Читать книгу Мне повезло: я всю жизнь рисую! Воспоминания - Михаил Беломлинский - Страница 5

В книге «Разговоры с Иосифом Бродским» Соломон Волков, говоря о «Бродячей собаке» и т. д., спрашивает: «А что представляла современная вам ленинградская „изящная жизнь“?»

Бродский: «Наверное, художники и их мастерские. «Поедем к художнику в мастерскую!» – так это мне вспоминается. Скажем, у меня были два знакомых художника, у которых была мастерская в совершенно замечательном месте, около Академии художеств… Довольно забавные собеседники, ужасно остроумные. И у них время от времени собиралась богема или то, что полагало себя богемой.

Лежали на коврах и шкурах. Выпивали. Появлялись какие-то девицы. Потому что художники – они чем привлекательны? У них же натурщицы есть, да? По такой стандартной табели о рангах – натурщица, она как бы лучше, чем простая смертная. Не говоря уже о чисто порнографическом аспекте всего этого дела.

Волков: А что, был и такой аспект?

Бродский: В основном шли разговоры, окрашенные эротикой. Такое легкое веселье или, скорее, комикование. И трагедии, конечно же, все эти мучительные эмоции по поводу того, кто с кем уходит. Поскольку раскладка пар была, как всегда, совершенно не та. В общем, такой нормальный спектакль. Были люди, которые приходили на это просто посмотреть, они были зрители. А были актеры. Я, например, был актером. Думаю, что и в «Бродячей собаке» происходило, до известной степени, то же самое.

Волков: А пили крепко?

Бродский: Еще как!

……

Два «знакомых художника» – это я и мой ближайший друг (с 5-го класса средней художественной школы) замечательный художник Георгий Ковенчук (Гага). В 60-м году мы закончили графический факультет института Репина Академии художеств, вступили в Союз художников и неожиданно получили мастерскую, одну на двоих. Но в то время это было даже удачно и удобно, мы много работ делали вместе: книжки, плакаты, прикладную графику.

М. БЕЛОМЛИНСКИЙ И Г. КОВЕНЧУК 1960

Мастерская находилась рядом с Академией художеств, на узенькой, какой-то средневековой улице Репина, выходящей к Румянцевскому садику. Это была очень большая комната, с окном во всю стену. Действительно, был ковер и большая медвежья шкура, присланная с Чукотки Гагиной тещей, стоял старинный рояль, оставшийся от кого-то из прежних владельцев (когда-то тут работал Натан Альтман), на стенах висели рисунки, шаржи, смешные коллажи, было очень уютно. К тому же мы были счастливыми, по тем временам, обладателями телефона. Мы завели несколько альбомов, и наши гости рисовали в них, писали стихи, кто что хотел – сейчас это бесценное собрание автографов.

А гостей у нас бывало огромное количество – поэты, писатели, актеры, художники, режиссеры.

Работали мы легко, ненатужно, и гости нам не мешали. Они болтали друг с другом, рисовали или играли в рулетку (была у нас такая игра, кем-то подаренная). Иосиф бывал у нас часто. Пил кофе, названивал по телефону, листал монографии и альбомы с репродукциями, восхищался любимым им художником Дюфи, но в основном рисовал. С большим удовольствием. Особенно ему нравилось рисовать цанговым карандашом с толстым грифелем – он давал широкую «бархатную» линию. Я привез несколько таких карандашей из Чехословакии и один подарил ему. Он был счастлив. Сохранилось много его рисунков, сделанных этим карандашом. Надо сказать, все его рисунки отличались на редкость пластичной линией, остротой композиции, умением передать настроение – он никогда не учился рисовать, но, безусловно, был наделен большим художническим даром.

Он и фотографировал замечательно.

Забегали к нам и знакомые натурщицы, если у них образовывался перерыв в позировании в Академии. Перекурить. Иосиф с удовольствием болтал с ними, рассказывал анекдоты, смешил их, сам смеялся своим специфическим, коротким смешком. Он был большой дамский любезник, но стихи не читал, видимо, не считал, что перед ним его слушатели. Вот Глеб Горбовский, наоборот, стихи начинал читать сразу, как только появлялся в мастерской, всегда навеселе, «на дивном веселе».

