Читать книгу Утраченное кафе «У Шиндлеров». История Холокоста и судьба одной австро-венгерской семьи - Мериел Шиндлер - Страница 4

Инсбрук, лето 2019 года

Я внимательно рассматриваю фотографию, сделанную в тридцатые годы. На переднем плане женщина лет восьмидесяти, с гладкой прической, спокойно сидит на скамье и читает. На ней длинное черное платье и удобные туфли, на спинку скамьи наброшен плед на случай, если ей будет прохладно. Рядом лежат ее плащ и шляпа.

За ней небольшая полянка, а дальше вздымаются мощные сильные стволы, освещенные солнцем. Я догадываюсь, что дело происходит летом, потому что неподалеку какая-то семья расположилась на пикник: все сидят на коврике, на мальчике шорты.

Фотография, кажется, не постановочная; пожилая женщина как будто и не знает, что ее снимают. Черты склоненного вниз лица не очень различимы: она внимательно смотрит в толстую книгу, которую держит обеими руками. Я бы хотела знать, что она читает, но это осталось тайной. А вот что это за женщина, я знаю прекрасно: это моя прабабушка София.

3. Моя прабабушка София Шиндлер, июнь 1938 года, Игльс

Эту фотографию я помню с детских лет, потому что ее вставленная в рамку копия всегда была у отца, и о Софии он всегда говорил печально, хотя и очень редко. Почему так было, я не спрашивала, а он ничего не объяснял.

Целый год после смерти отца я рылась в книгах, писала, исследовала, работая в основном по выходным. Это помогало перенести тяжесть утраты, но отчего-то я никак не могла заставить себя открыть сундучок, куда сложила бумаги, вывезенные из отцовского дома.

Оценив масштаб того, что мне открылось, я выпросила на работе трехмесячный отпуск без содержания, чтобы поездить, посидеть в архивах и побывать в тех местах, которые я увидела на фотографиях в альбомах. В 2016 году, вскоре после референдума о выходе Великобритании из Евросоюза, я обратилась за австрийским паспортом и через два года после смерти отца была готова впервые воспользоваться им. Я взяла из сундучка то, что лежало на самом верху, и в начале лета 2019 года выехала в Инсбрук.

С самолета мне хорошо была видна зеленая лента долины реки Инн и нанизанные на нее, как бусины, дома пастельного цвета, зажатые горами. Безусловно, вид зачаровывал, хотя воспоминания о годах, проведенных здесь, были неоднозначны. Самолет опускался все ниже, я заставила себя отвлечься от детских воспоминаний и того, что слышала от отца, и принялась составлять список того, что предстояло разузнать. Самое главное, нужно было пролить свет на судьбу моих прабабушки и прадедушки, Софии и Самуила Шиндлер.

На следующий день я углубилась в содержимое тонкой бежевой картонной папки, обнаруженной среди документов, вывезенных из дома Курта. В папке лежали ветхие, обтрепанные по краям листы; были и испачканные, оборванные, неполные: они ведь прошли через множество рук. Даты середины XIX века указывали, что это, пожалуй, самые старые из доставшихся мне оригиналов. Они написаны красивым, но уже еле видным почерком. Тогда я еще точно не знала, что это такое, но имена Софии и Самуила прочесть все же смогла. Я, если можно так выразиться, села им на хвост.

Поначалу чтение вызывало одну только досаду. С тех пор, когда девочкой-подростком я осторожно делала первые шаги в немецком языке, я выучилась говорить на нем бегло, но слова, на которые я смотрела теперь, не значили для меня ровным счетом ничего. Начертание многих букв было совершенно непривычным – S напоминала P, а H походила на S. Вместо двойных согласных стояло по одной, а вторую обозначала горизонтальная черта, поставленная над буквой. Я понимала разве что одно слово из двадцати. Пришлось обращаться к одному из своих инсбрукских друзей-историков, Михаэлю Гуггенбергу, и он помог мне расшифровать текст, написанный готическим курсивом (Kurrentschrift), которому больше ста лет обучали в школах Германии и Австрии.

