Читать книгу Неоконченный портрет - Мэри Уэстмакотт - Страница 2

Бывают ли у вас провалы в памяти? Случается ли вам мучиться смутным беспокойством, причину которого вы никак не можете вспомнить, но точно знаете, что она существует?

Подобное чувство испытывал и я, возвращаясь в город по белой извилистой дороге. Оно возникло у меня еще высоко над морем, на плато, где стояла вилла, утопающая в зелени парка, и откуда я начал спуск. С каждым шагом оно нарастало, все настойчивее требуя определения. Наконец, когда пальмовая аллея вывела меня на пляж, я остановился. Сейчас или никогда, решил я. Неясное пятно, серой бабочкой маячившее в глубине моего сознания, должно было подвергнуться анализу и дефиниции, иначе я рисковал потерять его след навсегда.

Я начал делать то, что обыкновенно делают люди, пытающиеся что-то вспомнить, то есть принялся с самого начала перебирать по порядку все, что произошло за день.

Итак, с утра я отправился в горы. Солнце пекло мне затылок, пот заливал глаза, пыль клубилась под ногами – все как обычно. Я поднялся на плато, где росли старые, огромные, черные на фоне неба кипарисы, окружавшие виллу, и двинулся по чуть заметной в траве тропинке к небольшой площадке над самым обрывом. Там, в тени развесистой сосны, стояла скамейка, и можно было отдохнуть и насладиться пейзажем. К моему удивлению и некоторой досаде, место оказалось занятым – на скамейке сидела женщина. Она обернулась и посмотрела на меня. Англичанка. Чувствуя себя обязанным сказать хоть что-нибудь, я пробормотал дежурную банальность:

– Какой красивый отсюда вид.

– Чудный. И день сегодня замечательный, – вежливо ответила она.

– Вот только от города далеко.

Она согласилась, что дорога наверх и вправду пыльная и утомительная.

Вот, собственно, и все. Два соотечественника, впервые встретившись за границей, обменялись несколькими избитыми фразами и расстались навсегда.

Я еще немного погулял наверху, дважды обошел вокруг виллы, любуясь оранжевыми цветами барбариса (мне так показалось), и пошел обратно в город.

В женщине, сидевшей на скамейке, не было ничего странного, но что-то – и я не мог понять, что именно, – заставило меня насторожиться. Может быть, ее поведение? Нет, у нее была приятная манера общения. В подобных ситуациях девяносто девять женщин из ста ведут себя точно так же. Только… Вот оно что! Она даже не взглянула на мою руку.

Я привык, что женщины сразу все замечают. Они так добры и наблюдательны – черт бы их побрал. Я привык видеть на их лицах смесь жалости и любопытства, которые они из вежливости пытаются скрыть.

Но эта не заметила.

Я продолжал размышлять о незнакомке. Странная вещь – в миг, когда я отвернулся от нее, я не мог бы описать, как она выглядит. Я запомнил лишь, что у нее светлые волосы и на вид ей не больше тридцати. Но по мере моего удаления от того места, где она осталась, ее образ рос, прояснялся, словно изображение на негативе, который проявляют в темном подвале. (Одно из самых ранних воспоминаний детства – мы с отцом печатаем фотографии в подвале нашего дома.)

Не забыть восторга, с которым я наблюдал, как на белом пространстве фотографической пластинки под колышущимся слоем проявителя возникает серое пятнышко, стремительно темнеет и увеличивается. Здесь всегда таилась неизвестность, что и было самым восхитительным. Пластинка темнеет очень быстро, но пока еще нельзя сказать наверняка, что получится в конце, видны только словно оживающие сгустки серого и белого. И вот миг узнавания – появляются ветки дерева, спинка стула, чье-то лицо, вы переворачиваете негатив, если он лежит вверх ногами, – и из ниоткуда возникает целая картинка. И вы дивитесь ей до тех пор, пока она чернеет, опять исчезая в никуда.

Это самое точное описание того, что я переживал тогда. По пути в город внешность женщины постепенно становилась резче. Я разглядел маленькие уши, плотно прижатые к голове, длинные серьги с лазуритом и волнистые льняные волосы, которые она заправляла за уши. Я увидел черты ее лица: прозрачно-голубые широко поставленные глаза, короткие густые черные ресницы, тонкие, подведенные, немного домиком, брови, высокие скулы и большой рот.

Наступил момент, когда поверхностная проявка подошла к концу, и снимок должен был бы начать темнеть. Но оттого, видимо, что я имел дело не с фотографической пластинкой, а с живым человеком, она продолжилась на, так скажем, более глубоком уровне.

Наверное, я знал все с самого начала, с того самого мгновения, когда в первый раз взглянул на нее. Проявка происходила во мне. Изображение перемещалось из подсознания на сознательный уровень. Я знал, но не понимал что. И вдруг – появилось пятнышко, а из него – картинка.

Я резко повернулся и во весь опор помчался обратно в гору. Я бежал что было сил, но мне все равно казалось, что недостаточно быстро. Под аркой – мимо кипарисов – по дорожке, заросшей травой…

Женщина сидела в той же самой позе, в которой я оставил ее. Задыхаясь, я упал рядом с ней на скамейку.

– Послушайте, – проговорил я, еле переводя дух, – я не знаю, кто вы, и вообще ничего о вас не знаю. Но вы не должны этого делать. Слышите? Вы не должны этого делать.