Читать книгу Чёрная стезя. Часть 2 - Михаил Александрович Каюрин - Страница 3

Испытание войной
Глава 3

Оглавление

В середине января на Дальнем Тырыме начались сильные снегопады. Погода была тихой, безветренной. Крупные тяжёлые хлопья снега, кружась, плавно вальсировали в воздухе и, заканчивая чарующий глаз танец, бесшумно ложились на землю и на ветви спящих деревьев. Иногда в полдень снегопад прекращался, сквозь серые тучи на короткое время пробивалось солнце, и тогда кристальной белизны снег начинал искриться, сверкал многочисленными алмазами. Созерцать это сказочное зрелище долго не получалось – в глазах появлялась резь, плыли радужные круги. Василиса прикрывала веки и сидела, не шевелясь, несколько минут, вспоминая что-нибудь приятное.

Сейчас на душе у неё было полное спокойствие. Такое умиротворение наступило совсем недавно, после её поездки домой на Новый год. Теперь, вспоминая первый месяц своей работы на делянке, на лице её появлялась ироническая улыбка. А тогда…

… Страх и отчаяние преследовали её с утра и до вечера. В те дни норму удавалось выполнять лишь наполовину, причём, трудилась Василиса от восхода солнца и до наступления темноты. От душившей её обиды она плакала по любому поводу, а этих поводов было предостаточно. Плакала оттого, что дерево падало неудачно, зацепившись за соседний ствол и ей приходилось отпиливать комель на весу, а он, проседая под собственной тяжестью, зажимал лезвие пилы. Она напрягалась изо всех сил, пытаясь вытащить его, но лезвие с противным хрустом неожиданно лопалось, оставаясь внутри ствола. Поскуливая от досады, она забивала в щель деревянный клин, освобождала обломок лезвия, и со слезами на глазах заряжала новое полотно. Все сломанные полотна сдавала мастеру. Тот, качая недовольно головой, выдавал пару новых и педантично делал запись в учётной карточке, чтобы потом по итогам месяца вычесть из зарплаты стоимость повреждённого имущества. Плакала, когда ель попадалась слишком витой, и ей в течение получаса никак не удавалось расколоть пополам отпиленное по размеру бревно. Отмахав целый день топором и кувалдой, наработавшись с тяжёлым ломом, поворачивая им непослушные стволы, к вечеру у неё немела спина, дрожали руки и ноги, и уже не оставалось сил, чтобы складировать брёвна. Она садилась и отдыхала. Потом, после небольшой передышки, преодолевая слабость, заставляла себя складывать колотые бревна в штабель. И только когда всё было сделано, безвольно падала на бревна. В ожидании Тараса ей удавалось немного набраться сил, чтобы добрести до барака.

Мастер, как правило, являлся к ней для обмера в последнюю очередь. Всё это время она сидела, находясь в прострации, не в силах шевелиться. Мозг в такие моменты не работал, мысли не рождались. Перед глазами, как в калейдоскопе, набирая обороты, кружилась радужная карусель. Тело становилось невесомым и вместе со цветной мозаикой начинало быстро вращаться, ввинчиваясь в странную тёмную воронку. Кружась, Василиса стремительно летела в бездонную пропасть. Страха при этом она не испытывала. Хотелось, чтобы полёт побыстрее закончился, и она смогла бы, наконец, достичь спасительного дна, где можно было лечь и не двигаться.

Через месяц стало легче. Она, к своему удивлению, быстро освоила нелёгкую профессию лесоруба и все трудности, как ей сейчас казалось, остались позади. Молодость взяла реванш, тело приспособилось к физическим нагрузкам и заматерело, в руках и ногах появилась сила и выносливость, четыре кубометра уже не являлись для неё заоблачной цифрой.

В начале декабря малочисленное женское общество приросло еще на четыре «рабочих единицы», как выразилась озорная выдумщица и острослов Феня. С ней Василиса подружилась с первого же вечера. Малорослая и худая, со смуглым лицом и чёрной копной волос на голове, она больше походила на отбившегося от табора цыганёнка, нежели на двадцатишестилетнюю женщину.

Тогда, возвратившись из леса и увидев в комнате Василису, Феня радостно воскликнула:

– Ба, девки! Да у нас, как я понимаю, новенькая! Как звать-величать?

– Васса Ярошенко, – улыбнулась Василиса, шагнула навстречу и протянула руку для знакомства.

Женщины обменялись рукопожатиями, назвали свои имена.

– Ну, всё, девки! Поход в столовку сегодня отменяется! – на правах старшей заявила Феня. – Будем ужинать здесь. Дождалась своего часа наша бутылочка беленькой. Доставайте свои заначки, гулять будем.

– Чего это ты тут раскомандовалась? – спросила сердито рыжеволосая женщина с золотистым пушком на верхней губе. Звали её Зиной, она была пухленькой, можно сказать, даже круглой, и чем-то походила на зрелую тыкву. – Кто тебе дал полномочия командовать обществом?

– У нас коммуна, Зинуля, и командуем мы по очереди, – невозмутимо отпарировала Феня. – Утром ты изгалялась надо мной, днём распоряжалась Любаша, теперь настала моя очередь верховодить вами. Так что, будь добра подчиниться.

– Мнение остальных тебя не интересует? Может, Васса не желает твоей пирушки, а, может, и я не хочу с тобой пьянствовать? Или вон, Любушка наша, ухайдокалась за день, бедняга, и на черта ей глотать полстакана твоей беленькой, когда и без водки хочется побыстрее обнять подушку.