Однажды в воскресенье Михаэль вместе со мной склонился над ветхими листами, как будто обучая чтению маленькую девочку. Дело продвигалось медленно, но неделя шла за неделей, и слова становились все понятнее, а потом мне и вовсе начали нравиться черные кружочки и палочки.

Вместе со шрифтом из тени стали выходить и мои предки. Рождение Софии Шиндлер (девичья фамилия Дубски) 27 февраля 1857 года подтверждалось изрядно потертым свидетельством, выданным Римско-католической церковью в Будвайзе. Сам этот документ назывался метрикой (matrik), и выдавали ее «евреям, проживающим в городе Гратцен». Так по-немецки назывался городок на границе Богемии и Австрии, в наши дни носящий чешское имя Нове-Гради. Вероятно, соответствующие данные были получены из синагоги, где зарегистрировали рождение девочки.

Еще одного весьма любопытного документа – Taufschein, или свидетельства о крещении, – у еврейского ребенка, казалось бы, вовсе не должно быть. Чтобы хоть как-то приспособить его к ситуации, слово «крещение» (Tauf) вычеркнули в шести местах, а в названии заменили словом «рождение» (Geburt). И это была не единственная странность. Понятно, что пол Софии был женским, однако вычеркнутое слово Taufpathen («крестные родители») почему-то заменили термином Beschneidungs Zeugen («свидетели обрезания»). Точно ли это ошибка малограмотного чиновника? Мохелом (Beschneider), то есть лицом, совершившим обрезание, был записан не кто иной, как книготорговец Исаак Дубски.

Я отправила копию свидетельства одному архивисту в Чехию, и он объяснил мне, что выдача такого рода документов, вроде бы странных, была обычным делом; наверное, он потребовался Софии для заключения брака или каких-то других официальных целей. Важно, что им подтверждалось место ее рождения: Нидерталь, небольшой поселок в районе Каплиц (ныне Каплице в Чехии), прямо на границе Богемии и Австрии. Разглядывая эти места на карте, я поняла, что моя прабабушка появилась на свет в холмистой Богемии, расположенной южнее Праги.

Сейчас земли бывшего Королевства Богемия представляют собой западную часть Чешской Республики. Когда София появилась на свет, королевство управлялось из Вены кайзером – императором из рода Габсбургов, а населяли его представители нескольких национальностей из множества больших и маленьких, составлявших 36-миллионное население империи Габсбургов (численность по переписи 1851 года). Сердцем страны была Австрия, но власть империи распространялась (по крайней мере, в теории) на Венгрию, отдельные районы современных Польши, Украины, Балкан, немалую часть современной Северной Италии и побережье Адриатики вплоть до Греции.

Но больше всего меня заинтересовали средние колонки в свидетельстве Софии. Я как будто вернулась на два поколения назад. Отцом был записан Элиас Дубски, сын Соломона Дубски. Мой прапрадед владел в Нидертале домом № 29 и держал там лавочку, где торговал бренди. Он продолжил семейную традицию: его отец Соломон Дубски тоже был домовладельцем и винокуром (Brandtwein), только в соседнем городке Хлумец. Итак, я происхожу из длинной череды винокуров и владельцев питейных заведений, которые в первой половине девятнадцатого столетия расселялись по Южной Богемии.

Я обнаружила, что жизнь евреев в империи Габсбургов была очень непроста и ограничивалась множеством запретов. Евреи вынуждены были подчиняться законам, направленным на сокращение и собственно численности их национальности, и круга допустимых для них видов коммерческой деятельности, – так, евреям не разрешалось вступать в гильдии; жениться мог только старший в семье сын, да и то по достижении определенного возраста; а чтобы поселиться в каком-нибудь городе, требовалось особое разрешение.

Мне стало очевидно, что не просто так евреи Центральной и Восточной Европы занимались именно винокурением и содержанием питейных заведений. До 1860-х годов это были одни из немногих разрешенных им занятий, и понятно, почему продажей алкоголя в Богемии заправляли евреи, а искусство его производства передавалось из поколения в поколение. Рецепты хранились в семьях под строгим секретом – то были и разнообразные водки (их делали из богатых крахмалом культур, например ржи или картофеля), и бренди (из винограда или других плодово-ягодных культур), и прозрачные крепкие напитки с запахом и вкусом трав и фруктов, которые в Германии называют шнапсом (Schnapps).

