Читать книгу Меч дьявола - Мэттью Хаффи - Страница 9

Проснувшись, Беобранд почувствовал себя отдохнувшим. Его тело все еще болело, но он проспал всю вторую половину дня, целую ночь и почти все утро. Отдых пошел ему на пользу. Он полежал в течение некоторого времени, прислушиваясь к движениям людей вокруг. Он слышал треск пламени в очаге и чувствовал щекой исходящее от него тепло. Что-то помешивали в котелке, пахло солодом и медом. Сквозь сильный запах варящегося эля он различил и слабый аромат пекущегося хлеба. Какая-то женщина стала напевать приятным голосом – тихо, рассеянно, себе под нос. Жизнь вернулась в свое обычное русло вопреки произошедшей совсем недавно трагедии. Та женщина была права, когда сказала, что он, Беобранд, теперь в безопасности: валлийцы не вернулись.

Беобранд приподнялся и сел. Его ребра болели, но зато постоянная тупая боль в голове немного стихла. Та самая женщина, которая разговаривала с ним вчера, заметила, что он сел, и жестом велела ему оставаться на месте. Она схватила поднос, на котором лежали хлеб и сыр, и подошла к нему. После этого она принесла ему немного эля. Беобранд поспешно выпил эль, с удовольствием увлажняя свое пересохшее горло прохладным напитком. Вкус его был приятным, даже несмотря на горечь, свидетельствующую о том, что этому элю уже почти три дня и скоро им можно будет поить разве что свиней. Беобранд поблагодарил женщину и принялся неторопливо есть. Он уже давно ничего не ел, а потому в животе у него сразу же заурчало, едва он принялся жевать первый кусочек сыра.

Когда он закончил трапезу, женщина убрала тарелку и кружку и сказала, что ее зовут Вильда. Он попытался было подняться с постели, но Вильда потребовала, чтобы он снова улегся на тюфяк и еще отдохнул. Беобранд подчинился, и Вильда вернулась к своим хлопотам у очага.

Беобранд так и пролежал на тюфяке до вечера. Он только раз вставал и выходил наружу, чтобы опорожниться, однако как только он заходил обратно в помещение, Вильда тут же с суровым видом заставляла его снова лечь на тюфяк. Она была не очень-то разговорчивой, и Беобранд довольствовался лишь тем, что наблюдал, как она работает. Она вытерла поднос, на котором приносила ему еду и на который выплеснулось немного эля, достала выпеченный хлеб из глиняной печи, находящейся рядом с домом, и нарезала моркови и капусты для какого-то тушеного блюда. Затем она принялась ткать. Она, в общем-то, занималась тем, чем обычно занимается любая женщина, и, наблюдая за ней, Беобранд вспомнил о матери.

Ближе к вечеру к Беобранду ненадолго зашли старый монах, который назвался аббатом Фергасом, и бородатый мужчина, которого, как выяснилось, звали Альрик. Именно он несколько дней назад наложил Беобранду повязку на глаза и перевязал ему туловище, чтобы правильно срастались сломанные ребра. Эти двое спросили Беобранда, откуда он здесь взялся и что намеревается дальше делать. Однозначного ответа у Беобранда на второй вопрос не было, но он по крайней мере понял, что этим людям с их скромным достатком не очень-то хочется кормить того, кто не в состоянии работать. Им тем более не хотелось делать это после того, как их запасы были разграблены валлийцами. Они, правда, напрямик ему об этом не сказали, но он почувствовал их большую озабоченность. Как они смогут пережить зиму, если у них почти нет съестных припасов и если их больше не защищает король Эдвин? Беобранд заверил их, что он немедленно покинет монастырь, как только сможет самостоятельно ходить. Это их, похоже, успокоило, и они без промедления ушли, тем более что Вильда – оказавшаяся женой Альрика – заявила им, что Беобранд гораздо больше нуждается в отдыхе, чем они нуждаются в том, чтобы приставать к нему с расспросами.