– Вот потому вы, девки, и кукуете в одиночестве до сих пор, поскольку любите обнимать по вечерам только подушку, а не мужика, – с озорством поддела подруг Феня и заговорщически подмигнула Василисе. Не обращая внимания на заявление Зины, она выложила на стол кусок сала и поставила рядом бутылку водки.

– Ой, кто бы говорил? – ввернула Любушка, доставая из тумбочки половину булки чёрного хлеба и завёрнутую в газету большую селёдку, – не ты ли раньше всех принимаешь горизонтальное положение?

– Это всё от того, что нет на нашем лесопункте нормальных мужиков, – в своё оправдание ответила Феня. – Одни выворотни собрались.

– Кто-кто? – переспросила Василиса.

– Выворотни, – повторила Феня. – Или ты не слышала такого слова?

– Нет, – призналась Василиса.

– Дерево так называется, которое бурей выворачивает из земли. Упадёт такое дерево и лежит на земле никому ненужное. А когда попадается людям на глаза, то ни на что уже не годится – короед ствол погрыз. Ни дом из него срубить, ни досок напилить. Так и остаётся лежать посреди леса, пока в труху не превратится. – Феня усмехнулась. – Пока гниёт, никто на него уже не зарится. Вот и наши мужики живут здесь так, будто их буря без корней оставила. Хвоя ещё зеленеет, а процесс омертвения уже запущен.

– И сколько здесь мужчин?

– Десять вальщиков, да четыре мужика на подводах, которые наши дрова к реке свозят – вот и все мужики. Ну, ещё Тарас – тарантас, божий одуванчик.

– И что, так уж и не найдётся среди них ни одного подходящего? – рассмеялась Василиса.

– На кой нам выворотни? – повесила вопрос Феня в пространство. Весь вид её говорил о внутреннем отторжении окружающих её мужчин. – У каждого из них в биографии тёмные пятна имеются, и, в довесок к этому, большинству из них уже за сорок перевалило – поздно уже женихаться.

Женщины переоделись в домашние халаты, присели за стол. Зина порезала сало и хлеб, Люба разделала толстую жирную селёдку. Василиса достала банку с квашеной капустой, выложила на тарелку. Командовала ужином Феня. Она отбила сургуч на горлышке бутылки, разлила водку по стаканам.

– Ну, девки, давайте вздрогнем! – Феня подняла стакан, держа его за донышко кончиками пальцев. – Первый тост за знакомство.

Водку пили все по-разному. Зина медленно цедила её мелкими глотками, Любаша опорожнила стакан в два приёма, Василиса осилила только половину налитой ей водки. Феня же, в отличие от подруг, лихо опрокинула содержимое стакана в рот одним махом.

– Ух, какая жгучая, зараза! – выдохнула она, и, морщась, тряхнула головой из стороны в сторону. – Кто только её выдумал?

– Вопрос не в том, кто водку выдумал, а в том, кто научил тебя её пить? – старательно жуя сало, поучительно проговорила Зина.

– Детдом, кто же ещё? – не задумываясь, ответила Феня. – Там мы все очень быстро обучались дурным привычкам.

– Не все, – возразила Любаша. – Я вот знаю одного мужчину, тоже детдомовца, так он и не пьёт, и не курит.

– Ну, это, подруга, исключение. Скорее всего, твой знакомый или инвалид, или подкаблучник, или ещё в детдоме затюканным трусом стал. Других вариантов мне неизвестно.

На некоторое время все умолкли, набросились на закуску. Потом Феня наполнила стаканы по второму разу, произнесла:

– Предлагаю выпить за нашу дружбу! Здесь, в тайге, мы, женщины, особенно в ней нуждаемся. Друг даруется каждому из нас судьбой на всю жизнь, но потерять его можно в один момент. Это ведь очень просто: предать, обмануть, подставить, да мало ли существует подлых поступков? А потом, даже после глубокого раскаяния и прощения, друга уже не вернуть никогда. Давайте помнить об этом, девочки, давайте будем всегда стоять друг за друга горой, что бы не случилось с каждым из нас.

– Феня, ты такая умная, – растрогалась Люба. – Так красиво говоришь, что слеза невольно накатывается.

– Умная-то она только после первой рюмки, а потом её ум куда-то пропадает, – не удержалась и съязвила Зина.

Женщины будто не заметили сарказма Зины, все разом подняли свои стаканы и дружно выпили. Через минуту их щёки разрумянились, они принялись расспрашивать Василису о её жизни. Она рассказала о себе всё, без утайки, её новые подруги поведали о своих судьбах.

Феня, по её рассказу, после детдома сразу выскочила замуж за такого же обездоленного парня, оба устроились работать в леспромхоз. Через три года случилось несчастье – мужа придавило бревном насмерть, она осталась одна с двухгодовалым ребёнком на руках. Сейчас её сын находился на попечении знакомой бабки, которой Феня ежемесячно отвозила в Кусью часть заработанных денег.

Любаша и Зина были старше своей подруги на два года. Зина успела побывать замужем, но разошлась через год после свадьбы. Детьми обзавестись не успела. Любаша до сих пор оставалась старой девой. Обе когда-то учились в одном классе, потом их пути на время разошлись, и вот два года назад судьба вновь свела их вместе.

– До двадцати пяти лет прожила на кордоне с отцом, откуда там жениху взяться? – высказалась она с обидой в конце своего повествования, и из этих слов невозможно было понять, на кого она в большей обиде: на отца, который не отпускал её от себя, пока не скончался, или на свою незавидную судьбу?

