Читать книгу Сто лет Ленни и Марго - Мэриэнн Кронин - Страница 10

Уборщик Пол отдернул шторку, и старушка в лиловой пижаме, оторвавшись от журнала “Отдохни”, резко спросила:

– Вы кто?

Вовсе не обрадовавшись, кажется, этой передышке от отдыха.

– Это не она, – шепнула я Полу.

– Простите! – весело извинился Пол перед сердитой старушкой. – Мы кое-кого ищем.

Та что-то пробурчала. Пол задернул шторку вокруг ее постели обратно, будто пряча нежеланный приз в телеигре “Цена верна”.

А когда отдернул другую шторку, за ней обнаружилась другая старушка в лиловой пижаме – она спала с легкой улыбкой на губах, а на прикроватной тумбочке лежал в бумажной тарелке недоеденный ломтик кекса.

– А вот это она.

– Стул принести? – спросил Пол и, не дожидаясь ответа, потащил из другого конца палаты пластиковый стул, предназначенный для посетителей. Звук скребущих по линолеуму ножек не разбудил ее, зато разбудил возглас Пола: “Пока!”

Марго открыла глаза.

– Ленни?

Она улыбнулась, будто видела меня во сне и теперь припоминала.

У нее на тумбочке лежала стопка книг в твердой обложке. Между двумя верхними торчал открытый конверт, из которого – я точно видела – на меня выглядывало письмо. На маркерной дощечке над головой Марго – почерком с сильным наклоном влево – было написано ее имя. Марго Макрей.

Я слышала приглушенные голоса снаружи, за шторкой, из радиоприемника сквозь помехи звучала тихая классическая музыка. В зазор между шторками мы видели высокую седую женщину с пучком на голове, торчавшим из-под ободка. На верхнем кармане ее бордового халата были вышиты золотой нитью инициалы “У. С.” Опираясь на ходунки, женщина продвигалась к выходу из палаты. Пигментные пятна на лице делали ее похожей на пегую скаковую лошадь, но очень неспешную.

– Какой вы были в моем возрасте? – спросила я Марго.

– В семнадцать лет?

Я кивнула.

– Хм… – Марго сощурилась, словно где-то между ее разомкнутыми и сомкнутыми веками жили картины далекого прошлого, и если правильно свести ресницы, она сможет увидеть саму себя.

– Марго?

– Да, милая?

– Вы сказали, что умираете.

– Умираю, – ответила она так, будто дала обещание и гордится, что держит его.

– И вам не страшно?

Тут Марго посмотрела на меня, ее голубые глаза чуть заметно двигались вправо-влево, словно читая мое лицо. Шум помех стих, теперь звучала только тихая колыбельная.

А потом Марго сделала нечто удивительное. Потянулась ко мне и взяла меня за руку.

А потом стала рассказывать.

Глазго, январь 1948 года

Марго Макрей 17 лет

В мой семнадцатый день рождения бабушка, которую я любила меньше всех, придвинувшись ко мне нос к носу, спросила: а ухажер-то у тебя есть? Она была так близко, что я разглядела темно-лиловое пятно у нее на нижней губе. Я всегда думала, это помада размазалась, но теперь, вблизи, увидела нечто другое. Сине-фиолетовое, похожее на камешек, утопленный под кожу. Я задумалась, можно ли найти доктора, который согласится это выскоблить, просто чтобы рассмотреть.

Разочарованная ответом, она откинулась на спинку стула, стерла пальцем кусочек глазури с ножа, которым резали торт, и отправила себе в рот. Надо бы тебе поторопиться, сказала она. Мужчин теперь меньше, чем женщин, и “хорошенькие всех разберут”.

Через неделю бабушка объявила, что устроила мне свидание с симпатичным молодым человеком из прихожан. Мне незнакомым, разумеется, ведь мы с матерью “никогда не посещали дом Божий”. Я должна была встретиться с ним на Центральном вокзале Глазго под большими часами ровно в полдень.

Этот диалог я пересказала своей лучшей (и единственной) подруге Кристабель, пока мы бежали по улице от моего дома к вокзалу.

Она сморщилась, и веснушки на ее лице, сдвинувшись, образовали новые созвездия.

– Но мы никогда не разговаривали с парнями, – сказала Кристабель.

– Ну да.

– Так что ты собираешься ему сказать?

Я как-то не подумала об этом и теперь остановилась. Кристабель остановилась тоже, шелестнув розовой юбкой. Не знаю, зачем и она разоделась, на свидание-то шла я. Меня бабушка втиснула в накрахмаленное цветастое платье и остроносые черные туфли, давившие на пальцы. Я чувствовала себя ребенком, нарядившимся забавы ради во взрослого. Повесив мне на шею золотой крестик, бабушка велела “хотя бы выглядеть христианкой”. Что это значило, я понятия не имела.

– Ты сейчас, может, с будущим мужем познакомишься. – Кристабель нагнулась, натянула левый гольф повыше, на тощую коленку. Один гольф все равно был короче другого, но она выпрямилась, довольная, и взяла меня под руку. – Так волнующе, правда?

И хотя от этих слов скрутило живот, я покорно шла за Кристабель, тянувшей меня к вокзалу.

В 11.55 я стояла под часами и смотрела на Кристабель, а та пряталась за стеной газетного киоска. Не знаю, почему она пряталась, – никто ведь ее не искал. Натягивая правый гольф, Кристабель врезалась в старика с горбом впечатляющих размеров. Тот замахнулся на нее тростью, и я рассмеялась.