Однако, прежде чем они ушли, Беобранд и сам задал им один вопрос:

– А как себя чувствует Кенред?

Аббат Фергас, уже дошедший до дверного проема, обернулся:

– В общем-то, неплохо. – Сделав паузу, он добавил: – Тата была его сестрой и единственной, кто еще оставался в живых из его родственников.

Эти слова заставили Беобранда содрогнуться. Уж он-то знал, что такое быть сиротой, и горечь утраты родственников была еще свежей. Его сердце болезненно сжалось при мысли о том, какие мучения сейчас, наверное, испытывает Кенред.

Фергас снова подошел к Беобранду.

– Это хорошо, когда человек способен чувствовать боль других людей, – сказал он. – В тебе много хорошего, юный Беобранд.

Только в этот момент Беобранд заметил, что по его правой щеке текут горячие слезы. Повязка над его левым глазом тоже стала влажной от слез. Нет, в нем не было ничего хорошего. Да и вообще нигде ничего хорошего, похоже, не осталось. Мир совсем недавно раскрылся перед ним и показал ему, что он, этот мир, в действительности собой представляет: темное, жуткое место, наполненное неописуемым злом и кишащее опасностями, которые он несколько месяцев назад не смог бы себе, наверное, даже и представить.

Получалось, что на нем лежит вина за смерть молоденькой девушки. Кенред ведь помог ему тогда, в лесу. Не просто помог, а скорее всего, даже спас ему жизнь. А он так отплатил ему за доброту. Боги, наверное, прокляли его, Беобранда. Это вдруг стало для него очевидным. Все, кто проявлял по отношению к нему доброту, либо умирали, либо страдали от каких-то других ужасных последствий.

Перед его мысленным взором возник образ изуродованного тела Таты. Ему особенно запомнилась белизна ее кожи, залитой кровью и покрытой синяками.

Если бы Кенред стал оберегать свою сестру, а не его, Беобранда, она сейчас была бы жива, а он, Беобранд, – мертв. Он, пожалуй, и заслуживал смерти.

– Не вини себя, – ласково сказал ему аббат Фергас, внезапно догадавшись о том, что терзает Беобранда. – Господь дает нам жизнь, и Он забирает ее у нас, когда сочтет нужным. Кенред не считает тебя виновным в смерти Таты.

Беобранд не смог произнести даже слова в ответ. Он перевернулся на бок и закрыл здоровый глаз, но слезы продолжали течь.

* * *

Следующие несколько дней ушли на врачевание ран. Нападение валлийцев на Энгельминстер стало для его обитателей тяжким ударом. Одна из девушек, которую все очень любили, была зверски изнасилована и убита. Кенред, поначалу горевавший больше других, в силу своего юношеского оптимизма и природной выносливости очень быстро вернулся к обычной жизни. Вскоре он уже начал навещать Беобранда, когда у него появлялось свободное время.

Их частенько стали видеть на бревнах за хижиной Альрика и Вильды, где они разговаривали друг с другом обо всякой всячине. Здесь, рядом с глиняной печью, было теплее, тем более что хижина защищала их от ветра.

– Расскажи мне о Кантваре, – как-то раз попросил Кенред. – Эта страна находится по другую сторону моря, да?

Кенред помахал своими худенькими руками, изображая пальцами движение волн.

Беобранд улыбнулся. Руки Кенреда, похоже, были такими же неугомонными, как его воображение, и такими же подвижными, как его язык.

– Нет, она находится южнее этих мест. Одно из королевств на этом острове – острове Альбион.

– Значит, мы смогли бы дойти туда пешком?

– Думаю, что смогли бы. Но идти пришлось бы очень долго.

– А как умерли твои родственники? – спросил Кенред, внезапно меняя тему разговора.

Беобранд нахмурился и посмотрел поверх строений на виднеющуюся за ними темную громаду леса. Ему не хотелось разговаривать о своих погибших родственниках, однако он был обязан этому мальчику жизнью и чувствовал себя виновным в гибели его сестры, а потому не мог ему отказать.