Василисе с подругами повезло, они оказались порядочными и отзывчивыми. В тот памятный для неё вечер она поделилась с ними о своём страхе, пережитом на делянке, и о том, что на следующий день ей предстоит валить деревья уже самостоятельно, без подсказок и страховки Тараса Михеевича. Выслушав опасения Василисы, захмелевшая Феня придвинулась к ней, положила свою заскорузлую ладонь ей на затылок, и, взлохмачивая волосы, пригрозила:

– Не смей завтра без меня валить ёлку, поняла? Хочешь, чтобы тебя придавило в первый же день? Не позволю, слышишь? Пока не убедишь меня, что можешь работать самостоятельно – я от тебя не отойду ни на шаг, уловила?

– Но ты же не выполнишь свою норму? – неуверенно запротестовала Василиса.

– К чёрту норму! – громко возмутилась Феня. – Человеческая жизнь не может ставиться на одни весы с нормами! Правильно я рассуждаю, разлюбезные мои подруги?

– Правильно, Фенечка, – ответила Зина. – Правильно на все сто процентов. Только вот кричать об этом на всю комнату не стоит. Давай-ка спать ложиться, беленькую мы приговорили, пора и на боковую.

Выпитая водка быстро сморила женщин. Забравшись под одеяло, они заснули почти мгновенно. А Василиса в ту ночь долго не могла уснуть. Обещаниям Фени она не поверила и посчитала это пьяной болтовнёй. Лежала, ворочалась, вспоминала все наставления мастера, готовила себя к завтрашнему дню.

… Василиса очнулась от воспоминаний, открыла глаза и увидела перед собой Феню. Утопая по колено в снегу, та двигалась к ней прямиком по снежной целине.

– Ты что тут, уснула? – запыхавшись, спросила она. – Кричала, кричала тебя, а ты – ни гу-гу.

– Задумалась, ничего не услышала, – сказала Василиса. – Что-то случилось?

– Тарас-тарантас наведывался недавно, просил пораньше сегодня закончить работу.

– Что так? – удивилась Василиса.

– Мужиков наших провожать будем. На Койве новый лесопункт открывают, их туда перебрасывают.

– Всех что ли?

– Всех, кроме возчиков, тех пока оставили с нами, – пояснила Феня. – А к нам уже завтра прибывает женская бригада. Из эвакуированных набрали.

– Женский батальон, значит, пойдёт в наступление, – усмехнулась Василиса. – Что за бабы-то, хоть? Умеют ли с пилой да топором обращаться?

– Ой, подруга, даже и не знаю, не спрашивала.

– Ладно, приедут – сами увидим, какие из них вальщики, – снисходительно сказала Василиса загрубевшим от морозного воздуха голосом. Она даже не задумалась в этот момент, что всего три месяца назад сама страшилась вида падающей на землю могучей ели и ломала лезвие лучковой пилы по два раза на день. Василиса чувствовала себя сейчас опытным лесорубом. – От нас-то что требуется?

– Поварихе нашей, Пелагее, помочь надо. Скрючило беднягу. Рука отнялась и спина не разгибается.

Они посидели вместе минут пять, потом Феня отправилась на свою делянку.

Вечером коллектив лесопункта впервые собрался в полном составе. Маленькое помещение котлового пункта едва уместило всех собравшихся. Ранее таких сборищ не практиковалось. Поскольку в распоряжении поварихи посуды было недостаточно, питаться приходилось в несколько смен, по очереди. Первыми посещали столовую женщины, за ними следовали мужчины-вальщики, потом подтягивались возчики. Тарас Михеевич питался после всех вместе с Пелагеей.

Мужчины сдвинули столы, расставили по обе стороны по несколько табуреток, положили сверху на них длинные строганые доски, получились две лавки. Столы покрыли скатертями, лавки застелили невесть откуда взявшимися домоткаными половиками. Женщины разнесли несколько чугунков с дымящейся картошкой, поставили хлеб в тарелках. Раскрасневшаяся от работы у плиты, с блестящими глазами появилась Феня с большим жестяным подносом. На нём, блестя золотистой корочкой, покоились три зажаренных зайца. С четвертью самогона в руках появился сам мастер. Среди собравшихся пронёсся сдержанный гул удивления.

– Прошу рассаживаться, – распорядился Тарас Михеевич. – Кто с кем захочет. Только потеснее, товарищи, местов у нас, понимаете ли, в обрез, а разместиться надобно всем.

Тихо перешёптываясь между собой, смущённые мужики стали усаживаться за стол, плотно прижимаясь плечами друг к другу. Женщины расположились на противоположной лавке. Обе стороны смотрели друг на дружку с нескрываемым любопытством, словно никогда ранее не встречались. Тарас Михеевич установил свой табурет во главе стола, но не садился на него, стоял подле и ждал, когда народ угомонится.

– Товарищи! – торжественным голосом начал свою речь «царь и бог» Дальнего Тырыма. – Сегодня у нас с вами особливый день, потому как накануне произошло множество событий. О них я должен сообщить вам лично, такой указ получен мною утром по телефону от самого товарища Балдина.

Тарас Михеевич умолк на некоторое время, уткнув взгляд в листок бумаги, который держал в руке.

– Кто такой Балдин? – шёпотом спросила Василиса Феню.

– Ты, что, с луны свалилась? Это же директор нашего лесхоза.

– А у нашего Тараса какая фамилия?

– Царё-ёв, – с растяжкой ответила Феня и с удивлением покосилась на подругу. – Ты что, до сих пор не знала?

Василиса покачала головой из стороны в сторону:

– Нет.