Кроме того, питейные заведения ставили евреев в самый центр жизни маленьких городков. Именно в кабачках люди встречались, узнавали новости, судачили, спорили, становились друзьями, заключали сделки и даже, бывало, поступали на военную службу. Евреи контролировали производство, поставку и сбыт алкоголя, и неудивительно, что со временем они стали играть большую, хотя и неоднозначную роль в обществе, что отразилось в следующей песне:

Это весьма стереотипное представление о религиозном еврее и пьющем нееврее (гое), который не в силах устоять при виде бутылки. Иногда вместо davenen («молиться») поют lernen («учиться»), но суть не меняется: один умерен и серьезен, другой несдержан и бесшабашен. Смотрел ли еврей свысока на посетителя нееврейской национальности, когда наливал ему очередной стакан? Недолюбливал ли гой еврея за ту огромную власть, которую последний взял над ним?

Я как следует поразмыслила о том, что узнала из свидетельства Софии, и все начало вставать на свои места. Вспомнилось, как девочкой я ездила вместе с Куртом на сельскохозяйственно-алкогольные ярмарки, которые проводились в Австрии и Англии; мы разгуливали между прилавками, он пробовал то одно, то другое и заводил с продавцами разговоры, что мог бы помочь им прорваться на новые рынки. Чтобы войти в доверие, он рассказывал историю своей семьи. Тогда я и представления не имела, что по линии прабабушки принадлежу к династии винокуров, занимавшихся своим делом еще с середины XVIII века.

Саму Софию, ее трех сестер и двух братьев красноречиво назвали типично немецкими именами: Леопольд, Эрмина, Матильда, Берта и Генрих. Такие имена давали евреи из маленьких городков, которые ощущали большее родство с Австрией и Веной, нежели с Богемией и Прагой. Они старались поскорее забыть идиш, считая его языком жившей на востоке бедноты, а сами стремились как можно скорее подняться на ноги, присвоить себе немецкий язык и культуру. Приверженность кайзеру в Богемии было демонстрировать не так-то легко, потому что чешские националисты всячески старались ослабить как его власть, так и власть Вены.

Старшие брат и сестра Софии, Леопольд и Эрмина, появились на свет соответственно в 1847 и 1849 годах, когда по Европе, страдавшей от неурожая и голода, несся вихрь революции 1848 года и возбуждал во всех неукротимое стремление к свободе. Конституционная реформа назрела, но проводилась в жизнь слишком медленно. В 1848 году восемнадцатилетний кайзер Франц Иосиф взошел на престол, твердо вознамерившись держать свою империю в узде, если нужно, и силой; но к 1860-м годам он уже сильно смягчился. Кроме всего прочего, тогда он уже очень хорошо понимал, как полезны его империи образованные евреи. Они, например, финансировали строительство железных дорог, ведение войн, организацию ткацких, пивоваренных, перегонных и сельскохозяйственных предприятий.

Рубежным стал 1867 год. После волнений в Венгрии Австрийская империя формально стала одной из частей Австро-Венгрии, «дуалистической монархии», и это было закреплено в конституции. В ходе множества реформ евреи наконец получили полные и равные со всеми гражданами права. Эффект оказался разительным, и жизнь в империи буквально закипела. Моя семья – вместе с тысячами других – не замедлила воспользоваться свободой и переехала из тесной Южной Богемии в Австрию.

Вена точно магнит тянула к себе евреев, и после 1867 года многие из них обосновались в этом городе. Мое же семейство выбрало для жительства провинциальные Линц в Верхней Австрии и Инсбрук в Тироле.

Инсбрук, лето 2019 года

В поисках еврейских могил я хожу по городу пешком. Инсбрук маленький, и любопытные для меня места в нем расположены в шаговой доступности. Вскоре я обнаруживаю небольшое еврейское захоронение близ католического кладбища. Не помню, чтобы в детстве я бывала здесь, и сейчас мне очень интересно, что же я увижу.

Это красивый, ухоженный клин земли, обнесенный высокой стеной; она приглушает шум городской объездной дороги. За дорогой возвышаются горы, как будто глядя прямо на кладбище. Нашу могилу я нахожу быстро, она справа от входа.