– Сестер и мать забрала чума.

– Ты говорил, что у тебя был еще и брат. Что произошло с ним? И что произошло с твоим отцом?

Беобранд некоторое время помолчал, прежде чем решился ответить.

– Мой брат – Окта – был одним из гезитов короля Эдвина. Его убили за несколько недель до битвы, которая произошла недавно в Элмете.

– А кто его убил? – спросил Кенред. В его голосе чувствовалось и волнение, и нескрываемое любопытство.

– Не знаю, – ответил Беобранд. – Но если я выясню, кто это сделал, я прикончу этого человека.

Кенред поежился.

– Ты смог бы вот так запросто кого-то убить? – спросил он.

Беобранд посмотрел на него здоровым глазом, к которому в этот момент прилила кровь. Ему вспомнились те, кого он убил в недавней битве, и вспомнился огонь, охватывающий его дом.

– Видит Вотан, что я смог бы и что я это сделаю, – решительно заявил он.

Заметив, что эти слова шокировали Кенреда, он пожалел о том, что произнес их, расстроив юного послушника. Однако врать Кенреду не хотелось. Жизнь, она ведь суровая (как Кенред знал и сам), и стремиться отомстить своим врагам – это вполне естественно для воина. Он, Беобранд, не станет их прощать – то есть не станет поступать так, как учит Христос, которому поклоняется Кенред.

Подобно тому, как общение с Кенредом помогало Беобранду не впадать в отчаяние, забота о нем со стороны Вильды и Альрика помогала его ранам заживать быстрее, а телу – восстанавливать свои силы. Вильда ежедневно следила за тем, чтобы Беобранд был сыт, и, хотя она и не выставляла это напоказ, относилась к нему точно так же, как к своим сыновьям – Леофвину и Виберту.

Каждый вечер эта семья ужинала в полном составе, а затем Альрик проверял повязки Беобранда. Его радовало то, что ребра срастаются очень быстро. А вот открывать левый глаз он Беобранду категорически запретил.

– Снадобью нужно время на то, чтобы выполнить свою работу, – сказал он, когда Беобранд спросил его, как долго еще будет заживать глаз. – Уже довольно скоро наступит момент, когда ты сможешь снять повязку.

Частенько после ужина для них пел Леофвин, обладавший красивым и сильным голосом. Он знал множество легенд и песен, которые исполнял, аккомпанируя себе на арфе. Его ловкие пальцы без труда извлекали из струн звуки, гармонично сочетающиеся с его голосом. Когда он начинал петь, все другие семьи и некоторые монахи тут же сходились к входной двери дома Альрика. Они терпеливо ждали, чтобы их пригласили войти: им тоже хотелось послушать легенды и песни о волшебстве и воинах-героях.

Беобранду очень нравилось слушать Леофвина. На него производили сильное впечатление рассказываемые Леофвином легенды. Беобранд даже закрывал здоровый глаз, чтобы получше представить себе воинов и чудовищ, о которых пел Леофвин. В такие вечера, слушая Леофвина, чувствуя на лице тепло очага, ощущая присутствие Кенреда, Альрика, Вильды и других местных обитателей, Беобранд ловил себя на мысли, что ему уже кажется, будто это его родной дом. Более того, ему начинало казаться, что он уже больше не сирота и что эти люди – его родственники.

А еще он воображал себя участником битв, описываемых в легендах Леофвина: он видел себя воином, облаченным в блестящие металлические доспехи и машущим красивым мечом, клинок которого блестел, когда он, Беобранд, рубил им врагов.

Он уже поучаствовал в настоящей битве. Как сказал когда-то Басс, некоторые люди обнаруживают, что им нравится сражаться, и чем-то это понравилось и ему, Беобранду. Правда, боль поражения и утрат была ужасной, однако по мере того, как его раны заживали, эта боль постепенно стихала и стиралась из памяти.