– Мои сообщения будут вот какие, – Царёв повёл глазами сначала вдоль женской стороны, потом перебросил взгляд на мужскую половину, будто хотел уточнить, с какого же сообщения ему начать в первую очередь, после чего уткнулся в бумажку, стал читать:

– После победы под Москвой наши войска контратаковали противника и перешли в общее наступление на советско-германском фронте. Тяжёлые бои сейчас ведутся за освобождение городов Ржев, Вязьма и Дорогобуж. Фашисты яростно сопротивляются, но советское командование уверено, что в ближайшее время они будут выбиты из этих городов. После мощного напора нашей армии враг окончательно дрогнет и побежит назад. Товарищ Сталин призвал всех наших солдат и офицеров победоносно идти вперёд, и только вперёд, не отступая назад ни на один шаг. Для достижения скорейшей победы над врагом отечества, все граждане, оставшиеся в тылу, должны равняться на солдат-героев и сами становиться героями. Наш труд должен стать самоотверженным и благородным. Мы обязаны трудиться во имя победы над фашистами, не щадя ни сил, ни своего здоровья. Наше дело правое, враг будет разбит, победа будет за нами! Ура, товарищи!

– Ура-а! – раздалась в ответ жидкая разноголосица.

На лесопункте отсутствовало радио, все важные новости передавались мастеру вестовым из головной конторы. Люди узнавали о положении в стране и на фронтах от мастера, когда собирались на ужин. Города, населённые пункты, фамилии военных начальников и героев боевых действий Тарас Михеевич записывал для памяти на бумажку, остальное передавал на словах. Сейчас из его уст прозвучала явно чья-то чужая речь, вероятнее всего, он записал часть обращения парторга леспромхоза.

– Это, товарищи, я сделал первое сообщение, – выдержав небольшую паузу, продолжил Царёв. – Теперь будет второе.

В маленьком зале столовой наступила напряжённая тишина. Взоры собравшихся людей устремились к мастеру, в глазах каждого из них застыл немой вопрос: хорошим или плохим будет это второе сообщение?

Вновь уткнувшись в свой листок, Царёв продолжил читать.

– Металлургический завод перешёл на усиленный режим работы, выпуск чугуна и стали значительно увеличился. Фронт требует от заводов всё больше новых танков и пушек. Заводу не хватает угля, строевого леса и пиломатериалов. Руководство лесхоза и партийный комитет совместным решением постановили увеличить количество лесозаготовительных пунктов, а также пилорам. Их придётся строить с нуля, а для этого потребуются кадры, имеющие опыт работы в лесной промышленности. – Тарас Михеевич оторвал глаза от бумажки, снял очки и заговорил своим привычным говорком.

– Товарищ Балдин по этому случаю отписал мне приказ о переводе наших мужиков на новое место. Здеся, на Дальнем Тырыме остаются одни ба… женщины, то есть. Мужиков завтрева конным транспортом велено мне направить в Кусью. Там им всё расскажут и объяснят. Обратным рейсом возчики привезут замену мужикам – вакуированных женщин. Будем расселять.

– Что они умеют делать, эти эвакуированные женщины? – спросила Зина. – Как будем выполнять план?

– Что умеют – покажут, чего не умеют – вы научите, – ответил Царёв. – А насчёт плана у нас будет особливый разговор.

– Никак, круглосуточно заставляют работать? – не удержалась Феня. – Так для этого делянку надо осветить, чтоб видно было, как мы станем ложиться и подыхать на ней, а заодно следует и похоронную команду из Кусьи вызвать.

Сказав это незлобиво, без тайного умысла на противостояние, решив просто обратить на себя внимание мужиков, которые, вынырнув из толстой и грубой спецодежды, сбрив страшные бороды, оказались совсем не такими старыми, как ей ранее представлялось. Перед ней сидели не «выворотни», а солидные, но вполне привлекательные мужчины. Съехидничав, она и не предполагала, чем придётся заплатить за свой длинный язык буквально через несколько минут.

– Ты, Феня, не шуткуй, и не баламуть народ, – одёрнул ее Тарас. – Не до шуток ноне, и панику сеять ни к чему. Слышала, ведь, что фронту нужны танки и пушки? А из какой стали, да чугуна их вылить, коли в печах угля не будет? Кумекаешь? То-то же! Для полной победы над врагом целая цепочка образуется в промышленности, прочная и неделимая. Проклятый фашист только возрадуется, если хотя бы одно звено из этой цепочки вывалится. Понимать надобно, так как время военное. Поэтому и план теперича будет по пять кубов с носа в день.

– Так-то, оно, так, Михеич, – подал голос с конца стола Северьян Плотников, кряжистый мужик лет сорока с сивой окладистой бородой. – Пуп надорвать – дело нехитрое, но я полагаю, если работу исполнять из-под палки, результатом будет дырка от бублика. Человек, ведь, не враг своему здоровью. Чтобы грыжа вываливалась по доброй воле своего владельца – тут нужен особый стимул.

Слова Северьяна, похоже, понравились мужикам. Они зашевелись, заулыбались, одобрительно закивали головами. Женщины же, напротив, почему-то вдруг нахмурились и уставились на Царёва. По их лицам нельзя было понять, чьей стороны они придерживаются.

– Партийная ячейка, товарищи, и лично товарищ Балдин подумали и об этом, как его… стимуле, – окинув народ каким-то недобрым тяжёлым взглядом, процедил слова Царёв. – Теперь норма снабжения хлебом будет увеличена на сто граммов. А передовики заготовок будут поощряться карточками на получение мануфактуры, одёжы и обувки, им станет выделяться ещё и дополнительное горячее питание.