Солидный, без излишеств, памятник самим своим видом говорит, что Шиндлеры обосновались в Инсбруке надолго. Впрочем, мрамор покрылся пятнами и выглядит весьма непрезентабельно, а золотые буквы сильно потускнели.

И тут я ощущаю себя полным ничтожеством: ведь за этой могилой должны ухаживать мы с сестрой, а ни она, ни я пока и пальцем не пошевелили. Я рассматриваю надписи. Здесь лежит мой прадед Самуил Шиндлер; он первым из семьи умер в Инсбруке. Дальше идут другие имена. Нет, как ни странно, только Софии, его жены и моей прабабушки.

Из архивных материалов еврейской общины Инсбрука я узнала, что Самуил Шиндлер родился в Сорау – это Верхняя Силезия, Пруссия. Сначала я думала, что и он происходил из рода винокуров, но сестра напомнила: Курт всегда говорил, что отец Самуила торговал углем.

Почему-то прусское происхождение прадеда меня вовсе не удивило. На самых ранних его фотографиях, которые у меня есть, он выглядит серьезно и сосредоточенно. Стрижка аккуратная, короткая; каждый волосок красивых усов при помощи воска уложен точно на свое место.

Этот обширный регион тянется с северо-запада на юго-восток по обоим берегам реки Одер и сейчас полностью принадлежит Польше, хотя небольшие его участки отошли Восточной Германии и Чешской Республике. Все время это была пограничная территория, и много веков государства и их правители-соперники покупали ее и продавали, делили то так, то этак. Крупнейшие дипломаты на Венском конгрессе 1814–1815 годов передали Силезию входившей тогда в силу Пруссии, уже покусившейся на традиционное превосходство Габсбургов в немецкоговорящем мире. В девятнадцатом столетии добыча угля и производство стали сделали Силезию важнейшим промышленным центром Европы. Возможно, как раз оттуда отец Самуила и возил уголь на продажу.

4. Самуил Шиндлер

На этой пограничной земле в 1842 году родился Самуил Шиндлер. Из документов, хранившихся в бежевой папке, которую я взяла с собой в Инсбрук, я узнала, что в июле 1858 года, шестнадцатилетним, он стал помощником лавочника (Handlungseleve), некоего Филиппа Дейча, проживавшего в Нойштадте. В современной Германии немало городов с таким названием (оно означает «Новый город»), но, по моим прикидкам, этот Нойштадт называется теперь Прудником и находится совсем рядом с польско-чешской границей.

Через четыре года Самуил уже был готов сменить место жительства и 1 января 1862 года, в возрасте двадцати лет, отправился в Мюнстерберг, ныне польский Зеблице. Там он начал работать у некоего Симона Вернера, торговца готовым платьем. В Мюнстерберге Самуил прожил почти два года, до декабря 1863-го, когда, видимо, поступил на военную службу. Пруссия как раз тогда начала приобретать репутацию милитаристского государства; в 1862 году была введена обязательная воинская повинность, необходимая для создания больших действующей и резервной армий, и началось активное военное строительство.

В 1866 году разразилась война между Пруссией и габсбургской Австрией, и в нее постепенно втянулись другие страны Европы и немецкоговорящие государства. Силезии угрожало вторжение Габсбургов. В общем и целом война продолжалась чуть меньше двух месяцев, а военные действия велись в основном в Богемии, где Габсбурги вчистую проиграли сражение при Кенинггреце, одно из самых кровавых в европейской истории.

Я не знаю, участвовал ли Самуил в этой битве, но мне точно известно, что в следующем году он ушел из армии. 22 апреля 1867 года прусские военные власти выдали Самуилу сертификат об окончании действительной службы и увольнении в запас по причине слабости легких (schwacher Brust).

Самуил вернулся к господину Вернеру и к 1870 году сделался его главным бухгалтером и управляющим всего дела. Потом он решился действовать самостоятельно, получив самые лучшие рекомендации у господина Вернера, назвавшего его «порядочным, опытным и умелым руководителем, к полнейшему моему удовлетворению». Господин Вернер указал, что расстались они по обоюдному согласию, так как Самуил «желал попытать счастья в других странах».