В последующие пятнадцать минут возбуждение на веснушчатом лице Кристабель сменилось нетерпением, а потом и жалостью. Она стояла в другом конце вокзала, кусая нижнюю губу, как делала очень часто. И оттого на этой самой губе образовались две маленькие бороздки. В четверть первого мне уже ясно стало, что он не придет. Ладони вспотели. Казалось, все глаза устремлены на меня в этом неудобном платье. Хотелось плакать. Хотелось пойти домой. Но я будто приросла к месту и не могла пошевелиться, не могла ослушаться, ведь мне велели стоять под часами и ждать.

Я искала глазами Кристабель, но она тоже куда-то подевалась. Тут-то и потекли слезы. Я стояла и смотрела на сновавших по вокзалу людей с пальто и чемоданами в руках. Кое-кто обращал внимание на плакавшую под часами девушку в цветастом платье и без пальто, но большинство прохожих безучастно спешили мимо.

Вдруг я почувствовала чью-то руку на своем плече и вздрогнула, представив на мгновение, что сейчас увижу лицо незнакомого юноши-христианина. Но увидела Кристабель. Она стояла рядом, оглядывая вокзал.

– Ты никогда не думала, – сказала Кристабель, все еще обнимая меня за плечо, – что твоего суженого могли убить на войне?

Я спросила, о чем это она.

– Ну допустим, жил на свете парень, который идеально тебе подходил, и ты должна была однажды встретить его и полюбить. Но он ушел на фронт, погиб в окопах Франции, и теперь вы уж никогда не встретитесь.

– Так ты обо мне думаешь? Что я никогда не встречу любимого?

– Не о тебе лично, обо всех. Я думаю обо всех тех, кого мы никогда не узнаем.

– Утешила, нечего сказать.

Кристабель рассмеялась и протянула мне два билета до Эдинбурга.

– Поедем в зоопарк. Хочу посмотреть на медведя-солдата Войтека.

Она взяла меня за руку, повела к платформе, и мы сели в поезд на 12.36 до Эдинбурга.

Народу в вагоне было много, и мы заняли места напротив молодого человека в костюме. Выглядел он лет на двадцать пять и, кажется, не замечал нас, пока подол розового платья Кристабель, многослойного и похожего на суфле, не коснулся его ног. Тогда он, удивившись, поднял глаза.

Кристабель подобрала подол под себя, однако – и за это я возблагодарила судьбу – гольфы подтягивать не стала.

– Симпатичное платье, – сказал молодой человек, и лицо Кристабель заалело.

А я молча его рассматривала. Он был худощавый и, как мне показалось, высокий, если встанет во весь рост. Белую рубашку, похоже, не в первый раз за неделю надел, зато волосы аккуратно зачесал набок и густо смазал кремом.

Наши глаза встретились.

– Мы едем в Эдинбург, – сообщила ободренная комплиментом Кристабель.

– Я тоже, – он показал билет с таким видом, будто выиграл в бинго, первым закрыв ряд.

– Я везу ее в зоопарк, – добавила Кристабель, – чтобы развеселить.

– А почему вас нужно веселить? – спросил он меня, но ответить поспешила Кристабель.

– У Марго было назначено свидание, но он не пришел.

– Вас зовут Марго? – спросил молодой человек, слегка улыбнувшись.

Я кивнула и вспыхнула.

– Ты сейчас говорила – ведь правда, Марго, – что, может, никогда не встретишь того, кого полюбишь.

– Я мог бы вас полюбить, если хотите, – сказал он тихо, не сводя с меня глаз.

Предложил свою любовь, как леденцы от кашля. Словно это пустяк.

У кровати стоял медбрат и смотрел на нас, прищурившись. Похоже, давно уже стоял.

Марго закатала лиловый рукав, вытянула руку.

– Это от тошноты, – сказал он мягко, сдернул колпачок с иглы и погрузил ее в предплечье Марго.

– Ох! – Она прикрыла глаза, вдохнула, стиснув зубы.

– Готово. – Медбрат приклеил кружочек пластыря Марго на руку, помог ей опустить рукав и обратился ко мне: – Время посещений почти закончилось. Позвать кого-нибудь проводить вас?

– Нет-нет, все в порядке, – улыбнулась я.

А как только он ушел, повернулась к Марго:

– И что было дальше?

– Продолжить придется в следующий раз. – Она указала мне за спину.

У спинки кровати стояла Новенькая Медсестра.

– Вот ты где!

Лицо ее выражало нечто среднее между радостью и досадой.

Мы шли по коридору обратно в Мэй-уорд, и я спросила Новенькую Медсестру:

– Какой ты была в семнадцать лет?

Она остановилась, подумала немного, а потом, улыбнувшись, сказала:

– Пьяной.

Ночью, в тот час, когда я обычно сплавлялась по бурной реке в компании симпатичного инструктора, который приобрел недавно пляжные шорты, меня вдруг куда-то повлекло. Не течение, а Марго. Я не пошла к поросшему травой холмику у края воды и греться на солнце, лежа в лодке, не стала. Вместо этого прогулялась до вокзала Глазго и села в поезд на 12.36 до Эдинбурга. Там увидела симпатичную девушку в платье с цветочками, худощавого мужчину и начало чего-то.

А потом, по пути к Эдинбургу, заснула, впервые за много лет.