– Не густо, Михеич, для тех, кто будет жилы рвать, – усмехнулся всё тот же Северьян. – Чёрствый тот пряник, которым ты собираешься заманить людей в тайгу для работы под луной. Об такой пряник можно и зубы обломать. А вот кнут у тебя, как я вижу, прочный, сыромятный.

И тут Царёв не выдержал, взвинтился так, как никто от него не ожидал. Лицо налилось кровью, он почти закричал:

– Пупок, говоришь, развяжется?! Грыжа твоя вывалится?! А у солдат на фронте она не вываливается, когда они пушки на своих руках через реки и болота волокут под бомбами, да не емши толком неделями, сидя на одних сухарях?! Дают им мятный пряник, чтобы они бежали под пулями, да снарядами на врага?! А в Ленинграде люди сутками работают, и получают за это пайку в четыре раза меньше, чем ты?! И умирают от голода прямо на работе! Да коль разобраться, как следовает, у нас тут не жизнь, а ровно курорт какой-то, я вам скажу! Стыдно тебе должно быть, Северьян, за такие-то слова. Шибко стыдно. Ты есть самый несознательный лемент и гоист, как контра в революции. Твоё счастье, что высокое начальство не слышит тебя.

Царёв замолчал, смотрел едкими глазами на людей. Его хлесткая речь будто невидимой плетью прошлась по сознанию каждого из них. Пристыженный Северьян опустил голову, подпёр бороду своими ручищами, под ними виднелись пунцовая кожа.

Наступила зловещая тишина. Казалось, будто Царёв временно отключил все звуки вокруг в назидание несознательности собравшихся лесорубов и включит их только после того, когда лица людей сгорят от стыда.

Прошла минута, другая. Царёв продолжал сидеть и молчать. Молчали и лесорубы, уткнувшись взглядами в пол. И вдруг в этой напряжённой тишине раздался голос Василисы Ярошенко. Обливая собравшихся укоризненным взглядом, она заговорила взволнованным, чуть подрагивающим голосом:

– Какой неприятный разговор! Мне стыдно было слышать слова торга за сверхурочный труд от крепкого, здорового мужчины. Стимул ему поднесите, иначе он не будет заинтересован в достижении победы над врагом! Будто и не советский человек говорит. Мне страшно слышать такое требование! В стране полыхает война, фашисты топчут нашу землю, расстреливают и вешают мирных граждан, насилуют женщин, а Северьяну Плотникову нужен какой-то стимул, чтобы без особого труда для себя свалить лишнее дерево! Неужели до сих пор непонятно тебе, дорогой товарищ, что победа над врагом зависит от трудовых усилий каждого из нас? – Василиса посмотрела на Северьяна Плотникова испепеляющим взглядом.

От жгучих глаз девушки тот опустил голову ещё ниже, сжался в комок, будто готовясь к тому, что после обличительных слов она возьмёт в руки увесистый дрын и начнёт им обхаживать по спине.

– На новогодний праздник я побывала дома, повстречала сестру. Она работает на металлургическом заводе. Вы знаете, как там сейчас трудится народ? Нет? Так я вам скажу: рабочие вкалывают во имя победы, не жалея себя. Выполняют по две – две с половиной нормы ежедневно. Их теперь так и называют – «двухсотники», потому что норму они выполняют на двести процентов. Стали появляться и «трёхсотники». Такие рабочие объединяются в бригады, их называют, «фронтовыми». Подростки встают за станок и работают наравне со взрослыми. И никто из этих людей не ноет и не требует ничего взамен! – Василиса замолчала, полоснула гневным взглядом по лицам мужиков, хотела ещё что-то добавить, но, махнув с презрением в их сторону рукой, села.

– Смотрю я на всё происходящее здесь и диву даюсь, – не вставая из-за стола, вступила в разговор Тамара – степенная бледнолицая женщина с короткой стрижкой и бледным лицом. Фамилия у неё была трудновыговариваемая и никто из женщин даже не пытался её запомнить. Эта женщина была беженкой, приехала в Кусью к дальней родственнице, по дороге под бомбёжкой потеряла пятнадцатилетнего сына.              – Как можно в такое страшное время думать о собственной выгоде? Мы что здесь, голодаем? У нас нет куска хлеба? Нет крыши над головой? Мы спим на снегу? Нас истязают? Слышали бы этот разговор люди, которые остались под немцем! Или те, кто оказался в блокаде! Они бы не поверили своим ушам, окажись среди нас! Правильно сказал Тарас Михеевич: живём, как на курорте, а некоторые при этом ещё умудряются ныть, пытаются урвать для себя лишний кусок. Стыд и срам, товарищи. Предлагаю немедленно прекратить всякие рассуждения на эту тему. Есть Указ Президиума Верховного Совета СССР от 26 июня 1941года, в нём всё оговорено: какая продолжительность сверхурочных работ, как производится оплата, и кому что положено. Северьян и все, кто поддерживает его, вероятно забыли о его существовании. А если знакомы с этим указом, но давят на представителя власти публично, значит они самые настоящие саботажники, и спрос с таких людей в условиях военного времени должен быть очень строгим.

Тарас во все глаза с удивлением смотрел на женщин и не верил в происходящее. Он думал, что они поддержат Северьяна Плотникова, ожидал услышать от них злые высказывания в свой адрес, и, когда повисла тревожная тишина, готовился к отражению атаки.

Вышло всё наоборот. Теперь ему предстояло защищать мужиков от ястребиных нападок женщин. Они загалдели вразнобой, начались взаимные упрёки и обвинения. Заводная с пол-оборота Феня несколько раз назвала мужиков «выворотнями». Те, в свою очередь, объявили её провокатором, талдычили ей в лицо, что, если бы она не брякнула про похоронную команду, Северьян бы молчал и не заводил Тараса.