Самуил явно не желал оставаться в Силезии. Политический ландшафт стремительно менялся. Пруссия на глазах становилась первой среди немецких государств. Безоговорочная победа над Францией во Франко-прусской войне 1871 года стала предпосылкой создания Германской империи, потому что крупнейший государственный деятель Пруссии, Бисмарк, прилагал огромные усилия для объединения немецких княжеств, герцогств и вольных городов под рукой Пруссии. Вильгельм I, прусский король из дома Гогенцоллернов, теперь становился первым кайзером Германии.

Однако прусский экспансионизм не принес ничего хорошего прусским евреям. До 1871 года Бисмарк, по меркам своего времени, конечно, более-менее либерально относился к ним, и даже его войны финансировал некий крупный еврейский банкир. После 1871 года и особенно после создания Германской империи антисемитизм расцвел вокруг него пышным цветом. Думается, Самуил на себе ощущал, что обстановка становится все более неспокойной: не просто же так он ушел от хозяина и отправился в земли Габсбургов, где рассчитывал обрести бóльшую свободу, потому что в 1867 году император Франц Иосиф снял с евреев все ограничения.

Оказавшись в империи Габсбургов, Самуил, похоже, сразу принялся подыскивать себе невесту. В конце концов парой молодому уроженцу Силезии, преуспевавшему в своих делах, стала светловолосая красавица из богемской династии винокуров. По словам отца, Самуил и София заключили брак в одной из гостиниц Праги. В первые годы совместной жизни они, похоже, вели кочевую жизнь: первые два их ребенка, Марта и Отто, родились в 1878 и 1880 годах, но в разных городах Богемии. Работал ли Самуил вместе с отцом, торгуя углем? По душе ли была Софии такая жизнь?

Ясно только, что Самуил был человеком целеустремленным и действовал по плану: женившись на дочери винокура, он тоже сделается винокуром, и никто не обучит его всем тонкостям этого дела лучше Леопольда, старшего брата Софии, который к тому времени давно и прочно обосновался в Инсбруке. Вот почему Самуил, София и двое их детей перебрались в этот город. Так они оказывались ближе к родителям Софии и некоторым ее братьям и сестрам, вместе с Леопольдом проживавшим в Инсбруке. Леопольд был пятью годами старше Самуила, и, полагаю, именно он учил Самуила искусству винокурения. После смерти Элиаса Дубски в 1883 году главой семейства стал как раз Леопольд.

Казалось бы, Инсбрук, крошечный городишко на западе австрийского Тироля, никак не мог быть местом, желанным для молодых еврейских семей. В городе не было даже синагоги. Очень может быть, что именно его размеры и привлекли Дубски и Шиндлеров, выходцев из маленьких городков; а возможно, их очаровала красота Инсбрука, спрятавшегося между высокими горами. А может статься – и я думаю, это решило все дело, – они очень точно оценили возможности развития здесь семейного винокуренного дела.

Отец уверял нас, что Самуил предпочел Инсбрук потому, что сумел разглядеть свободное место на местном рынке. В Италии Габсбургская монархия нанимала тысячи рабочих для строительства железных и шоссейных дорог, а они любили граппу – крепкий и сравнительно дешевый напиток, который делали из выжимок, остававшихся от изготовления вина, добавляя к ним кожицу и косточки винограда.

Небольшая выставка на вокзале Инсбрука говорит о том, что с 1837 года железнодорожная сеть строилась во всех направлениях от Вены. Жизнь в Тироле изменилась раз и навсегда. Работать, особенно в Альпах, было нелегко и опасно; без всяких дорожных машин, одними лишь ломами, лопатами и динамитом рабочие по двенадцать часов в сутки врубались в горы. Жили они в бараках, питались очень скудно. Смертность была просто чудовищной, и до сих пор в придорожных городках и деревеньках можно обнаружить их могилы.

Главная станция Инсбрука, с одним из самых красивых на тот момент вокзалов во всей Австро-Венгрии, открылась в 1858 году; железная дорога связала этот некогда сонный городок с другими частями империи и сделала его важнейшим перекрестком на пути с севера на юг и с востока на запад.