Да, Беобранду чем-то понравилось сражаться. Он вспоминал все то, что происходило во время битвы, причем под собственным углом зрения, и ловил себя на том, что его охватила радость, когда нанесенный им удар копьем угодил в цель и когда его сакс вонзился в плоть. У него невольно возникал вопрос, а не вызваны ли эти мысли всего лишь элем или медовухой. Однако на следующий день, при свете холодного осеннего солнца, он увидел, как Альрик и его сыновья занимаются повседневной работой – рубят дрова, чинят поврежденную соломенную крышу, носят воду, – и у него отнюдь не возникло желания вернуться к обычному крестьянскому труду.

Беобранд уже побывал в ипостаси воина, пусть даже это продлилось лишь несколько дней. Он нес копье и щит своего господина и одолевал врагов в битве. И он теперь чувствовал, что уже не сможет вернуться к жизни крестьянина.

Почувствовав себя достаточно окрепшим, Беобранд взял копье и щит, которые лежали рядом с ним, когда его нашел Кенред, и отправился на край поляны. Встав там, возле реки, и содрогаясь под холодным северным ветром, он начал упражняться в том, чему его научил Басс. Он мысленно представлял себе, что этот могучий воин стоит перед ним – так, как это было на песчаном берегу возле Беббанбурга, – и заставляет его наносить как можно более мощные удары по воображаемому противнику. Дядя Селуин никогда его так не гонял, когда обучал фехтованию на деревянных мечах, и упражнения тогда казались Беобранду своего рода игрой. А вот Басс всячески старался научить его, Беобранда, мастерски владеть копьем, полагая, что от этого будет зависеть его судьба во время битвы: сумеет он выжить или нет. К сожалению, на овладение искусством боя копьем у Беобранда было очень мало времени. И вот теперь он твердо решил укрепить те мышцы, которые понадобятся ему в будущих битвах, и научиться орудовать копьем и щитом как можно проворнее. Вскоре, правда, он осознал, что как бы ему ни хотелось побольше поупражняться и потренировать мышцы, заживать его ранам придется еще очень долго. Ребра начали болеть сразу же после того, как он взял щит, а едва он приподнял его над головой, защищаясь от удара воображаемого противника, как боль стала такой острой, что его взор затуманился.

Однако сдаваться Беобранд не собирался. Он положил щит на землю и принялся упражняться в колющих ударах копьем. Каждое такое движение вызывало у него мучительную боль, но он повторял их снова и снова. Он упражнялся так в течение некоторого времени, пока вдруг не услышал, что со стороны построек монастыря к нему кто-то идет. Беобранд обернулся. Пот, текущий по его лицу, был холодным из-за довольно сильного ветра, от которого даже раскачивались деревья на противоположном берегу реки.

На покрытом галькой берегу стоял Кенред.

– Думаешь, ты уже достаточно сильный для того, чтобы кого-то убить? – спросил он.

Его голос был резким. Он, по-видимому, не на шутку рассердился.

Беобранд тяжело дышал, и при каждом вдохе ему казалось, что грудь чем-то обжигают изнутри.

– Я не могу позволить себе иного. Мне довелось побыть слабым, и мне это не понравилось.

– Ну что ж, тогда я думаю, что на сегодня тебе следует закончить свои упражнения. – Голос Кенреда смягчился. – Альрик пытался спасти твой глаз, и я сомневаюсь, что он очень обрадуется тому, что ты заставил его снова кровоточить!

Беобранд прикоснулся к повязке на голове. Она оказалась влажной, и когда он затем взглянул на пальцы, то увидел на них кровь.

Беобранд вздохнул. Вздохнул и почувствовал, что очень устал. Кенред был прав. Потерять свой глаз только потому, что ты зол на весь мир, – это глупо. Он наклонился, чтобы подобрать с земли щит, и тут же скорчился от боли.

– Я возьму его, – сказал Кенред, – а иначе ты снова сломаешь себе ребра.