Один из мужиков, что сидел по правую сторону от Плотникова, не переставал оправдывать Северьяна, доказывая, что тот действовал прежде всего в интересах женщин, а им, мужикам, теперь всё равно, им уже здесь не работать, а на новом месте у них будут другие виды работ и другие условия.

Царёв понял, что наступает критический момент, когда разгорающаяся перепалка может запросто перерасти в потасовку. Он взял табурет, и, перевернув его вверх ножками, грозно постучал по краю столешницы несколько раз.

– Тихо, бабоньки, – произнёс он властным голосом. – Чего вы раскаркались, как вороньё на скотобойне? И вы, мужики, успокойтесь, не то бабы выцарапают вам на физиономиях свои имена. Впервой я надумал свести вас ликами друг с дружкой, думал миловаться станете напоследок, а теперь, понял, что допустил ошибку. Словом, ставлю точку в вашем жарком споре.

Поставив табурет на пол, Царёв продолжил уже другим, глухим голосом:

– Не всем нашим мужикам предстоит робить на новом месте, половина из них отправляется на фронт бить фашиста. Это последнее моё сообщение вам.

Тарас Михеевич перевернул свой листок, зачитал фамилии. В списке вызываемых в военкомат значилась и фамилия Северьяна Плотникова. В который раз за столь непродолжительное время вновь воцарилась тишина.

Когда Плотников услышал свою фамилию, его руки, лежащие на бороде, дрогнули, он отнял их от лица и с осторожностью покосился на Тамару. Словно убедившись, что опасность миновала, поднял голову и повернулся к Царёву. На его щеках раз за разом перекатились желваки, будто судорога прошлась по лицу. Раздуваясь, шевельнулись ноздри, как у встревоженного мерина.

– Михеич, – обратился он к Царёву, – Коль такое дело, позволь мне высказаться напоследок?

– Говори, – буркнул тот сердито.

– Я знаю, слово – не птаха, туда-сюда не летает, в рот не возвернётся и на язык обратно не сядет. Что мною сказано, то сказано, отрицать не стану. Покоробил я всех своими словами. Но, поверь, Михеич, поверьте и вы, бабы, не за себя я говорил, за коллектив беспокоюсь. Видел я, как даются новичкам эти четыре куба, наблюдал, как бабы надрываются. Что будет с месячным планом нашего лесопункта, если завтра все мужики уедут, а им взамен привезут сюда неумех? Ни кнутом, ни уговорами нужный штабель не сложить. И когда заерепенилась Феня, на меня что-то вдруг нашло, будто прорвало изнутри. Вот и наговорил лишнего, – Северьян повернулся в сторону Тамары, посмотрел ей в лицо многозначительно. – И про Указ я вспомнил сразу, когда услышал про пять кубов с носа. В нём ведь сказано, что обязательные сверхурочные работы длятся от одного до трёх часов в день, и оплата производится в полуторном размере. А вы сейчас как трудитесь? Обычную норму выдаёте не за восемь, а за двенадцать часов. Где ж вам взять дополнительное время? Ночью? Тогда на ходу засыпать будете, сонных и деревом может придавить ненароком.

«Сладко стелешь, – подумала Василиса о Плотникове. – Грамотно и убедительно, ничего не скажешь. Только вот неискренно как-то, по глазам видно. И известия об отправке на фронт испугался, руки сразу задрожали, когда Тарас Михеевич зачитал твою фамилию. Интересно, как ты поведёшь себя там, на фронте»?

– Ладно, будем считать, что я не кипятился, а ты не отзывался плохо о принятых мерах товарища Балдина и партийного комитета леспромхоза, – примирительно сказал Царёв. – Только в следующий раз не руби лапшу на навозной доске, когда тебя начнёт рвать изнутри. Грязные слова, что гнус в жару, шибко раздражают обчество, и сеют смуту в душах. Понятно тебе?

– Угу, – с облегчением выдавил из себя Плотников и немного повеселел.

– Отвертелся, выворотень, – наклонившись к уху Василисы, прошептала Феня. – Всё сошло с рук хитрому староверу. Думает, поверили мы его вранью, обвёл всех вокруг пальца и сидит радёшенек. Видела я его глаза, когда он потешался над Тарасом. Злые они были, враждебные.

– Ничего, на фронте его сразу раскусят, – также тихо ответила Василиса.

– Может и так. А может, он от страха к немцам переметнётся? – не отступалась Феня. – Говорят, его отец в гражданскую с беляками заодно был и до сей поры, якобы, где-то в тайге хоронится.

– Да ну его к чёрту, – отмахнулась Василиса. – Послушай-ка, лучше, о чём Царёв говорит.

Тарас Михеевич в этот момент стоял у стола и, помогая себе жестами, произносил длинную напутственную речь отъезжающим мужикам. Шпаргалки из парткома у него не было, говорил своими словами о том, что думал.

– Так вот, дорогие товарищи мужики, будущие бойцы Красной Армии! Громите с бесстрашием фашистскую банду и возвращайтесь живыми героями! – закончил он путаную речь и без промедления скомандовал:

– Наливайте по этому поводу Пелагеиного напитку. Выпьем за всё, что я вам сказал и пожелал.