Самым ранним свидетельством коммерческой деятельности Самуила в Инсбруке можно считать рекламное объявление в газете 1881 года о том, что в доме № 2 по Бахштрассе он открыл производство уксуса и ликеров. Улицы этой больше нет, но Нико Хофингер, историк-краевед, утверждает, что она находилась неподалеку от Западного железнодорожного вокзала, который теперь стал грузовой станцией Инсбрук. Здесь ему было очень удобно и получать необходимое сырье, и доставлять граппу рабочим по всей железной дороге.

5. Андреас-Гофер-штрассе, 1905 год

Дела Самуила шли в гору, и со временем он начал производить не только граппу, но еще и шнапс, фруктовый сок и варенье. Для Леопольда, своего зятя, он вряд ли был конкурентом, потому что на рынке места вполне хватало и Дубски, и Шиндлерам. Через некоторое время в старой части города оба открыли небольшие магазины, где торговали продукцией друг друга.

В 1887 году семейство Шиндлер переселилось в солидный дом, недавно построенный на Андреас-Гофер-штрассе, совсем рядом с Западным вокзалом, который продолжал играть существенную роль для дела Самуила. Наверняка и София, и Самуил были рады более просторному жилью. Детей в семье было уже трое, а 30 января 1888 года София родила четвертого ребенка, мальчика, которого назвали Гуго. Моего деда.

2 мая 1888 года Самуил гордо сообщил в местной газете «своим товарищам по ведению дел», что перенес свой бизнес в «собственный дом, расположенный по адресу Андреас-Гоферштрассе, 1» (позднее перенумерованный в 13). Нико Хофингер снабдил меня чудесной фотографией улицы, сделанной в 1905 году, на которой видно обустройство проезжей части, а рабочие, в белых рубашках и жилетках, приостанавливаются, позируя на камеру. Винокуренное производство С. Шиндлера уже стало приметой улицы.

Вестминстерская синагога, Лондон, 2019 год

Я начинаю раздумывать над планом поездки в Чешскую Республику, чтобы как следует разузнать о богемских корнях Софии. Перед этим я обнаруживаю небольшой музей, расположенный по дороге от моего дома к Вестминстерской синагоге. Здесь я могу внимательно рассмотреть свитки Торы, созданные в Богемии (см. илл. 1 на вкладке).

Из «свидетельства о рождении» Софии мне известно, что ее мать, Поликсена Фюрт, родилась в городе Хораздовиц (или Хораждовице в чешском написании). Я обнаружила также, что старшая сестра Софии, Берта, осталась жить в родном городе матери и вышла замуж за тамошнего винокура, Эдуарда Мюнца, который вместе с братом вел самое известное в Хораждовице дело: производство виски «Мюнцкова» (Münzkova Whisky). Берта, единственная из братьев и сестер, прожила в Богемии всю свою жизнь.

Здесь, в Лондоне, я во все глаза рассматривала свиток Торы, изготовленный в 1842 году в Хораждовице, – совсем такой же, какой, наверное, в свое время в той самой синагоге разворачивал мой прапрапрадед Вейт Фюрт. Председатель общества сохранения мемориальных свитков Джефри Оренштейн рассказывает мне, как из маленького богемского городка этот свиток попал в большое здание в районе Найтсбридж.

С сентября 1941 года (к тому времени почти вся Чехословакия уже два с половиной года находилась под немецкой оккупацией) евреям запретили отправлять религиозные службы. 24 мая 1942 года по прямому указанию нацистов доктор Августин Штейн, глава еврейской общины Праги, разослал евреям Богемии и Моравии письма с требованием передать в недавно открытый в городе Еврейский музей предметы, представляющие историческую ценность. Джефри полагает, что рейхспротектор Праги был библиофилом и увлеченно изучал учение евреев, хотя и не разделял их ценностей. Все беспрекословно повиновались.

Не совсем ясно, для чего нацисты издали этот приказ. Возможно (хотя и не точно), они собирались открыть Музей исчезнувшей расы. Это вполне вероятно, ведь нацисты питали поистине страсть к регистрации своих преступлений. Вот еврейские землячества Богемии и Моравии и разложили всю свою иудаику по ящикам, чтобы отправить в Прагу. Для многих из них Хораждовице стало перевалочным пунктом.