Приходил Иосиф и вечерами, когда организовывались какие-нибудь пьянки. Происходило это нередко. Одну помню хорошо. Народу было много. Бродский в то время ухаживал за рыжей красавицей Беллой, но ее тут же стал «клеить» знаменитый тогда актер Василий Ливанов, которого привел с собой Гага. Ливанов был сильно пьяный и агрессивный. Когда Иосиф по просьбе гостей стал читать стихи, его «соперник» Вася начал гнусавым голосом довольно громко и похоже его передразнивать, начались смешки, чтение было сорвано. Иосиф ужасно обиделся, расстроился, Белка утешала его, они все время выходили, выясняли отношения, и, как только свели мосты, вместе ушли. А Ливанова Гага увез на поезде куда-то к черту на рога, на свой садовый участок, где у него была времянка, сколоченная из ящиков. Пьяный Вася долго бродил по ночному поселку, стучался ко всем и гундосил: «Я артист Ливанов, дайте мне выпить!»…

«…мучительные эмоции по поводу того, кто с кем уходит…» – я думаю, как раз про ту пьяную ночь.

РЫЖАЯ КРАСАВИЦА БЕЛЛА БИЛИБИНА

После ссылки Бродский часто бывал у поэта Леши Лившица (Льва Лосева) в журнале «Костер» – делал переводы разных детских поэтов из союзных республик. Я работал главным художником в «Костре» и заказывал рисунки Марине Басмановой. Дело это было мучительное – она никогда не могла сдать работу в срок.

Я выслушивал упреки в редакции и жуткие скандалы в типографии – мы срывали график работы. Но заказы не прекращал: Марина была любовью Иосифа, он всегда приходил с ней, будто боялся, что ее обидят, что не найдет дороги, что потеряется…

Я часто делал зарисовки с него в блокнот, который всегда ношу с собой. Однажды он внимательно пролистал все рисунки и на одном расписался: «Мишель, вот этот похож». Этот мой рисунок впервые был опубликован в 1980 году в нью-йоркском сборнике «Часть речи», посвященном 40-летию со дня рождения Иосифа Бродского. Потом он часто воспроизводился в американских и европейских изданиях. Появился на обложке сборника статей о Бродском, вышедшем в Лондоне, а в перестроечное время – и в России. В нескольких последних сборниках он уже помещен среди рисунков Бродского как его автопортрет.

А в 72-м году мы провожали Иосифа в Пулковском аэропорту, прощались, как тогда казалось, навсегда.

ИОСИФ БРОДСКИЙ

В 88-м в Ленинградском доме кино был устроен первый официальный вечер, посвященный Нобелевскому лауреату Иосифу Бродскому.

Я сделал большой плакат: на фото шведский король вручает поэту премию, а сверху факсимильно воспроизвел статью из газеты 64-го года о суде над ним с идеальным для плаката названием «Тунеядцу воздается должное…»

Мы с женой увиделись с Иосифом спустя 16 лет в его доме в Саут-Хедли. Он подарил нам книжки: «Урания», «Часть речи» и «Конец великой эпохи». На всех нарисовал кота, сделал трогательные надписи, на «Урании» написал: «Юле, Вике и Мишке от Жозефа по книжке. 6-е апреля 1988. S. Hadley. Иосиф Бродский».

Я спросил: «А тебя здесь рисовали? Делали шаржи?»

Он засмеялся: «Да нет. Вот только твой…» – и показал на какую-то французскую газету, прикнопленную на кухне к стене. Там была статья о нем и мой рисунок – тот самый. Потом он повез нас обедать куда-то далеко на своем «мерседесе», шикарно и лихо вел его, а на заправке охотно мне позировал, когда я снимал его.

Дальмира Гимейн, Михаил Беломлинский, Виктория Беломлинкая, Иосиф Бродский

В Нью-Йорке мы были на его пятидесятилетии на Мортон-стрит, виделись на выставке Целкова, на выступлениях поэтов, Рейна, Кушнера, Наймана, которые он предварял, но чаще в уютном «Русском Самоваре» у Романа Каплана. 2 апреля 95-го года после выступления Бродского в Манхэттене мы пришли в «Самовар», Роман принес свой знаменитый альбом с автографами, фотографиями и рисунками и попросил меня нарисовать Иосифа, но тот забрал у меня альбом и любимый им цанговый карандаш: «Мишель, ты меня много рисовал. Дай-ка я тебя нарисую». И быстро сделал очень хороший рисунок. И написал: «Мишеньке, с нежностью от Иосифа. И. Б. Нью-Йорк 2 апреля 1995».

В тот вечер мы виделись в последний раз.

А 29 января 96-го года мы прощались с ним в похоронном доме на Бликер-стрит. Фотографировать не разрешали, я сделал рисунок в блокноте, потом увеличил его.