– Спасибо тебе, Михеич, за добрые слова, – ответил за всех Северьян, и его рука потянулась к четверти с самогоном. Разливая мутную жидкость по кружкам и стаканам, он на мгновенье остановил свой взгляд на Василисе. Зрачки его чёрных глаз на секунду сошлись в маленькие точки, словно перед прыжком, потом опять расширились. Взгляд был таким же холодным и недобрым, каким его уловила Василиса, когда Северьян, говоря о стимуле, смотрел на Царёва.

«Может, на Дальнем Тырыме и неплохой народ собрался, работящий, но держать ухо востро никогда не лишне. В любом коллективе всегда отыщется какой-нибудь урод, который не хочет жить по общепринятым правилам», – вспомнились Василисе слова брата.

«Как прав оказался Иван, и какой умница, – подумала она в следующий момент. – Разбирается в жизни, как умудрённый опытом человек. Ему всего-то семнадцать, а он знает уже что-то такое, чего мне ещё недоступно».

Она покосилась с опаской на свой стакан, задержала его на секунду перед плотно сжатыми губами, затем, прикрыв для чего глаза, нерешительно отпила два глотка скверно пахнущего самогона. Прижав ладонью рот, поморщилась, потом закусила солёным рыжиком. Феня, сидевшая рядом с ней, взглянула на подругу с сочувствием и озорно подмигнула. Запрокинув голову, одним глотком осушила стакан до конца.

– Вот так пьют настоящие лесорубы, подруга! Учись! – залихватским тоном проговорила Феня, стукнув донышком стакана о стол.

– Лихо у тебя получается, – одобрительно пробасил Плотников. – Где обучилась такому мастерству?

– Были добрые учителя, вроде тебя, – на выдохе ответила Феня.

Четверть с самогоном прошлась по столу по второму кругу. Потом по третьему. Веселье разгоралось. Еще совсем недавно враждующие между собой стороны вдруг словно оттаяли и потеплели душой. Посыпались шутки, вскипал смех, кто-то пробовал запеть частушки. Повеселевший Царёв несколько раз с кружкой в руке подсаживался к женщинам, хвалил за работу и говорил комплименты. В этой шумихе Василиса не сразу заметила исчезновение Фени. Не оказалось за столом и Северьяна Плотникова.

– Зинуль, – обратилась она к подруге. – Ты не знаешь, куда запропастилась наша красавица?

– Фенька, что ли?

– Ну, да.

– Кто ж её знает? – пьяным голосом ответила Зина. – По-моему, за патефоном пошли куда-то с Северьяном. Танцы решили устроить.

– Какой патефон, какие ещё танцы? – встревожилась Василиса. – Давно ушли?

– Я, что, засекала? Нужны они мне оба…

– Тьфу, ты, бестолковая баба, – ругнулась Василиса, – за патефоном вдвоём не ходят.

Она отыскала на вешалке свою телогрейку и выскочила на улицу. Мужское общежитие располагалось в одном бараке с женским, только вход в него был прорублен в стене отдельно, а коридор изолирован дощатой перегородкой.

Василиса сразу догадалась, где следует искать Феню. И действительно, в подтверждение её догадки, в одной из мужских комнат в окне горел свет. Когда она очутилась в коридоре, за дверями предполагаемой комнаты слышалась какая-то возня, сдавленные крики и рыдания.

Дверь в комнату оказалась не запертой. По всей вероятности, её хозяин даже не предполагал, что в разгар вечеринки кто-то может сюда наведаться.

Перед глазами Василисы предстала мерзкая картина. Феня, с распластанным до пояса платьем, зажавшись в угол нар, как загнанный зверёк, сидела, закрыв ладошками свои маленькие сухие груди. Но оголённом плече виднелась большая кровоточащая царапина, волосы были взъерошены, из одной ноздри сочилась кровь.

– Не подходи ко мне, ублюдок, – не в силах уже больше кричать, шипела Феня, будто потревоженная змея, готовая в любой момент броситься на обидчика, вцепиться в него зубами и рвать на куски. – Не смей… если только ты это сделаешь – я убью тебя, выворотень, и сама удавлюсь…

– Вот дура. Я же предлагал тебе по-хорошему, даже денег давал, но ты сама не согласилась, – бормотал Северьян, расстёгивая ремень на брюках. – Ладно бы, недотрогой была, вроде этой комиссарши Ярошенко, я бы ещё мог понять. Но, ты-то, не она, насквозь вижу, что стерва ты прожжённая, чего ломаешься? Завтра я уеду, мы больше никогда не встретимся. На фронте меня могут убить, так хоть память о себе оставлю.

Василиса не знала, как поступить. Озираясь по сторонам, она увидела кочергу. Толстый железный прут с загнутым расплющенным концом стоял в углу при входе. Не раздумывая, Василиса схватила её и, вскинув над собой, решительно шагнула к Северьяну. В этот момент тот обернулся, придерживая руками уже спущенные до колен штаны, вскрикнул с изумлением:

– Ты?! Чего удумала, сука неподкупная?! Брось кочергу!

– Это я хочу тебя спросить: чего ты удумал, женский защитник? Вот, как, оказывается, ты печёшься о бабах?

Северьян замер на мгновенье, соображая, как ему выпутаться из сложившейся ситуации. Потом высвободил одну руку, молниеносным движением схватил со стола нож и ринулся на Василису.

– Обеих в расход пущу! – успел крикнуть он и вдруг, издав на выдохе какой-то странный звук, похожий на хрюканье, медленно осел на пол – Василиса успела опустить ему на голову увесистую кочергу.

– Ты его убила? – трясясь в страхе, спросила Феня, вглядываясь в бездыханное тело насильника. Северьян не успел натянуть на себя штаны и лежал сейчас на полу животом вниз с обнажённым задом.