В Вестминстерском музее я вижу зернистый черно-белый снимок: мужчины бережно вынимают из ящиков их содержимое. На пиджаке одного из них нашита звезда Давида. В ящиках присылали свитки Торы, книги, свадебные покрывала, подсвечники – в общем, все вплоть до расчесок и ножей для обрезания. Общины не поскупились: в Прагу пришло более 200 000 артефактов, в том числе и свитков Торы. Чтобы разместить все это, понадобилось сорок складских помещений. Для составления описи привлекли специалистов-евреев. По окончании работы почти всех их отправили в лагеря смерти.

Я стою в найтсбриджском музее, перед слабо освещенной стеклянной витриной с температурным контролем, и вижу перед собой десятки свитков, разложенных на полках. Поначалу они напоминают рулоны ткани в мастерской какого-нибудь драпировщика, но я смотрю внимательно и начинаю различать структуру пергамента и понимать, как каждый свиток намотан на два деревянных валика. Каждый свиток, или Сефер-Тора, намотан на два-три таких валика, которые на иврите называются «ацей-хаим», или древо жизни; они похожи на огромные иголки и нужны для того, чтобы каждую неделю перематывать свиток, когда на службе зачитывается нужный отрывок.

Наконечники нескольких валиков украшены изящной резьбой; но в основном это просто деревянные палочки, какими пользовались в небогатых городках. С некоторых свитков свисают небольшие коричневые бирки, как с сумок и чемоданов, хранящихся в столе находок. Меня очень трогает это зрелище, и к глазам подступают слезы. Джефри не удивлен: по его словам, так на свитки реагируют все.

Мне трудно понять, почему общины так легко расставались со своим имуществом. Что, запрет на проведение религиозных служб означал, что они им перестали быть нужны? Или же они послушно выполнили указания из Праги? За несколько месяцев до этого из Богемии в Освенцим уже пошли первые поезда, и, может быть, то была последняя отчаянная попытка спасти самое дорогое – если уж не свою жизнь, то хотя бы священные реликвии.

Джефри рассказывает, что через три года после падения германского рейха Чехословакия получила правительство коммунистов и оказалась за железным занавесом. Свитки, тщательно собранные нацистами, ссыпали в пластиковые мешки и свезли в закрытую синагогу, где они шестнадцать лет пролежали в сырости. В 1963 году правительство Чехословакии, испытывая недостаток в зарубежной валюте, выставило-таки свитки на продажу. После тщательного осмотра и непростых переговоров, при посредничестве щедрого жертвователя, в следующем году 1564 свитка доставили в Вестминстерскую синагогу, и это собрание стало крупнейшим в мире.

Вестминстерская синагога наняла софер-сетама (писца), чтобы поправить те свитки, которые еще можно было спасти. Он добросовестно проработал несколько десятилетий: Джефри рассказывает мне, что переписывание и исправление свитка регулируется более чем 4000 правил. Потом синагога учредила Общество охраны свитков для сохранения, восстановления и передачи их еврейским общинам всего мира.

6. Распаковка ящиков, предназначенных для Еврейского музея в Праге, ок.1942 г.

Джефри говорит, что когда-то у них было десять кабинетов, но они отреставрировали и раздали столько свитков, что теперь достаточно одного. Я снова рассматриваю свитки на полках и замечаю, что несколько штук совсем разорваны и сильно потерты. Некоторые повреждены уже настолько, что ими просто нельзя больше пользоваться. Религиозные правила требуют «похоронить» такой свиток, но у Вестминстерской синагоги есть оборудование, которое позволяет демонстрировать эти реликвии давным-давно исчезнувших с лица земли общин.

Хораждовице, где жили мои предки, в XIX веке процветало. Филиппа Бернгард, автор книги по истории свитков, подсчитала, что в 1941 году на оккупированной немцами территории Чехословакии – в так называемом протекторате Богемии и Моравии – проживало 92 199 евреев. К 1945 году их осталось примерно 7884.

Сегодня в Хораждовице евреев нет вообще.