Читать книгу Дед - Михаил Боков - Страница 6

Вообще-то он был не дед, а прадед. Ганин нашел его фотокарточку, разбираясь в вещах матери. С фотокарточки с закругленными по моде тех времен краями на него смотрело усатое и чубатое лицо. Немолодое, но веселое.

– Ганин Павел, мой прадед. Без вести пропал на войне, – он протянул снимок Марине.

– Похож, – сказала жена.

Все в тот год катилось к чертям. Умерла мама. Умирала долго, болезненно, прося, чтобы все закончилось побыстрее. Не заканчивалось.

Когда позвонили из больницы сообщить о смерти, Ганин уже не знал, горе это или облегчение. Звонок раздался в пять утра – важные вести часто приходят в это время, застают нас теплыми, спящими, врасплох.

Днем перезвонил ее лечащий врач.

– Вам уже сообщили? – спросил он. – Что она выпала? Выбросилась из окна?

– Что? – оторопел Ганин.

– Подвинула табуретку к подоконнику. Открыла шпингалеты. На рассвете.

Он потом долго еще удивлялся: как ей хватило сил? Когда он последний раз накануне видел мать, ее переворачивали на бок медсестры, чтобы обмыть. Сама она перевернуться уже не могла. И вдруг – табуретка и шпингалеты.

Стоял апрель – жаркий, беззаботный. Раньше времени расцвела зелень, и вся Москва благоухала ароматами, предвкушениями, надеждами. О чем думала мать, стоя на подоконнике в тот утренний час? Что вспоминала и с кем прощалась? Ганин часто задавал себе эти вопросы. Был пятый этаж. Смерть, сказали в больнице, наступила мгновенно.

Гроб сделали закрытым. Когда провожающие вышли из морга на улицу, Ганин остался. Попросил сдвинуть крышку, чтобы попрощаться. Его пытались отговорить. Он уперся, поскандалил и – как выяснилось позже – был прав. Лицо матери было целым. Спокойное, каким оно не было уже давно, его портили только царапины на шее и на щеке. Так что пугали зря.

Под занавес траурной церемонии распорядитель произнес: «Теперь скажем ей „прости и прощай“» – и гроб медленно пополз в печь крематория. В этот момент внутри Ганина что-то лопнуло. Он заплакал и проплакал несколько дней.

В мае не стало работы. Ганин трудился ночным редактором в новостном агентстве. Для мужчины, которому вот-вот стукнет тридцать три, работенка не ах. Былые амбиции отшлифовало время. Стать вторым Невзоровым, вторым Парфеновым, вторым Хантером Томпсоном, а еще лучше первым Андреем Ганиным, легендой, историей журналистики не удавалось. Ганин проживал рабочие будни в компании интеллектуалов-неудачников – таких же, как и он сам. Всем слегка за тридцать. Все порастеряли надежды, смирились, стали потихоньку накапливать жирок и готовиться к старости. Привычный ход вещей нарушил визит менеджера по персоналу. 22-летняя молодая кобылица, казалось заступившая на работу только вчера, построила их гундосое и унылое редакторское стадо. Через минуту стаду объявили, что оно может валить на все четыре стороны. На дворе бушевал кризис.

В июне развалилась семья. Ганин доходил до психопатии в любви к пятилетней дочке Варе, но не мог найти в своем сердце ничего для жены. Они засыпали, повернувшись спинами друг к другу. Однажды он застал ее в ванной, мастурбирующей флаконом дезодоранта. «Что? – с вызовом спросила она. – Что?» Ганин ничего не ответил и прикрыл дверь.

Марина сама предложила разойтись. Она помогла перевезти его вещи на квартиру к маме. Она помыла там окна, оттерла пол, смела пыль. Ганин не был в квартире после похорон. Он боялся туда заходить. Это была квартира его детства. Он знал там каждый уголок, каждую щель: помнил, что на антресолях лежит его трехколесный велосипед, зеленый, на котором он когда-то катил в детский сад, а в старом буфете, напротив фотографии рано ушедшего отца, – рюмка, прикрытая корочкой черного хлеба.

За время отсутствия Ганина цветы в горшках завяли и еще появился тошнотворный гнилостный запах. Его источником был йогурт, оставленный мамой в мусорном ведре. Ганину показалось, что йогурт шевелился, когда его, зажимая руками носы, отправляли в мусоропровод.

«Теперь можно жить!» – сказала Марина, разогнувшись после уборки. Она отвернулась к окну, заплакала. Ганин не видел этого, уставившись на фотографию прадеда.