В его голосе уже не было ни гнева, ни упрека, и он улыбнулся, поднимая щит с каменистого берега.

Они вдвоем пошли обратно к постройкам монастыря.

* * *

В тот вечер после молитвы Кенред покинул часовню и отправился в дом Альрика.

Аббат Фергас после смерти Таты стал относиться к Кенреду довольно снисходительно, позволяя ему часто навещать Беобранда. Он осознавал, что в компании друг друга у этих молодых людей быстрее заживают душевные раны. Однажды Кенред даже пропустил вечернее богослужение, потому что слишком увлекся спором с Беобрандом о превосходстве Христа над старыми богами. Осознав свою оплошность, Кенред пришел в смятение, опасаясь того, что аббат Фергас наложит на него очень суровое наказание. Однако, когда он пришел к старому священнику с низко опущенной в знак стыда и покаяния головой, Фергас просто велел ему не допускать подобного в будущем и отправил его спать. Кенред не мог поверить в то, что его вообще никак не наказали. Он задался мыслью, как долго аббат Фергас будет к нему столь терпеливым.

Кенред тихонько зашел в дом Альрика и посидел в течение некоторого времени рядом с Беобрандом, слушая, как Леофвин рассказывает легенду о чудовище, которое появлялось ночью и убивало воинов в постелях. Снаружи донесся шум начавшегося дождя, и у Кенреда пропало всякое желание возвращаться в общую спальню монастыря: он промокнет и вымажется в грязи, если сейчас туда пойдет. Деревья, растущие вокруг построек монастыря, казались теперь похожими на жутких монстров из легенд Леофвина. Если бы здесь, в доме Альрика, Кенреда ждали только легенды Леофвина, то не стоило бы и выходить из главного здания в такую погоду, однако Кенреду хотелось побыть рядом с Беобрандом. Он чувствовал, что его друг замышляет покинуть монастырь, и ему очень не хотелось, чтобы Беобранд ушел. У него, Кенреда, уже не осталось родственников, и этот молодой сильный спокойный парень из Кантваре был тем единственным, что хотя бы частично заполняло пустоту, образовавшуюся в душе Кенреда после смерти сестры. Вспомнив о ней, Кенред тут же почувствовал, что к глазам подступили горькие слезы, и стал быстро моргать, чтобы не дать им хлынуть на щеки. Беобранд казался ему каким-то напряженным: его челюсти были крепко сжаты, а голубые глаза смотрели куда-то вверх, в затянутый дымом очага полумрак. Он стал другим, словно принял какое-то судьбоносное решение.

– Почему ты хочешь убивать? – неожиданно спросил Кенред так тихо, чтобы его услышал только Беобранд.

Тот повернулся к нему. Беобранда, похоже, не удивил этот вопрос. Они с Кенредом стали так близки друг с другом, что им было тяжело скрывать друг от друга свои чувства.

– Я не хочу надеяться на то, что меня и моих близких защитят боги или вирд, а потому я должен учиться сражаться. Если мне придется убивать, то я буду это делать. – Он напрягся, и его ладони сжались в кулаки. – Есть люди, которые заслуживают смерти. Если бы ты мог убить валлийцев, которые…

Он запнулся, как будто не пожелал произносить какие-то слова. Они редко вспоминали сестру Кенреда, поскольку тот воспринимал такие разговоры очень болезненно. Однако Беобранду все же очень хотелось объяснить, какие он испытывает чувства, а потому он заставил себя продолжить, решив не называть имени:

– Если бы ты мог убить тех, кто убил ее, разве ты этого не сделал бы?

Кенред довольно долго сидел молча. Он думал о своей милой сестре и о том, как она ухаживала за ним, когда их мать стала немощной и когда им с сестрой пришлось заботиться о себе самим. Он вспоминал о том, как они смеялись над его шутками, как готовили еду вместе, как она занималась с незнакомцами тем, о чем он никогда не отваживался ее расспросить, – и все только ради того, чтобы ее братец не оставался голодным. Позднее, когда они покончили с такой жизнью и пришли в Энгельминстер, она вместе с ним стала изучать все то, что было связано с Христом. Она искренне уверовала в единого Бога, и ей очень понравились притчи Иисуса Христа. Тата частенько развлекала Кенреда рассказами из Библии, услышанными от монахов. Кенред уже не смог сдержать слез, и они потекли по его щекам.