– Его убьё-ёшь, – протянула Василиса, с удивлением глядя на кочергу в своей руке. – Вон какой бычара!

Поставив кочергу на прежнее место, добавила:

– А если бы убила – туда ему и дорога. Пошли отсюда, пока он не очнулся.

Феня быстро сползла с нар, набросила на себя телогрейку, и, косясь на Северьяна, попятилась к выходу.

Через несколько минут они были уже в своей комнате и заперли дверь на крючок.

– Вдруг ты его убила? – всхлипывая и содрогаясь всем телом, глухо спросила Феня. – Что тогда?

– Не ной раньше времени, – со злостью ответила Василиса. – Тебе-то чего переживать? Не ты же его кочергой огрела, не тебе и отвечать. Раздевайся и ложись спать. Ты до сих пор ещё не протрезвела, любительница выпить.

Феня безропотно исполнила приказание и, поскулив ещё некоторое время уже под одеялом, заснула.

«А если я действительно прибила Северьяна насмерть? – подумала Василиса, расхаживая по комнате взад и вперёд. – Что, если он пока жив и нуждается в помощи? Лежит сейчас один посредине комнаты в луже крови и тихо умирает. Я должна что-то предпринять!»

Она посмотрела на спящую Феню, остановила взгляд на припухшей щеке, на запёкшейся крови под носом.

«Что за глупые мысли? – словно протрезвев, задала себе вопрос Василиса. – Сестра милосердия выискалась? Я ведь сама видела, как он пошевелился, когда закрывала дверь. И никакой крови на полу не было. Жив и здоров бугай-насильник, и моя кочерга для него, что для слона дробина. А получил он поделом, и, можно сказать, ещё легко отделался. За такие дела сажают в тюрьму».

Василиса выключила свет и подошла к окну. Сквозь стекла был виден край неба. Снег перестал валить ближе к вечеру, и ночь обещала быть ясной. На небе появились звёзды. Они переливались, сверкали и были очень яркими, будто их вымыли, прежде чем рассыпать по небосклону.

В комнате было темно и тихо, приятно пахло хвоей от большого букета пихтовых веток, которые девчата приносили с делянки ежедневно и ставили в вазу на столе. Василиса стояла и думала, что вот она сейчас попала, как птица в клетку. Может передвигаться по комнате, дышать, думать, размышлять о завтрашнем дне, но одновременно с этим была уже несвободной. Что-то невидимое и неосязаемое загнало её в замкнутое пространство. Она понимала, что находиться с такими ощущениями до утра не выдержит. Для неё нужна была ясность положения, в котором она очутилась.

Восстанавливая в памяти всё, что произошло, она не могла вспомнить того момента, когда ударила Северьяна. Это мгновенье не задержалось в голове, выпало из сознания напрочь. Сердце забилось учащённо, слегка закружилась голова, по телу леденящей волной пробежался холодок. Её почему-то потянуло на место происшествия.

Когда Василиса после мучительных терзаний уже взяла в руки телогрейку, чтобы направиться в комнату Плотникова, кто-то с силой дернул ручку двери из коридора, потом принялся отчаянно трясти. Дверной крючок, звеня металлом, заплясал в петле. Василиса замерла.

– Эй, какого чёрта заперлись? Вы что там, оглохли? – послышался требовательный голос Зинаиды. Язык её сильно заплетался. – Отворяйте сейчас же, не то мы с Любанькой высадим дверь!

Василиса с облегчением выдохнула, быстро подошла к двери, сдёрнула крючок с петли.

– Вы чего тут забаррикадировались? – пьяно улыбаясь, спросила Зинаида, проходя в комнату. За ней, пошатнувшись, вошла Люба.

– Мужики пьяные в коридоре шарахались, вот и закрылись от греха подальше, – соврала Василиса.

– Вассочка, мужиков не надо бояться, они такими славными оказались, – осклабилась Люба. – Я даже целовалась с одним из них. Он такой потешный, этот Василий. Жаль, танцы сорвались.

– А что, Северьян не принёс разве патефон? – с замиранием сердца поинтересовалась Василиса.

– Он его разбил вдребезги, когда с крыльца свалился, – усмехнулась Зинаида. – Такую шишку себе на лбу набил – мама не горюй! Даже Тамара Петровна его пожалела, зелёнкой лоб разукрасила.

– Жив, значит, остался наш заступник, – почему-то ничуть не обрадовавшись, промолвила Василиса, а про себя подумала: «И здесь ужом вывернулся. Вот ведь хлюст какой».

– Фенька вырубилась что ли? – поинтересовалась Люба, кивнув головой на нары.

– Отдыхает наша Феня. Она тоже с крыльца свалилась, вместе с Плотниковым.

– Не повезло девке в очередной раз, – сочувственно высказалась Зинаида. – Как выпьет, зараза, так с ней обязательно что-то происходит. Какого чёрта она попёрлась пьяная с Северьяном? Он бы и один сходил.

– Пить меньше надо, – строго сказала Василиса. – Тогда и крыльцо не будет шатким, и зелёнка не пригодится.

Она больше не стала слушать пьяную болтовню женщин и улеглась на нары. Отворачиваясь к стене от света лампы, сказала требовательно:

– Вы тут долго не шарахайтесь, гасите свет и ложитесь спать. Работу на завтра никто не отменял.

Зина и Люба почесали пьяные языки ещё некоторое время и, наконец, угомонились. В тёмной комнате установилась тишина, и было отчётливо слышно, как тикают настенные часы-ходики.

Чёрная стезя. Часть 2

Подняться наверх