Полное имя прадеда было Ганин Павел Сергеевич. Из неведомо сколь далеко идущего в историю списка Ганиных он был последним, о ком продолжало помнить их живущее на свете потомство. Дальше от Ганина Павла шла прямо в глубь времен темнота забвения. Бабушка, его дочь, родилась за восемь лет до войны. Она помнила об отце немногое. Кажется, он был рабочим. Хорошей квалификации. Кажется, его вообще не должны были забирать на фронт из-за его работы. Но почему-то уже в августе 41-го он там оказался непонятно как. Успел написать одно письмо и где-то под Новгородом лег в землю одним из первых.

Отец Ганина родился в 52-м. Вообще-то он не должен был получить фамилию Ганин. Но все решил случай: бабушка, выйдя замуж, очень быстро забеременела от дедушки, а затем совершила невиданное. Ушла от мужа беременная. И мало что ушла – подала документы на развод, вернула себе прежнюю фамилию и сыну дала ее же. Ганин.

Следующим был сам Ганин. Он заорал младенческим криком на рассвете, в последний день июня 1979 года, а уже в следующем году отца не стало. Он умер в один день с певцом Владимиром Высоцким, практически по тем же самым причинам – остановилось, не выдержав длительного запоя, сердце. И чем дальше бежало время, тем больше настоящие черты отца в сознании сына заменялись чертами певца. Когда Ганин думал об отце, в голове неизменно возникало лицо Высоцкого, и однажды в детстве, играя во дворе, он даже похвастался, что его папа – этот тот дядя из фильма «Место встречи изменить нельзя», капитан Жеглов. Другие дети не поверили и спросили: «Почему же его никогда не видно?» – «Папа всегда на задании. Ловит бандитов в командировке», – он ввернул слово «командировка», услышанное от мамы (она сама частенько употребляла его, когда речь шла об отце), ввернул важно, смутно догадываясь о его настоящем значении.

От отца осталась полка личных вещей. Там была пачка высохших папирос «Казбек», деревянная курительная трубка, несколько записных книжек в кожаных обложках и пачка черно-белых фотографий. На большинстве снимков были незнакомые люди, друзья отца. На других был он сам в домамин период, но фото были такие нечеткие, выцветшие, а отца на них почему-то всегда ставили на задний план, так что вместо его лица на Ганина всегда смотрело мутное светлое пятно. На нем были слабо прорисованы глаза, волосы и чуть-чуть нос, но понять, во что собирались все эти части лица вместе, было решительно невозможно. Там же, неожиданно четкая, была и фотография прадеда.

Ганин с детства помнил запах, который исходил от отцовой полки. Это был запах давнишнего табака, смешанный с чем-то неопределимым, принесенным памятью в подсознание в самом раннем детстве. Волнующий. Скорее приятный.

Когда Ганин, разбирая вещи мамы, открыл отцовскую полку, на него дохнуло тем же самым. Запах никуда не делся. Он даже стал будто более концентрированным, окреп за прошедшие годы. Органы чувств Ганина на пару секунд пришли в замешательство: нос потянул этот запах – и передаваемые им сигналы заполняли собой весь мозг, отодвигая остальную информацию на периферию. Очнувшись, Ганин увидел, что из недр полки на него смотрит лицо прадеда.

Показав снимок Марине, Ганин поставил его перед собой на подоконник. Он всматривался в него так, как в фантастических фильмах древние люди с дубинами и в шкурах всматриваются в космический корабль из будущего. Он изучал морщины деда, заглядывал ему в глаза, пытался понять, какие мысли скрывались в тот момент у него под чубом, – отодвигался от фотографии и придвигался к ней вновь.

Когда, закончив убираться, Марина зашла сказать ему «до свидания», Ганин не отреагировал. Фотография деда увлекла его полностью. Марина подумала, что он обижается на нее за уход. Но решила не лезть. «Вообще-то понятно, почему он не хочет разговаривать, – подумала она. – Мы были столько лет вместе».

Они были вместе пять с половиной лет.

Когда за Мариной захлопнулась дверь, Ганин уже знал, что надо делать. Это знание пришло к нему спонтанно, но поселилось внутри с хозяйской уверенностью, как бывает возвращаются в брошенные дома бывшие владельцы и, увидев, что за время их отсутствия в доме никто не поселился, очень быстро приобретают былую уверенность.

Ганин встал и начал собирать вещи, чтобы поехать попробовать найти то, что осталось от деда.

В свой первый сезон он поднял сто тридцать два мертвеца.

Павла Ганина среди них не было.