Наконец Кенред повернул заплаканное лицо к другу и сказал:

– Нет, не сделал бы.

И это была правда. Тата не захотела бы, чтобы убили кого-то еще, потому что этого не захотел бы Христос.

– В этом заключается разница между мной и тобой, Бео. Я рожден не для того, чтобы убивать.

Кенред поспешно поднялся и, прежде чем Беобранд успел что-то сказать в ответ, вышел из дома и исчез в темноте, уже больше не боясь того, что могло в ней таиться.

Проливной дождь, промочивший насквозь его одежду по пути в общую спальню монастыря, натолкнул Кенреда на мысль о том, что сам Бог, наверное, сейчас тоже плачет.

* * *

После того, как все слушатели разошлись, Леофвин аккуратно завернул лиру в кусок холста и положил ее в обитый кожей ящик. Повесив этот ящик на колышек, торчащий из стены над его постелью, Леофвин вернулся к очагу и сел рядом с Беобрандом.

– Что произошло с Кенредом? – спросил Леофвин.

Беобранд сидел, глубоко задумавшись, он уже едва не задремал в тепле, исходящем от очага. Вздрогнув от неожиданности, он повернул голову к Леофвину так, чтобы видеть его здоровым глазом.

– Он на меня рассердился, – ответил Беобранд.

– Почему?

– Он считает меня убийцей.

– А ты разве не убийца?

Произнеся эти слова, Леофвин пощелкал суставами, пытаясь снять напряжение в пальцах после игры на лире.

Беобранд некоторое время ничего не отвечал, глядя на пламя очага.

– Да, я убийца, – наконец сказал он. – И я буду убивать снова, чтобы защитить своих любимых. Или чтобы отомстить за них.

– Так и должно быть, – сказал Леофвин. – Ты – воин, пусть даже так было и не всегда. Твоя рука – это рука, которая защищает людей. У каждого человека свое место. Я помогаю кормить животных, рубить дрова, пахать поля и собирать урожай, но все это – совсем не то, что уготовано мне вирдом. Мой вирд заключается в том, чтобы рассказывать легенды, играть на лире и петь. – Он постучал по груди. – Я вот здесь – бард. – Он коснулся своего лба. – И вот здесь тоже. А ты – воин. Это ведь очевидно.

Беобранд вспомнил слова, сказанные Эдвином в Беббанбурге, и кивнул.

– Но песнь о тебе пока еще не сложили, Беобранд. В песни о воине рассказывается о его героических поступках. Рассказывается о том, как он орудует своим копьем и мечом, и о том, как он верно служит своему господину. Куда занесет тебя вирд? Какие будут спеты о тебе песни?

– Не знаю. – Глаза Беобранда блеснули. – О моих поступках песню не сложишь. Я чувствую себя заблудившимся. И одиноким.

– Ты вовсе не одинок, и ты не заблудился. У тебя есть здесь друзья. Кенред – хороший парень, и он будет твоим верным другом, если ты позволишь ему стать таковым. И он вовсе на тебя не сердится.

– Не сердится?

– Он переживает за тебя. И за себя. Ты ему нравишься, и он не хочет тебя потерять.

Беобранд нахмурился. Слова Леофвина были похожи на правду.

Из темной ниши, где спали родители Леофвина, раздался голос Альрика:

– Не могли бы вы перестать болтать, как две бабы, и лечь спать? Кое-кому из нас нужно будет подняться на рассвете, чтобы доить коров. И этим человеком будешь ты, Леофвин. Возможно, ты сочинишь песнь о коровах, когда будешь их доить.