов за грехопадение, а завтра он отправится в храм и выложит все шестьдесят, чтобы искупить, подняться в два раза выше.

Мне стало смешно.

– Мы, значит, поставщики грехов? Трудимся на благо Богов и их самоотверженных служителей?

Чтобы легко заполнить пустоту воспоминаниями, они должны быть яркими – содержание вторично. Этим вечером мне хотелось не думать, а впитывать ощущения. Я чувствовала мягкий велюр, повторявший контуры моего тела, тяжесть парика на плечах, смесь из запахов пудры, пива и духов Мэрг. Мне нравилась монотонность звуков… подвижный узор, который рисовали свечи – бликами на бутылках, тенями на лицах девушек. Мне нравились плотные шторы на окнах, благодаря которым свет хранился внутри, а темнота оставалась снаружи.

Поэтому я так легко сказала «мы».

– Мы трудимся ради собственного блага, – ответила Мэрг чуть погодя, будто слушала мои мысли. – Я забочусь о том, чтобы у каждого в этом доме была еда, постель, тёплая одежда и крупица радости. Скажи, каким словом ты могла бы обозначить своё существование?

Я не поняла вопроса и пожала плечами. А Мэрг другой реакции, похоже, не ожидала. Покончив с пивом, она отставила кружку в сторону и внимательно посмотрела на меня.

– После войны многие разучились жить – стали выживать. Выживание серого цвета. Я хочу остановить эту карусель и раскрутить её в обратную сторону, чтобы краски вернулись. Так что ответишь, Каролина, без долгих раздумий, ты живёшь?

– Я есть.

Мэрг успела улыбнуться.

Огонёк свечи на нашем столе дрогнул – почувствовал, предупредил, а через мгновение раздался протяжный крик. Я никогда не слышала его так близко и громко.

– Он здесь! – воскликнул кто-то. – Идёт прямо по нашей улице!

Мэрг накрыла ладонью светильник, и пламя задохнулось. Погасли и остальные свечи в зале.

Все кроме хозяйки бросились к окнам. Мне удалось добраться до центрального, которое выходило на самую широкую часть улицы. Не раздвигая штор, я выглянула наружу. Кто-то незнакомый обнял меня сзади и прижался щекой к виску, тоже подсматривая. Мы замерли – мы вдвоём, мы, обитатели дома госпожи Мэрг, мы, жители Мидфордии. Каждый вечер после наступления темноты.

Он проплыл мимо окна без шороха шагов. Только когти скребли по каменной брусчатке. Сгорбленная изломанная тень высотой с давно разбитый фонарный столб, с вывернутыми суставами и выступающими наружу рёбрами, он выглядел так, словно Боги – какие-то иные Боги из недр Разлома – набросали в мешок кости, рога, хрящи, сотню острых зубов, рваные крылья, ошмётки шкуры и шерсти, перемешали и вытряхнули. Он двигался так, словно существование приносило ему невообразимую боль.

Но меж не знает боли. Меж не знает жалости.

… Не вспоминай межа перед сном. Не говори о нём после пробуждения… трижды обернись вокруг себя и подставь ладони небу… Иначе придёт, погрузит когти в тело, выпотрошит, сожмёт челюсти на горле и выпьет жизнь, оставив обескровленную оболочку.

Взгляни в глаза своему страху, говорят, и он исчезнет. Может быть, меж боялся меня? Он остановился. Длинная кривая шея вывернулась, и темноту разбавили два белых глаза. Слепые, всё же они смотрели прямо на меня сквозь запотевшее стекло и плотные шторы.

А потом он отвернулся и бесшумно поплыл дальше по улице.

Одна за одной зажглись свечи, заскрипели стулья, вернулись голоса. И сердце – не сразу, – но снова забилось.